Показывая неудачу проповеди Чацкого, попавшего к трагикомическое положение, Грибоедов шел дальше своего героя, критически освещая слабую его сторону, укрепляя своей комедией мысль о необходимости перехода к более действенным средствам борьбы с крепостнической реакцией. В личности Чацкого, во всем его эмоционально-психологическом облике, в страстной вере в силу убеждения, в пламенном и возвышенном красноречии много от романтизма декабриста, мечтающего о преобразовании жизни своей родины. Еще В.Ф. Одоевский заметил, что в Чацком «комике думал представить идеала совершенства, но человека молодого, пламенного, в котором глупости других возбуждают насмешливость, наконец человека, к которому можно отнести стих поэта:
Не терпит сердце немоты».
Пылкость, страстность, доброе и доверчивое отношение к людям составляют основу его характера. Пылкость и страстность являлись типичной чертой многих декабристов. «Достоинство Рылеева состоит в силе чувствования, в жаре душевном», - замечает Бестужев. Таким же пылким и увлекающимся был, например, и Кюхельбекер.
Пылкость Чацкого соединяется в нем с волей. Он умеет владеть своими чувствами, подчинять их разуму. На самом деле ум с сердцем у него всегда в ладу.
Глубоко ошибочно истолкование Чацкого как образа «лишнего человека», беспочвенного «мечтателя», «одинокого протестанта». Сам Чацкий чувствовал себя на почве «нынешнего века» и отнюдь не сознавал себя одиноким. В знаменитом своем монологе «А судьи кто?. . » он выступает от имени нового поколения:
Где, укажите нам, отечества отцы…
Вот уважать кого должны мы на безлюдьи!
Вот наши строгие ценители и судьи!
Кто это – «мы»? кого здесь имел в виду Чацкий? «Судьям», у которых к «свободной жизни вражда непримирима», он противопоставляет молодое поколение, идущее другими путями. Образ «одного из нас, молодых людей» возникает в совах грибоедовского героя. Это
…враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,
В науки он вперит ум, алчущий познаний,
Или в душе его сам бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким и прекрасным…
Среди «алчущих познаний» был и уже упомянутый двоюродный брат Скалозуба, отказавшийся от чинов и отправившийся в деревню, и князь Федор – химик и ботаник, который «чинов не хочет знать» и чуждается пустой, советской среды, и профессора педагогического института, упражняющиеся «в расколах и безверьи», и та передовая молодежь, от имени которой говорит все время Чацкий. «Смело говорю, - пишет декабрист Каховский о сверстниках Чацкого, - что из тысячи молодых людей не найдется ста человек, которые бы не пылали страстью к свободе. И юноши, пламенея чистой, сильной любовью к благу отечества, к истинному просвещению, делаются мужиками». О том же говорят и многие другие декабристы. За Чацким стояло целое поколение передовой русской молодежи.
Что Чацкий не одинок, понимал и Фамусов. «Ужасный век! » - восклицает он. – «Нынче пуще, чем когда, безумных развелось людей, и дел, и мнений». «Все умудрились не по летам», - говорит он о молодежи, зараженной вольнодумством.
В Чацком нет ни романтического демонизма, свойственного байроническим героям, ни гордой мизантропии пушкинского Алеко. Образ его наоборот, как бы противопоставлен разочарованным романтикам, изображенным Пушкиным в его южных поэмах. Чацкий не замыкается в себе, не уходит от общества, от действительности. О том, что сам Грибоедов насмешливо относился к байроническому скептицизму и разочарованности, модным в начале 20-х гг. в кругах мыслящей дворянской молодежи, свидетельствует Кюхельбекер. «Я в 1824 году начал первый вооружаться против этой страсти наших молодых людей, поэтов и не поэтов, прикидываться Чайльд-Гарольдами, - вспоминал Кюхельбекер в 1834г., - …Грибоедов и в этом отношении принес мне величайшую пользу: он заставил меня почувствовать, как все это смешно, как недостойно истинного мужа».
В юные годы у Чацкого, не смотря на ясное осознание многих темных сторон действительности, преобладает оптимистическое представление о характере и направлении современной ему жизни по сравнению с недавним прошлым. Он верит в наступление новой эры.
Как посравнить да посмотреть
Век нынешний и век минувший:
Свежо предание, а верится с трудом, -
с удовлетворением говорит он Фамусову. Еще совсем недавно «прямой был век покорности и страха». Тот славился, «чья чаще гнулась шея». Нынче же охотника поподличать жестоко осмеиваются. Пробуждается чувство личного достоинство. Не все хотят прислуживаться, не каждый ищет покровителей, «вольнее всякий дышит», возникло общественное мнение. Чацкому кажется, что наступило то время, когда крепостническое общество становится изменить и исправить путем развития передового общественного мнения, воздействия благородных, гуманных идей.
Но романтическое вольнолюбие Чацкого, его вера в людей, в силу разума, в близость свободы сталкиваются с реальной крепостнической действительностью, со страшным миром Фамусовых и Молчалиных. С горячим сочувствием раскрывает автор и личную и общественную драму своего героя.
Чацкий возвращается в Москву, полный надежд и мечтаний. В чужих краях он истосковался по родине, «и дым отечества» ему «сладок и приятен».
Он оживлен свиданием с Софьей. Его остроты веселы, но не желчны. Чацкий очень удивлен, когда Софья, раздраженная его колкими словами о Молчалине, спрашивает: «Случалось ли, чтоб Вы, смеялись? или в печали? Ошибкою? Добро о ком-нибудь сказали. » сначала он ответил, было нежной шуткой, но потом, почувствовав раздражение Софьи, после минутного молчания говорит уже серьезно:
Послушайте, ужли слова мои все колки?
И клонятся к чьему-нибудь вреду?
Но если так: ум с сердцем не в ладу.
Я в чудаках иному чуду
Раз посмеюсь, потом забуду;
Велите ж мне в огонь: пойду как на обед.
У Чацкого появляется сомнение в любви к нему Софьи и в связи с этим меняется настроение, появляется нервозность, напряжение. Соответственно с личной драмой растет его общественная драма.
В третьем действии драма героя растет – и сердечная и общественная – достигает предельного напряжения. Измученный сомнениями, но все еще надеющийся, он узнает, наконец, горькую истину. Не называя имени, Софья признается, что «иные» ей милее Чацкого. Он глубоко взволнован приговором, и ему больно от ее улыбки:
И я чего хочу, когда все решено?
Мне в петлю лезть, а ей смешно.
«Однако лезет, как все влюбленные, несмотря на свой «ум»… - замечает И.А. Гончаров. – Он бросает никуда не годное против счастливого соперника оружие – прямое нападение на него, и снисходит до притворства... чтоб «разгадать загадку»…»
Мнение И.А. Гончарова, что Чацкий якобы до конца комедии не разрешил загадку – разлюбила ли его Софья или нет, - неверно. Софья сказала совершенно ясно, и он понял, что ее любовь к нему угасла. Но кого любит Софья? Молчалина? Скалозуба? И все же он не теряет надежды. Ведь Чацкий любит страстно, безумно и говорит Софье правду о своих чувствах:
Дышал, и ими жил, был занят беспрерывно!?
«Знаете ли вы, как любят такие люди? <... > Мысль о ней (о Софье) сливалась для него с каждым благородным помыслом или делом чести…» - пишет о любви Чацкого А. Григорьев. Здесь начинается еще одно горе Чацкого – горе от высокого понимания им человеческого достоинства, он слишком любил Софью, чтобы думать только о себе. Его страшит, что любимая может стать жертвой корыстолюбивых расчетов отца или сама полюбит пошлое и жалкое ничтожество вроде Молчалина или Скалозуба. Он пытается предостеречь ее, ссылаясь на свои права друга и брата («Но вас он стоит ли? » и пр.)
Не для себя притворяется Чацкий, а для Софьи. Любовь у него неотделима от его морального идеала. Он может любить только человека, соответствующего его высоким понятиям о чести, благородстве, нравственности. В этом отношении Чацкий более близок к людям 60-х гг., чем к Онегину и Печорину. Для последних любовь главным образом «наука страсти нежной», для Чацкого – целый мир, возвышенный и благородный.
Душевная пылкость, благородство, нравственная чистота Чацкого объясняют и сцену его разрыва с Софьей. Гончаров полагает, что Чацкий наговорил кучу вздора, потеряв голову от любви, будучи невменяем. Но он был потрясен не только тем, что Софья разлюбила его, но и тем, что его доверие к ней, возвышенное о ней представление, все прошлое – было, как ему кажется, растоптано Софьей, осмеяно и унижено:
А вы! О боже мой! Кого себе избрали?
Когда подумаю, кого вы предпочли! –
восклицает он. В этих словах звучит не уязвленное самолюбие (как считали многие критики), а оскорбленная гордость чистой и благородной личности, человека высокой морали и больших требований к себе и к людям. Вот почему он и не мог промолчать, а должен был все высказать Софье.
Еще более тяжелой драмой для Чацкого было крушение его общественных надежд, сознание того, что он оказался отвергнутым в своих лучших стремлениях.
«Незначащая встреча» в одной из комнат с «французиком из Бордо» вывела его из себя. Он обращается к присутствующим в надежде вразумить их. Но заветные мысли Чацкого вызвали у них только непонимание и насмешку. Он почувствовал себя одиноким, свои идеалы осмеянными, свои надежды разбитыми. Чацкий обращается к Софье в ожидании, что друг юности поймет его, измученного «мильоном терзаний». Но все, и Софья в том числе, смотрят на него, как на безумного. А когда он хочет излить ей свою душу, она оставляет его. Третье действие пьесы заканчивается поистине трагикомической картиной. Одинокий, отвергнутый, объявленный сумасшедшим, Чацкий продолжает свой рассказ, а вокруг него равнодушные к его горю пары кружатся в вальсе…
Возвращаясь полный надежд в Москву, Чацкий предвидел встречу с представителями фамусовского общества. «Жить с ними надоест», - говорил он Софье при первом свидании, тут же утешая себя: «и в ком не сыщешь пятен? ». Но он был все же уверен, что фамусовщина – это лишь осколок «века минувшего». Спокойно говорил он Фамусову в начале пьесы: