Изящные манеры и хороший туалет, конечно, суть вещи хорошие, но мы сомневаемся, чтобы они были к лицу Базарову и шли к его характеру. Человек, глубоко преданный одному делу, предназначивший себя, как он сам говорит, для "жизни горькой, терпкой ", он ни в каком случае не мог играть роль утонченного джентльмена, не мог быть любезным собеседником. Он легко сходится с людьми. Он живо заинтересовывает всех, кто его знает, но этот интерес заключается вовсе не в тонкости обращения.
Глубокий аскетизм проникает собою всю личность Базарова. Это черта не случайная, а существенно необходимая. Характер этого аскетизма особенный, и в этом отношении должно строго держаться настоящей точки зрения, то есть той самой, с которой смотрит Тургенев. Базаров отрекается от благ этого мира, но он делает между этими благами строгое различие. Он охотно ест вкусные обеды и пьет шампанское, он не прочь даже поиграть в карты. Г. Антонович в "Современнике" видит здесь тоже коварный умысел Тургенева и уверяет нас, что поэт выставил своего героя обжорой, пьянчужкой и картежником. Дело, однако же, имеет совсем не такой вид, в каком оно кажется целомудрию Г. Антоновича. Базаров понимает, что простые или чисто телесные удовольствия гораздо законнее и простительнее наслаждений иного рода. Базаров понимает, что есть соблазны более гибельные, более растлевающие душу, чем, например, бутылка вина, и он бережется не того, что может погубить тело, а того, что губит душу. Наслаждение тщеславием, джентльменством, мысленный и сердечный разврат всякого рода для него гораздо противнее и ненавистнее, чем ягоды со сливками или пулька в преферанс. Вот от каких соблазнов он бережет себя. Вот тот высший аскетизм, которому предан Базаров. За чувственными удовольствиями он не гоняется,. Он наслаждается ими только при случае. Он так глубоко занят своими мыслями, что для него никогда не может быть затруднения отказаться от этих удовольствий. Одним словом, он потому предается этим простым удовольствиям, что он всегда выше их, что они никогда не могут завладеть им. Зато тем упорнее и суровее он отказывается от таких наслаждений, которые могли бы стать выше его и завладеть его душою.
Вот откуда объясняется и то разительное обстоятельство, что Базаров отрицает эстетические наслаждения, что он не хочет любоваться природою и не признает искусства. Обоих наших критиков это отрицание искусства привело в великое недоумение.
Базаров отвергает искусство, то есть не признает за ним его настоящего значения. Он прямо отрицает искусство, но отрицает его потому, что глубже понимает его. Очевидно, музыка для Базарова не есть чисто физическое занятие, и читать Пушкина не все равно, что пить водку. В этом отношении герой Тургенева несравненно выше своих последователей. В мелодии Шуберта и в стихах Пушкина он ясно слышит враждебное начало. Он чует их всеувлекающую силу и потому вооружается против них.
В чем же состоит эта сила искусства, враждебная Базарову? Можно сказать, что искусство всегда носит в себе элемент примирения, тогда как Базаров вовсе не желает примириться с жизнью. Искусство есть идеализм, созерцание, отрешение от жизни и поклонение идеалам. Базаров же реалист, не созерцатель, а деятель, признающий одни действительные явления и отрицающий идеалы.
Вражда к искусству составляет важное явление и не есть мимолетное заблуждение. Напротив, она глубоко коренится в духе настоящего времени. Искусство всегда было и всегда будет областью вечного: отсюда понятно, что жрецы искусства, как жрецы вечного, легко начинают презрительно смотреть на все временное. По крайней мере, они иногда считают себя правыми, когда предаются вечным интересам, не принимая никакого участия во временных. И, следовательно, те, которые дорожат временным, которые требуют сосредоточения всей деятельности на потребности настоящей минуты, на насущных делах, - необходимо должны стать во враждебное отношение к искусству.
Что значит, например, мелодия Шуберта? Попробуйте объяснить, какое дело делал художник, создавая эту мелодию, и какое дело делают те, кто ее слушает? Искусство, говорят иные, есть суррогат науки. Оно косвенно способствует распространению сведений. Попробуйте же рассмотреть, какое знание или сведение содержится и распространяется в этой мелодии. Что-нибудь одно из двух: или тот, кто предается наслаждению музыки, занимается совершенными пустяками, физическим ощущением; или же его восторг относится к чему-то отвлеченному, общему, беспредельному и, однако же, живому и до конца овладевающему человеческой душою.
Восторг - вот зло, против которого идет Базаров и которого он не имеет причины опасаться от рюмки водки. Искусство имеет притязание и силу становиться гораздо выше приятного раздражения зрительных и слушательных нервов: вот этого-то притязания и этой власти не признает законными Базаров.
Как мы сказали, отрицание искусства есть одно из современных стремлений. Конечно, искусство непобедимо и содержит в себе неистощимую, вечно обновляющуюся силу. Тем не менее веяние нового духа, которое обнаружилось в отрицании искусства, имеет конечно, глубокое значение.
Оно особенно понятно для нас, русских. Базаров в этом случае представляет живое воплощение одной из сторон русского духа. Мы вообще мало расположены к изящному. Мы для этого слишком трезвы, слишком практичны. Сплошь и рядом можно найти между нами людей, для которых стихи и музыка кажутся чем-то или приторным, или ребяческим. Восторженность и высокопарность нам не по нутру. Мы больше любим простоту, едкий юмор, насмешку. А на этот счет, как видно из романа, Базаров сам великий художник.
Пойдем далее. Базаров отрицает науку. На этот раз наши критики разделились. Г. Писарев вполне понимает и одобряет это отрицание, г. Антонович принимает его за клевету, взведенную Тургеневым на молодое поколение.
"Курс естественных и медицинских наук, прослушанный Базаровым, - говорит г. Писарев, - развил его природный ум и отучил его принимать на веру, какие бы то ни было понятия и убеждения. Он сделался чистым эмпириком. Опыт сделался для него единственным источником познавания, личное ощущение - единственным и последним убедительным доказательством. Я придерживаюсь отрицательного направления, - говорит он, - в силу ощущений. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен - и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? Тоже в силу ощущения - это все едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет, да и я в другой раз тебе этого не скажу". "Итак, - заключает критик, - ни над собой, ни вне себя, ни внутри себя Базаров не признает никакого регулятора, никакого нравственного закона, никакого (теоретического) принципа".
Что касается до г. Антоновича, то такое умственное настроение Базарова он считает чем-то весьма нелепым и позорным. Весьма жаль только, что, как он ни усиливается, он никак не может показать, в чем же состоит эта нелепость.
"Разберите, - говорит он, - приведенные выше воззрения и мысли, выдаваемые романом за современные: разве они не походят на кашу? (А вот посмотрим!) Теперь "нет принципов, то есть ни одного принципа не принимают на веру". Да самое же это решение не принимать ничего на веру и есть принцип!"
Конечно, так. Однако же, какой хитрый человек г. Антонович: нашел противоречие у Базарова! Тот говорит, что у него нет принципов, - и вдруг оказывается, что есть!
"И ужели этот принцип нехорош? - продолжает г. Антонович. - Ужели человек энергический будет отстаивать и проводить в жизнь то, что он принял извне от другого, на веру, и что не соответствует всему его настроению и всему его развитию?"
Ну, вот это странно. Против кого вы говорите, г. Антонович? Ведь вы, очевидно, защищаете принцип Базарова, а ведь вы собрались доказывать, что у него каша в голове. Что же это значит?
Но чем дальше, тем удивительнее.
"И даже, - пишет критик, - когда принцип принимается на веру, это делается не беспричинно (Кто ж говорил, что нет?), а вследствие какого-нибудь основания, лежащего в самом же человеке. Есть много принципов на веру, но признать тот или другой из них зависит от личности, от ее расположения и развития. Значит, все сводится к авторитету, который заключается в личности человека (т. е., как говорит г. Писарев, личное ощущение есть единственное и последнее убедительное доказательство?). Он сам определяет и внешние авторитеты, и значение их для себя. И когда молодое поколение не принимает ваших принсипов, значит, они не удовлетворяют его натуре. Внутренние побуждения (ощущения) располагают в пользу других принципов".
Яснее дня, что все это суть базаровских идей. Г. Антонович, очевидно, против кого-то ратует, но против кого, неизвестно. Но все, что он говорит, служит подтверждением мнений Базарова, а никак не доказательством, что они представляют кашу.
И, однако же, почти тотчас вслед за этими словами г. Антонович говорит: "Зачем же роман старается представить дело так, будто бы отрицание происходит вследствие ощущения: приятно отрицать, мозг так устроен - и баста. Отрицание - дело вкуса: одному оно нравится так же, как другому нравятся яблоки"
Как зачем? Ведь вы же сами говорите, что это так и есть, а роман и имел целью изобразить человека разделяющего такие мнения. Разница между словами Базарова и вашими только та, что он говорит просто, а вы высоким слогом. Если бы вы любили яблоки и вас спросили бы, почему вы их любите, вы, вероятно, отвечали бы так: "Я принял этот принцип на веру, но это не без причины: яблоки удовлетворяют моей натуре; к ним меня располагают мои внутренние побуждения". А Базаров отвечает просто: "Я люблю яблоки вследствие приятного для меня вкуса".