Ночь храпят, наевшись до поту,
День придет — работой тешутся...
Эй! возьми меня в работники,
Поработать руки чешутся!
Особенно манящими и желанными становятся признаки довольства по контрасту с голодом, отчаянием, нищетой, со всем тем, что суждено герою в действительности:
Сторона наша убогая,
Выгнать некуда коровушку...
(«Дума»)
А у нас на уме — не пойти бы с сумой,,.
(«Песни»)
Народная мечта не знает «поэзии» и «прозы» в их метафизической разъединенности. Поэтому совершенно естественно здесь следующее сочетание:
Чтобы деньги в мошне, чтобы рожь на гумне;
Чтоб шлея в бубенцах, расписная дуга,
Чтоб сукно на плечах, не посконь-дерюга...
Любая деталь материального быта оказывается в конце концов эстетически пережитой, осмысленной.
Чтобы дети в дому, словно пчелы в меду,
А хозяйка в дому — как малинка в саду!
Идеал народный предстает у Некрасова и в «тесной» конкретности, и в гармонической многосторонности. Народная жизнь раскрывается в самых разных своих чертах, на самых разных уровнях. Некрасов то как будто всецело остается в кругу народного сознания и народного поэтического выражения, то открыто и решительно выходит за эти пределы.
Поистине, из каких-то скрытых, «артезианских» глубин черпает Некрасов убежденность в неиссякаемой силе народного духа:
Да не робей за отчизну любезную...
Вынес достаточно русский народ,
Вынес и эту дорогу железную —
Вынесет все, что господь ни пошлет!
Вынесет все — и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только — жить в эту пору прекрасную
Уж не придется — ни мне, ни тебе.
(«Железная дорога», 1864)
В последних строках — все та же некрасовская нота печали, осложняющая картину счастливых возможностей. Но пути здесь не заграждаются, а открываются. Не идеализация, а бесстрашно трезвый взгляд на реальное состояние мира, глубокое творческое проникновение в него позволяют некрасовской поэзии укрепиться в жизнеутверждающем итоге, Достижение Некрасова как художника состояло в умении охватить единым взглядом и область идиллии, и область трагедии, и область комизма.
В Некрасов значительно преобразил сферу поэтически-возвышенного, введя туда понятия «низкой» прозы, переосмысленные новым социальным опытом. Прежде всего это касается признаков крестьянского труда и быта, получивших особое значение для демократического общественного сознания. Ряд интересных наблюдений по этому поводу содержится в книге Б. О. Кормана. Такие слова, как, например, «чернорабочий» и «кузнец», «поденщик», «землекоп», приобрели поэтический смысл, расширили свое содержание, стали употребляться Некрасовым в переносном значении — применительно к явлениям духовной жизни. Слово бытового словаря «лапти» в новом контексте получило роль высокого символа: «Чтобы широкие лапти народные к ней проторили пути» 1.
Но были в овладении разными сторонами действительности и иные возможности. Л. Я. Гинзбург обращает внимание на трагически-низкое начало, неотъемлемо присущее поэзии Некрасова. «Слово остается низким, подчеркнуто низким,— пишет она,— но приобретает смысл трагический и ужасный, отражающий социальную трагедию угнетенных».
С коры его
Распучило,
Тоска-беда
Измучила.
...Ковригу съем
Гора горой,
Ватрушку съем
Со стол большой!
Все съем один,
Управлюсь сам.
Хоть мать, хоть сын
Проси — не дам!
Правда, строки эти взяты Л. Я. Гинзбург не из лирики, — это «Голодная» из поэмы «Кому на Руси жить хорошо».
Чем глубже входит Некрасов в крестьянскую тему, чем более многопланной и многоголосой она ему представляется, чем сильнее становится вместе с тем в нем художественная потребность синтеза, тем дальше уходит он от лирики в тесном смысле слова. Н. Н. Скатов полагает: «Широкий фронт исследования народной крестьянской жизни в поэзии Некрасова с конца 60-х годов явно сужается, оно почти прекращается в лирике, замыкается, по сути, на одному правда грандиозном, создании — на поэме «Кому на Руси жить хорошо» и, в общем, несет мало принципиально нового, хотя и рождает подлинно художественные шедевры типа бурлацкой песни в «Современниках».
Песня эта —«В гору» — действительно может восприниматься как самостоятельное произведение, словно вобравшее в себя все самое совершенное из великого множества некрасовских «песен».
Хлебушка нет,
Валится дом,
Сколько уж лет
Каме ноем
Горе свое,
Плохо житье!
Братцы, подъем!
Ухнем, напрем!
Ухни, ребята!
гора-то высокая...
Кама угрюмая! Кама глубокая!
Хлебушка дай!
Экой песок!
Эка гора!
Экой денек!
Эка жара!
Камушка! сколько мы слез в тебя пролили!
Мы ли, родная, тебя не доводили?
Денежек дай!
Бросили дом,
Малых ребят...
Ухнем, напрем!..
Кости трешшат!
На печь бы лечь
Зиму проспать,
Летом утечь
С бабой гулять!
Экой песок!
Эка гора!
Экой денек!
Эка жара!
Не без добрых душ на свете —
Кто-нибудь свезет в Москву,
Будешь в университете —
Сон свершится наяву!
Там уж поприще широко:
Знай работай да не трусь...
Вот за что тебя глубоко
Я люблю, родная Русь!
(«Школьник», 1856)
На разломе патриархального мира возникали новые ценности, которые питали некрасовскую поэзию, позволяя оставаться именно поэзией.
Это прежде всего — идеал свободы порыв к ней, борьба за нее. Это — народное освобождение, народное счастье.
При этом возникают новые социальные, духовные общности — угнетенных их сторонников, их «заступников». Огромную роль играет у Некрасова идейное единомыслие и сотрудничество в борьбе. Это — самый крепкий союз. Новое духовное единение, необходимость его, его поэзия в идейно-художественной системе Некрасова чрезвычайно активны.
«Высокое» в поэзии Некрасова связано, с одной стороны, с «книжной культурой», с идеями просветительскими, с «лучом сознания», который передовая интеллигенция призвана бросить на народный путь.
Здесь возникают символические образы «книги», «портрета» — знаки идейного воздействия, преемственности, духовного возвышения.
С другой стороны, источники поэтического для Некрасова — в самих основах народной жизни, национального характера.
Россия, родина — воспринятая и представленная как родина народа — вершина некрасовской иерархии ценностей.
Лирика Некрасова знаменует собою очень сложный этап в развитии поэзии. В ней выразился новый подъем чувства личности, связанный как раз с ломкой старых устоев, активным социальным движением, в целом — с эпохой подготовки русской революции.
На этой почве и был возможен новый подъем лирической поэзии, Вместе с тем некрасовская поэзия отличалась от поэзии предшествующего этапа качественно иной структурой своего лирического «я».
"Я" здесь открыто внешнему миру, принимает в себя его пестроту и многоголосицу.
Оно не замкнуто, не индивидуалистично, способно почувствовать и высказать «за другого». Оно как бы множится, оставаясь в то же время единым и самим собой, принимает разные «обличья», «голос» его соединяет, соотносит в себе разные «голоса», разные интонации.
«Лирика Некрасова открывала громадные возможности для утверждения принципов художественного полифонизма, за которым стояли и новые этические формы, и демократизм социальной позиции.
Собственно, у Некрасова полифонизм, многоголосие и становились художественным, структурным выражением такого демократизма».
Лирическое «я» Некрасова принципиально не индивидуалистично.
Поэзия Некрасова выросла как бы из отрицания поэзии. Она несомненно вобрала в себя опыт прозы и драмы. Ей присущи в значительной мере и «повествовательность» и «аналитичность».
Однако, благодаря авторской «субъективности», в лирике Некрасова выработаны совершенно особые принципы образности, особые жанры, особые ритмические структуры, невозможные в прозе.
В свою очередь, поэзия Некрасова и его современников — Тютчева, Фета — оказала существенное влияние на прозу, на роман.
«Некрасов оправдал самую необходимость поэзии...» Однако писать стихи после Некрасова стало неизмеримо труднее.
Недаром он не имел, в сущности, непосредственных продолжателей, хотя «некрасовская школа», школа его единомышленников и последователей, существовала.
Для того чтобы развитие некрасовских традиций стало возможно в таких же масштабах и с тою же степенью таланта, необходимы были новые социальные сдвиги, новый уровень общественной жизни и культуры.
4. Роль художественной детали в произведении И.С. Тургенева «Отцы и дети»
В своем творчестве великий русский писатель Иван Сергеевич Тургенев использовал широкий спектр литературных приемов: пейзажи, композиционное построение, систему второстепенных образов, речевые характеристики и др... Но наиболее впечатляющими многогранным средством авторского воплощения идей и образов на страницах произведений является художественная деталь. Рассмотрим, каким образом это литературное средство участвует в раскрытии смыслового наполнения «Отцов и детей», очевидно, самого противоречивого романа И.С. Тургенева.
Прежде всего, надо отметить, что портреты и описания костюмов в этом произведении, как и в любом другом, фактически полностью состоят из художественных деталей. Так, например, у Павла Петровича Кирсанова «…лицо, словно выведенное тонким и легким резцом» и «облик.., изящный и породистый…». И так, читатель сразу по внешнему виду может определить, что «Аркадиев дядя» принадлежит к дворянскому сословию. Изысканность, утонченные манеры, привычка к роскошной жизни, светскость, непоколебимость чувств собственного достоинства, присущие «очаровательному меланхолику» и характеризующие его как одного из типичных представителей дворянства, постоянно подчеркиваются автором художественными деталями, которые представляют собой предметы быта Павла Петровича: «одинокий крупный опал» на «рукавчике», «тугие воротнички рубашки», «лаковые полусапожки» и т.д.