В романе «Мастер и Маргарита» жизнь застигнута в её «минуты роковые». Мир дан в поединке добра, с одной стороны, жестокости и равнодушия с другой. Этот поединок идёт в главах романа, написанного мастером, и в реальной жизни Москвы до откровенности обнажённой действиями Воланда и его свиты. В главах романа заключены трагедийность и событийность, сиюминутность и вечность. Пейзаж помогает понять весь драматизм происходящего и, не смотря ни на что, незыблемость христианских истин.
В этой части реферата я пишу о смысловом, философском, символическом значении образов грозы и тьмы, их музыкально – поэтическом, патетическом, художественном звучании.
На протяжении всего романа незримыми нитями в сюжетную линию тонко вплетены образы грозы и тьмы. Начиная лишь с лёгкого намёка на данные природные явления в начальных главах «Гроза начнётся, - арестант повернулся, прищурился на солнце, - позже к вечеру.» (с.24), Тут что – то дунуло в лицо. Дунуло ещё раз. Солнце исчезло, не дойдя до моря, в котором тонуло ежевечернее. Поглотив его, по небу с запада поднималась туча» (с.177) – ершалаимский пейзаж, «… на Патриарших прудах вечер. Вода в пруде почернела (с.41), Тут в кабинетике как – то быстро стало темнеть... Потемнело и посвежело… над Москвой низко ползёт желтобрюхая грозовая туча. » (с.110), автор доводит их описание до апокалипсического звучания в кульминационной точке романа «Гроза, о которой говорил Воланд, уже скоплялась на горизонте. (с.359) Настала полутьма и молнии бороздили чёрное небо. Тьма закрыла Ершалаим. Ливень хлынул внезапно…» (с.180),и умиротворенно – тихого звучания в конце «Грозу унесло без следа» (с.371) – московская зарисовка и «..пелена воды…стала редеть. Как ни был яростен ураган, он ослабевал. Сучья больше не трещали и не падали. Удары грома и блистания становились реже. Над Ершалаимом плыло уже не фиолетовое с белой опушкой покрывало, а обыкновенная серая … туча. Грозу сносило к Мёртвому морю… наконец зазвучал и заглушенный доселе фонтан. Светлело. В серой пелене, убегавшей на восток, появились синие окна… стук уже совсем слабенького дождика» (с.297) - ершалаимская зарисовка.
Сопоставляя грозу в Ершалаиме и Москве, мы замечаем, что природная стихия не подчинена историческим и социальным трансформациям. И в библейские и в современные времена гроза вызывает страх у людей неправедных и спасительна для тех, в ком жива душа. «Становилось всё темнее. Туча залила уже полнеба, стремясь к Ершалаиму, белые кипящие облака неслись вперёди напоенной чёрной влагой и огнём тучи (с.179). Она вливалась в окошки и гнала с кривых улиц людей в дома. Всё пожрала тьма, напугавшая всё живое в Ершалаиме и его окрестностях» (с. 295).
Гроза прорисована как борение мрака и света. Грохот катастрофы сопровождает грозу, рождающуюся как эхо природы в ответ на смерть Иешуа. «…тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла … город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван – сарай, переулки, пруды… Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете…» (с.216).
Добро в Иешуа не побеждено никакими мучениями. И когда палач подносит обезображенному побоями, ранами и укусами Га – Ноцри губку с водой он просит напоить разбойника Дисмаса. Гроза торопит палачей и заставляет прервать страдания, казнь выглядит как акт милосердия.
Красноречив пейзаж после казни Иешуа на кресте, когда «человек в капюшоне» удостоверяется в том, что каждый из трёх казнённых мёртв: «Настала полутьма и молнии бороздили чёрное небо. Из него вдруг брызнуло огнём, и крик кентуриона: «Снимай цепь!» утонул в грохоте. Тьма закрыла Ершалаим. Ливень хлынул внезапно. Вода обрушилась так страшно, летели бушующие потоки. Солдаты скользили и падали на размокшей глине, спеша на ровную дорогу, по которой – уже чуть видная в пелене воды – уходила в Ершалаим до нитки мокрая конница в дымном вареве грозы, воды и огня…» (с.180). Гроза в Ершалаиме предстаёт не только как карающая, но и как очистительная стихия. Символика тьмы и света (огня) звучит как кара небесная, кара Божья. Очистительное начало по пути к ИСТИНЕ, которым ещё многие века, тысячелетия будут идти народы, заложено в описании пейзажа. Но в то же время пейзаж оказывается почти музыкально – поэтической увертюрой к разворачивающимся столь быстро на наших глазах событиям, в которой уже намечены основные противоборствующие силы не только вне человека, но внутри самого человека, силы зла и силы добра, силы света и силы тьмы. Описание пейзажа становится своеобразным стихотворением в прозе, которое хочется снова и снова перечитывать.
Высочайшую поэзия слова, музыку высоких художественных сфер слышим мы в следующем отрывке романа: « Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустившись с неба бездна залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван – сарай, переулки, пруды. Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете. Всё пожрала тьма, напугавшая всё живое в Ершалаиме и его окрестностях. Странную тучу принесло со стороны моря к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана.
Она уже навалилась своим брюхом на Лысый Череп. Она навалилась на храм в Ершалаиме, сползла дымными потоками с холма его и залила Нижний город. Она вливалась в окошки и гнала с кривых улиц людей в дома. Она не спешила отдавать свою влагу и отдавала только свет. Лишь только дымное чёрное варево распарывал огонь, из кромешной тьмы взлетала вверх великая глыба храма со сверкающим чешуйчатым покровом. Но он угасал во мгновение. И храм погружался в тёмную бездну. Несколько раз он выскакивал из неё и опять проваливался, и каждый раз этот провал сопровождался грохотом катастрофы.
Другие трепетные мерцания вызывали из бездны противостоящий храму на западном холме дворец Ирода Великого, и страшные безглазые золотые статуи взлетали к чёрному небу, простирая к нему руки. Но опять прятался небесный огонь. И тяжёлые удары грома загоняли золотых идолов во тьму.
Ливень хлынул неожиданно, и тогда гроза перешла в ураган. В том самом месте, где около полудня, близ мраморной скамьи в саду, беседовали прокуратор и первосвященник, с ударом, похожим на пушечный, как трость переломило кипарис. Вместе с водяной пылью и градом на балкон под колонны несло сорванные розы, листья магнолий, маленькие сучья и песок. Ураган терзал сад» (с295 – 296). Это описание, в конце концов, заставляет воспринимать «тьму» не как «темноту», отсутствие света, а как глобальное символическое событие, хоть и длящееся какие – то мгновения, но отразившееся в грядущей истории человечества.
Тьма – повторяющийся мотив в пейзажах Москвы и Ершалаима, символ мировой катастрофы. Именно так оценивает Булгаков уход из этого мира Иешуа и мастера, которые принесли миру ИСТИНУ, от которой этот мир отвернулся.
Ершалаим, «гибнет» и воскресает, будучи крещён небесной влагой, но крещению этому, подобному катастрофе (катастрофа – колоссальное событие, переворачивающее судьбы людей, их представление о мире и о себе), предшествует свет.
По преданию, крест, на котором был распят Спаситель, был кипарисовый. Упоминание кипариса в данном контексте также расширяет художественное пространство самого пейзажа, так как этот образ без сомнения, указывает на всё, происходящее на Лысой Горе. Не случайно автор приводит в одно и то же место казнь Иешуа и бал у сатаны, но в разное время суток. «Луна в вечернем чистом небе висела полная, видная сквозь ветви клёна. Липы и акации разрисовали землю в саду сложным узором пятен. Трёхстворчатое окно в фонаре, открытое, но задёрнутое шторой, светилось бешеным электрическим светом».(с.225) Всё в этом пейзаже – от таинственности отражённого лунного до искусственного электрического света – готовит читателя к грядущей фантасмагории бала у Сатаны. Священник Павел Флоренский в книге «Столп и утверждение истины» говорит: «Истина двулична»[5], что невозможно ни понять, ни объяснить свет, если мы не ведаем, что такое тьма, тень. М.А. Булгаков показывает нам обе стороны истины, обе её составляющие: свет и тьму, день и ночь, солнечное и лунное, отражённое. Показывает так, что все пейзажи участвуют в выяснении ИСТИНЫ, а не только частных вопросов жизни человека и пути человеческого духа.
Автор неслучайно вводит образ грозы и тьмы в сцену смерти Мастера. Мастер умирает не так покорно, как Иешуа: «Отравитель… - успел ещё крикнуть мастер. Он хотел схватить нож со стола, чтобы ударить Азазело им, но рука его беспомощно соскользнула со скатерти, всё окружавшее мастера в подвале окрасилось в чёрный цвет и вовсе пропало» (с. 365). И опять как в сцене казни Иешуа, является гроза, как символический отзвук преступления и природный протест против тьмы, как очистительная буря, несущая возрождение. «Сейчас придёт гроза, последняя гроза, она довершит всё, что нужно довершить, и мы тронемся в путь» (с. 359). Последний полет мастера над темнеющей землей, последний полет как метафора смерти — «Ночь начала закрывать черным платком леса и луга, ночь зажигала печальные огонечки где-то далеко внизу, теперь уже неинтересные и ненужные ни Маргарите, ни мастеру, чужие огоньки» (с.374).