Использование Б. Акуниным броских, запоминающихся эпитетов, а также эпитетов двусоставных, заменяющих более длительное описание, способствует росту общей динамичности повествования. И наоборот, у И. С. Шмелева использование простых эпитетов, но фольклорных, напевных метафор замедляет ритм повествования, делая его более размеренным.
Интересно сравнить процент слов с отрицательной и положительной эмоциональной оценкой И. С. Шмелева и Б. Акунина. У Б. Акунина слов с отрицательной эмоциональной окраской почти в три раза больше чем у И. С. Шмелева (9,8% и 3,6%), а слов с положительной окраской, наоборот, существенно меньше (2,4% и 3,4% соответственно).
При этом И. С. Шмелев использует в основном бытовые осуждающие номинативы: мошенник, брехала, пьяница, охальник, язва. У Б. Акунина слова с отрицательной эмоциональной оценкой более резки: мракобес и инакоборец, держиморд, подлец и иуда, психопатка, дура-горничная, идиотские вопросы, идиоты, слюнтяи, остолоп, верзила и даже «гнусная тварь».
Б. Акунин склонен использовать претенциозные, манерные выражения: неавантажно нервически дергать глазом, комиковать. Подобных эпатажных выражений в лексике И. С. Шмелева не имеется.
Б. Акунин также умело использует контраст в применении в одной фразе слов с положительной и отрицательной эмоциональной окраской: «гадливо скривившись, чудодейственно спасенная»; «физиономия чадолюбца».
Лексика с положительной окраской у И. С. Шмелева искрення и направлена на изображение спокойной, доброй картины мира: сокол, милачок, милаш, мягко, сладко, славно, любовно, сонно, мягко, тихо, ласково.
У Акунина слова с положительной эмоциональной оценкой в основном несут ироничный подтекст: благодушно, галантно. Нередко писатель использует уже упоминавшийся прием контраста: «Ласково, как ребенку, покивал ему Донат Савич». В этом предложении слово с положительной эмоциональной окраской («ласково») несет негативный смысл, так как отображает лицемерие и иронию героя.
Несомненно больше у И. С. Шмелева и слов с субъективной оценкой (8,5% у Б. Акунина и 11,3% у И. С. Шмелева). При этом у И. С. Шмелева это в основном слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами: бревнышки, дощечка, червячкикетцы.
У Акунина применяются иные суффиксы субъективной оценки, в основном уменьшительно-пренебрежительные: городком, бедненьким, барыньки, умишком, докторишка, лекаришку, фактики. Выражение «голубчик» в контексте произведения имеет не ласкательный, а пренебрежительный оттенок.
Многие слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами у Б. Акунина используются с иронией, например: «Ах, бедняжка, вздохнула Полина Андреевна», «голубчик», «красавец».
Любит Б. Акунин использовать и суффиксы со значением увеличения, гипертрофирования, причем такие слова несут, как правило, явно негативную смысловую окраску: бородищами, седалище.
Интересно проследить особенности использования цветообозначений в произведениях «Пелагия и черный монах» и «господне лето». Процент цветообозначений у писателей не слишком различается (4,2% у Б. Акунина и 4,5% у И. С. Шмелева), однако характер используемой лексики весьма различен.
Цветовая гамма произведения И. С. Шмелева состоит из следующих оттенков: розовый, золотой, белый, золотистый, лимонный, голубой, реже – красный, пунцовый, зеленый. Чаще всего в «Господнем лете» употребляются такие цветообозначения, как золотое, голубое, розовое. И это не случайно: золотые маковки церквей, голубое небо, розовые пряники – все эти ассоциации отсылают читателя в сказочно-прекрасное детство, в эпоху, о которой можно вспоминать только с ностальгией, в подобных, золотисто-пастельный тонах.
Куда более мрачная и диссонансная палитра у Б. Акунина: синий, черный, желтый, ядовито-зеленым, с хищными красными, фиолетовые, серый, оранжевая, светло-синие с лазоревым, серебристо-молочные, темно-серому, сине-серый. Основные цвета – черные, синие, серые, многие цветообозначения составные. Довольно часто упоминаются резкие, яркие цвета, практически не встречаются пастельные, что вполне соответствует довольно агрессивному сюжету «Пелагии».
Интересно, что Б. Акунин однажды напрямую использует шмелевскую палитру, но, используя прием контраста, совершенно ее преобразует: «Солнце все-таки пыталось пробиться сквозь сгустившийся эфир: кое-где туман переливался розовым или даже золотистым, но это больше наверху, ближе к небу, а понизу было серо, тускло, слепо». Таким образом, золотисто-розовая радость прозы Шмелева трансформируется в серо-тусклый пейзаж тревожного эпизода у Б. Акунина.
Обратимся к звукоподражательным словам, которых у Б. Акунина немного (1%), зато много у И. С. Шмелева (4,9%). Это объясняется тем, что И. С. Шмелев писал о детстве, герой его произведения – ребенок с детской психикой, незамутненным взглядом, склонностью к звукоподражаниям. Отсюда «стучат весело молотки», хряпкают топоры, шипят и вывизгивают ах-нуло, хряпает, похряпывает, шамкает, чавкает, прокрякали, хрупают, буркает, чвокает, трах-трах и т. д.
У Б. Акунина такого звукоподражания минимум, и слова типа «гудел», «ойкнула», «замычала» используется нечасто, и, как можно заметить, несут все тот же иронично-негативный оттенок.
Просторечий и устаревших слов в «Пелагии» и «Господнем лете» практически поровну (12,4% и 14% соответственно), но их характер сильно разнится.
У И. С. Шмелева это выражения, которые уже в эпоху Серебряного века, а отчасти и в конце XIX в. являлись архаизмами или диалектизмами; их применение связано с особенностями речи героев: ихние, высуня, выкушали, тачать, попеняли, чпортист, вострая, схоронился, спиджаке, благовестить, выхлебали протуваре, лик, попеняли, пачпортист, упокояется, лобызая, молебствовать, помазует, расхожие, давешний, вповалку, в портах из пестряди, на лежанке, икемчика, полати, на рогожке, скорнячихи, взаправду, засупонивает, нонче, лохмами, враскорячку, словно пудовики в ногах. Эта лексика рисует характер героев, их портреты, особенности социального положения. Негативного смысла в этих выражениях практически нет.
У Акунина в использовании просторечных и устаревших слов и выражений сквозит пафосн с иронией: чресел, едален, чело, присовокупил, самолично, облобызал, врачевали, чревоугодный, воззрился, изрек, смежил веки, разглагольствовал. Как можно заметить, это лексика «высокого стиля», однако используются в сниженном контексте. Иногда писатель применяет совсем уж язвительные выражения, используя устаревшие слова и выражения в ироничном контексте, который никогда не использовался в период их употребления: «ситуация была ватер-клозетная».
Лексика церковного обихода у Шмелева (18%) также подчеркнуто серьезна, а ее употребление благоговейно: говеть, поститься, постную молитву, лампадку, дьячок, стояния, скорбение, паникадила, канун, аналои, ризы на престоле, страстные недели, страстную свечку, хоругви, христосуется, епитрахиль, кивот, клирос, хоругви, лики ангельские.
Лексика церковного обихода у Акунина, хотя в процентном соотношении и велика (15,9%), не несет, тем не менее, того глубокого смыслового значения, что у Шмелева, и используется исключительно для антуража.
Во-первых, это номинативы, диктуемые антуражем произведения: монах, епископ, чернец, архиерею, епископ, преосвященный, владыка, богомольцы, святые, схимники, молители, отшельник. Частое их использование и дает тот самый высокий процент употребления церковной лексики у Б. Акунина, хотя по разнообразию и глубине она не соответствует шмелевской.
Другая часть церковной лексики употребляется писателем исключительно для создания интерьера и антуража: трапезная, всепрощение, грех, святыня, подрясник, пожертвование, икона, лампада. Редкие, малоизвестные невоцерковленному человеку или неспециалисту слова, которыми изобилует «Господне лето», у Б. Акуинина не найти, его церковная лексика вполне понятна современному читателю и обиходна.
Это объясняется тем, что у Б. Акунина просто нет внутренней, идейно-философской потребности в использовании такого слоя лексики, как у И. С. Шмелева; церковная лексика Б. Акунина – внешняя оболочка, обертка для авантюрного сюжета.
Не раз Б. Акунин использует церковную лексику в сниженном контексте, с иронией: божьего служителя, духовные особы, святые старцы, на архипастырском поприще, благостный служитель, грозный архиереев перст. Использует писатель и уже известный прием контраста, где «высокий стиль» соседствует с просторечной или откровенно-ироничной лексикой: «уставился на свою духовную дочь».
Процент использования фразщеологизмов у рассматриваемых писателей одинаков (2,4%). Но если фразеологизмы Шмелева – в основном народные поговорки, служащие для воссоздания идеально-благостной картины «потерянной эпохи», то «крылатые выражения» Б. Акунина несут функцию усиления иронии и динамики произведения: согнулся в три погибели, прижимаясь к самой земле, добычу в какие-то несусветные дали, на самый край света, ни жива ни мертва – и от радости, и, конечно, от страха, не видно ни зги, не робкого десятка, отвисла челюсть.
Некоторые вполне серьезные выражения используются в заведомо сниженном контексте, например: «воспряла духом».
Наконец, следует остановиться на терминологии, которой у И. С. Шмелева в «Господнем лете» нет вообще. Зато Б. Акунин широко использует устаревшие термины: желтый саквояж патентованный свинячьей кожи, не девальвировала предполагаемого искуса, иллюзорную поддержку, передислоцировались, капитулировал, тезис, резоны, экспедиция, реляции, методой дискурсивного позиционирования, диспозиция, ретировалась из рубки на палубу, а оттуда к себе в каюту.
Используемые писателем терминология играет исключительно ироническую роль, что соответствует основным задачам Б. Акунина: игре, иронии, конструировании особой реальности для развертывания авантюрного сюжета, реальности, напоминающей XIX век, но в то же время несущую отпечаток несерьезности и понимания автором невозможности точного копирования стилистики произведений, чья духовно-нравственная, идейная задача совершенно отличается от задач «Пелагии и черного монаха».