Что же касается волка, то эта гроза всего леса по сути своей существо мелкое и ничтожное. Сказочник выставляет его на посмешище, показывая его хвастливое самодовольство, бестолковость и неспособность жить сколько-нибудь самостоятельно. То и дело старается ему услужить лиса, он охотно пользуется ее подсказками, но тут же, как это и положено такому ничтожеству, как он, огрызается: "Сам знаю". Живые психологические краски, которыми расцвечены характеры зверей, становятся в атмосфере сказки особенно яркими, запоминающимися и заметными; черты, которые в жизни уже не привлекают особого нашего внимания, вдруг обнаруживают свою крайнюю существенность, заставляют приглядеться к себе и всерьез над собой задуматься.
Что и говорить, Шварц многому научился у сказки, но и сам многому научил ее — помог ей жить и действовать в современном мире, подарил ей собственное чутье и собственную проницательность. К этому надо прибавить, что он никогда не прибегал в своих произведениях к поверхностному и недостойному психологическому маскараду. Смысл такого рода маскарада обычно сводится к тому, что зритель с лишенным всякой духовности любопытством отгадывает, кто под кем подразумевается. Истинная художественно-содержательная функция сказок Евгения Шварца и честнее и сложнее.
Здесь тоже происходит узнавание, и узнавание это часто по сути своей не только неожиданно, но и парадоксально. Однако в каждом отдельном случае оно подтверждается, как мы уже видели, богатством психологических примет и подробностей, которые попали в поле зрения сказочника и осветили ему ту или иную жизненную ситуацию. Если сказка оказывается лишенной этих примет и подробностей, она неизбежно приобретает хрестоматийную нейтральность.
"Золушка, или хрустальная туфелька" Ш.Перро и "Золушка" Е.Шварца почти полвека мирно сосуществуют. Между ними много общего. Ни для кого не секрет, что Т.Габбе и Е.Шварц опирались на сказку Ш.Перро, однако создали они оригинальные драматические произведения, ставшие частью нашей национальной культуры. И, очевидно, речь здесь должна идти о так называемом "бродячем" сюжете, ведь источником для обоих произведений послужила литературная сказка.
Обращение многих детских писателей к сказочному жанру во второй половине 30-х годов имеет много причин. Одна из них - общественная атмосфера, засилие цензуры. Размышления Е.Шварца о времени и о себе в дневниковых записях 1945-1947 годов, когда писался сценарий и снимался кинофильм "Золушка", помогают глубже понять мироощущение художника, его замысел. В записи от 16 января 1947 года читаем: "...На душе смутно. Я мастер ничего не видеть, ничего не обсуждать и верить, даже веровать, что все обойдется. Но через этот туман начинает проступать ощущение вещей. на которые глаз-то не закроешь". Почти полмесяца спустя, 30 января, он пишет о замысле пьесы "Летучий голландец" (так и не осуществленном), где "человек вроде Диккенса <...> яростно спорит с человеком вроде Салтыкова-Щедрина или
Теккерея. Его обвиняют в том, что он описывает мир уютнее, злодейство увлекательнее, горе трогательнее, чем это есть на самом деле. Он признается, что закрывает глаза на то, что невыносимо безобразно". И затем читает стихотворение:
"Меня господь благословил идти,
Брести велел, не думая о цели,
Он петь меня благословил в пути,
Чтоб спутники мои повеселели.
Иду, бреду, но не гляжу вокруг,
Чтоб не нарушить божье повеленье,
Чтоб не завыть по-волчьи вместо пенья,
Чтоб сердца стук не замер в страхе вдруг.
Я человек. А даже соловей
Зажмурившись поет в глуши своей".
Сегодня дневники рассказывают о том, о чем современники, исследователи могли только догадываться. Сказочник, как бы трудно и страшно ему не было, стремится заставить своих юных "спутников" "повеселеть", чтобы сберечь их душу: ведь то, что стало смешным, перестает быть страшным.
Для своего киносценария Е.Шварц избрал жанр лирической комедии. На первый взгляд, ничего неожиданного или оригинального в этом нет. И тема Золушки и жанр лирической комедии широко использовались в кино. Достаточно вспомнить домработницу Анюту ("Веселые ребята"), почтальона Стрелку ("Волга-Волга), няньку Таню Морозову ("Светлый путь"). Целеустремленные, добрые, отзывчивые, они добиваются осуществления самых заветных желаний: одна становится певицей, другая - композитором, третья - знаменитой на всю страну ткачихой, каждая при этом обретает своего принца. Интересно, что первоначально фильм "Светлый путь" назывался "Золушка", однако под давлением сверху Г.Александрову пришлось изменить название. Правда, следы этого замысла сохранились, не только в теме, но и в песне героини, завершающей фильм: "И Калинин самолично орден Золушке вручил".
Как видим, шварцевская "Золушка", создававшаяся в конце 40-х годов, отталкивается от двух первоисточников: сюжетного - сказка Ш. Перро и жанрового - лирические кинокомедии о судьбе советской женщины.
Литературная сказка, как это следует из самого термина, соединяет в себе литературное и фольклорное (сказочное) начала. Это замечательно показала Т.Габбе в прологе сказки-комедии "Оловянные кольца". После длительного выяснения отношений Автор и Старуха (Сказка) заключают договор:
"Автор: <...> Только имейте в виду: характеры должны остаться мои.
Старуха: Идет! А имена и костюмы пусть будут мои - сказочные. Автор. Идет! Но предупреждаю вас: мысли будут мои. Старуха. А приключения мои".
С обоюдного согласия шутки, чувства и мораль являются общими.
В характерах, как видим, наиболее ярко выражается та действительность, которая окружает художника и делает литературную сказку современной и злободневной. Именно в характерах с наибольшей полнотой раскрывается авторская воля.
Образная система шварцевской сказки существенно отличается от литературного первоисточника. Действующих лиц вдвое больше: здесь и герои из других сказок Ш. Перро - Кот в сапогах, Мальчик-с-пальчик; и совсем новые, играющие важную роль, - Паж, Министр бальных танцев маркиз Падетруа, Лесничий; эпизодические, часто безымянные персонажи, с которыми говорит Король, - солдаты, привратники, старый слуга и т.д. Некоторые персонажи сказки Ш.Перро у Е.Шварца либо отсутствуют (Королева), либо их роль и функции существенно изменены (Король, Капрал, примеряющий туфельку, и др.). Думается, это связано с переосмыслением Е.Шварцем основного конфликта сказки Ш.Перро.
О чем сказка Ш.Перро? О "такой сварливой и высокомерной женщине, какой свет еще не видывал". В доме мужа "все было ей не по вкусу, но больше всего невзлюбила она свою падчерицу", потому что рядом с доброй, приветливой и красивой Золушкой "мачехины дочки <...> казались еще хуже". Доброта, долготерпение Золушки в конце концов вознаграждаются: на ней женится принц. Конфликт вполне укладывается в семейные рамки и христианскую мораль: будь добр, терпелив и господь наградит тебя.
Е.Шварц бережно переносит мотив злой Мачехи, притесняющей падчерицу и мужа, однако семейный конфликт превращает в социальный: Мачехе мало властвовать в собственном доме, ей хочется управлять всем королевством: "Ну, теперь они у меня попляшут во дворце! Я у них заведу свои порядки! Марианна, не горюй! Король - вдовец! Я и тебя пристрою. Жить будем! Эх, жалко - королевство маловато, разгуляться негде! Ну, ничего! Я поссорюсь с соседями! Это я умею".
В обеих сказках злое начало воплощено в образе Мачехи. Однако если у Ш.Перро она - "сварливая и высокомерная женщина", то у Е.Шварца, помимо этого, явно выражены Диктаторские замашки. Так в старую сказку входит обновленная тема - тема власти, деспотизма.
Сказочная Мачеха под пером Е.Шварца обретает вполне реалистические и даже конкретно-исторические черты. Не только падчерица, но и ее отец - "человек отчаянный и храбрый", который не боится ни разбойников, ни чудовища, ни злого волшебника, постоянно вздрагивает и оглядывается, опасаясь прогневить жену. "Жена моя, - говорит он королю, - женщина особенная. Ее родную сестру, точно такую же, как она, съел людоед, отравился и умер. Видите, какие в этой семье ядовитые характеры" (418-419). Эта "особенная женщина" все силы, энергию тратит на то, чтобы добиться определенных привилегий теми способами, которые были в ходу, когда писалась сказка, и которые еще не ушли в прошлое и сегодня: "Я работаю, как лошадь. Я бегаю, хлопочу, очаровываю, ходатайствую, требую, настаиваю. Благодаря мне в церкви мы сидим на придворных скамейках, и в театре - на директорских табуреточках. Солдаты отдают нам честь! Моих дочек скоро запишут в бархатную книгу первых красавиц двора! Кто превратил наши ногти в лепестки роз? Добрая волшебница, у дверей которой титулованные дамы ждут неделями. А к нам волшебница пришла на дом. <...> Одним словом, у меня столько связей, что можно с ума сойти от усталости, поддерживая их" (421). Современники, и не только взрослые, легко узнавали в Мачехе советскую "светскую" даму.
Особое значение в сказочном контексте приобретает слово "связи". Даже фея не может не считаться с обозначенным им явлением: "Ненавижу старуху лесничиху, злобную твою мачеху, да и дочек ее тоже. Я давно наказала бы их, но у них такие большие связи!" (424. Выделено мной. - Л.К.). Волшебники не властны над связями! Единственно, что может сделать автор, дать нравственную оценку в конце сказки устами Короля: "Ну вот, друзья, мы и добрались до самого счастья. Все счастливы, кроме старухи лесничихи. Ну, она, знаете ли, сама виновата. Связи связями, но надо же и совесть иметь. Когда-нибудь спросят: а что ты можешь, так сказать, предъявить? И никакие связи не помогут тебе сделать ножку маленькой, душу - большой, а сердце -справедливым" (444).