Одно только название романа заставляет читателей обратиться сразу к произведениям великих русских писателей: к роману М.Ю. Лермонтова "Герой нашего времени" и к романам Ф.М. Достоевского.
Так же как и Федор Михайлович Достоевский, В.С. Маканин изображает человека "подполья". Повествование ведет человек, у которого нет своего дома: он живет в комнатах общежития тех людей, которые просто просят его присмотреть за этими комнатками. Вот это и есть современный тип "лишнего человека" русской классики - Петрович, герой-повествователь, - сторож "общаги".
Однако в этом чувствуется еще больший трагизм, чем в романах Ф.М. Достоевского, заключающийся в самообмане людей, в их неверном представлении уже о том, что есть зло, а что добро, что есть нравственно, а что нет. Ужасающе звучат слова Петровича о том, что "ничего высоконравственного в нашем не убий не было. И даже просто нравственного - не было" [1; с.156].
Представленный Владимиром Семеновичем Маканиным монолог повествователя в главе "Кавказский след" отсылает читателя не просто к роману Ф.М. Достоевского "Преступление и наказание", но и к библейским заповедям. В его понимании "литература - это великий вирус", на страницах которого "не убий еще не есть не убий на снегу" [1; с.156]. Вот она и проступает, мораль современного человека: в книгах могут написать самое разное, писатели лишь предупреждают читателей о подлинной нравственности, сами не давая себе ясного представления о том, что это такое. Писатели убеждают людей в необходимости нравственного становления человека лишь на страницах своих книг, но не внутри каждого из них, и не внутри "я" того же Петровича. Его жизненный выбор выглядит очень простым: убил - и нет в твоем сердце теперь места для покаяния. Да и зачем? "Время целить в лбешник и время стоять на перекрестке на покаянных коленях. Мы, дорогой (говорил я ему-себе), скорее в первом времени, чем во втором" [1; с.157]. У Ф.М. Достоевского "подполье - изнанка человеческой души, те потаенные желания, в которых он стыдится признаться самому себе. Петрович близок Раскольникову тем, что разработал оригинальную жизненную философию - философию удара - права на преступление. Философия эта возникла как средство самозащиты от властей, постоянно подавляющих волю самостоятельно мыслящего человека, от КГБ и послушных ему издательств и психиатрических больниц. Вот что по этому вопросу пишет Р. С.И. Семыкина в статье "Локусы подполья в романе В. Маканина" "Андеграунд, или Герой нашего времени" [10; с.87]: "В формуле своей эта философия не агрессивна, не опасна, в интровертном значении это напряжение и прорыв паутины обволакивающих человека чужих рутинных "режимных мыслей", духовное пробуждение, прозрение и достигнутая свобода от всех догм; внешне это похоже на аналогичную философию Ивана Карамазова: жить по принципу "все позволено", т.е. независимо от обветшалых традиций, от "несостоятельной" веры. В повседневной житейской практике философия удара оборачивается рукосуйством, иногда примитивным (как удар в челюсть милиционеру отделении), а в другой раз и прямо убийственным: двух человек убивает Петрович, вдохновленный этой философией."
Разумеется, Петрович помнит о заповеди "не убий", но, в отличие от Раскольникова, он житель XX века воспринимает ее как социальную, а не религиозную заповедь. Современный человек, по его мысли, давно не руководствуется Словом Божиим, и он в этом отношении - как все.
В современном обществе, полагает он, право на убийство - привилегия немногих. Но эти немногие не одаренные благодетели человечества, а те, кто узурпировал власть: "… убийство было и есть всецело в их компетенции. Они (государство, власть, КГБ) могли уничтожать миллионами <…> Мне важны не столько они, сколько отдельный человек - не они, а я. Не они, а я, ты и он. <…> Размышлял о не убий. Конечно, литература нашего обманутого века в этом разделительном смысле не подскажет, одни жертвы. Зато ХІХ век… и предупреждение литературы (литературой) … и сам Федор Михайлович. Как же без него?!. Но ведь только оттуда и тянуло ветерком подлинной нравственности. А его мысль о саморазрушении убийством осталась почти как безусловная" [1. с156]. Не случайно после второго убийства в Петровиче наконец пробудилась совесть. Его все больше угнетает, обессиливает мысль, "что, убив человека, ты не только в нем, ты в себе рушишь" [1. с 254]. Новое отношение к нему общежитских сожителей - вытеснение из общаги, вызванное боязнью его претензий на квадратные метры, сам Петрович склонен объяснять тем, что "эта нынешняя и всеобщая ко мне перемена (общажников, их жен, женщин), их вспыхнувшая нелюбовь инстинктивно связана у людей как раз с тем, что я сам собой выпал из их общинного гнезда. Сказать проще - я опасен, чинил самосуд, зарезал человека, оставил детей без отца" [1. с.250-251]. Словом, Петрович начал, наконец, чувствовать то же, что испытал Раскольников после убийства старухи-процентщицы - свою разобщенность с людьми. Его терзает невозможность рассказать другому о своем преступлении (не встречает он человека, который мог бы выслушать его исповедь с сочувствием, оттого он захвачен психическим приступом, заставившим его кричать и метаться самым бесноватым образом и в итоге оказаться в той самой психушке, где уже много лет пребывает его несчастный брат. Петрович не раз потом думает о том, что если бы ему удалось выговориться, пусть даже перед ничего не понимающей флейтисткой Натой, не было бы этого срыва, не было бы психушки.
Глава, посвященная Зыкову, называется "Двойник", что является прямой отсылкой к одноименной петербургской поэме Ф.М. Достоевского. Зыков по отношению к Петровичу - классический вариант Другого. В этом смысле его жизнь можно рассматривать как некий вариант жизни самого Петровича.
Писатель Зыков, преуспевает в этой жизни: он богат, успешен, знаменит. И здесь возникает вопрос: а может ли быть такой вариант судьбы у "подпольного человека" Достоевского? Но вопрос этот остается в романе без ответа. Писатель избегает окончательных решений, ставит многоточие.
Глава "Маленький человек Тетелин" ориентирует нас на гоголевскую традицию описания маленького человека в русской литературе. Образ маканинского Тетелина - это образ Акакия Акакиевича Башмачкина, героя "Шинели" Н.В. Гоголя. Можно говорить о том, что введение в повествование такого персонажа, как Тетелин, и ориентация на гоголевскую традицию дополняет образ главного героя Петровича и время, в котором он живет. Время маканинского романа по сравнению с воспроизведенным в гоголевской повести гораздо более цинично и жестоко: смерть жалкого, всеми забитого существа уже почти не вызывает сочувствия. Да и само это существо значительно изменилось. Через отношение к Тетелину определяется во многом и отношение Петровича к классической литературе. Сожалея о маленьком человеке, он понимает, что литература не сделала его ни лучше, ни сильнее. Потому и у "героя нашего времени" Петровича маленький человек способен вызвать лишь брезгливую жалость и презрение: "Этот маленький умудрялся своей липкой духовной нищетой испортить жизнь себе - заодно мне" [1; с.63].
"Как тип Акакий для нас лишь предтип и классики в ХIХ рановато поставили на человечке точку, не угадав динамики его подражательного развития - не увидев (за петербургским туманом) столь скороспелый тщеславный изгибец. Мелкость желаний обернулась на историческом выходе мелкостью души. Недосмотрели маленького." [1; с.64].
Не менее сложная система ассоциаций возникает и при сравнении романа Владимира Маканина с романом М.Ю. Лермонтова "Герой нашего времени". Проблематика лермонтовского романа, сам тип героя имеют прямое отношение к маканинскому тексту. У Маканина "я"-повествователь, Петрович, то же, что "я"-повествователь, Печорин, в "Тамани", "Княжне Мери" и "Фаталисте".
Главный герой романа, как и Печорин, человек внутренней жизни, мучительной рефлексии, сознательно отказывающийся от участия в социальной жизни. Но в отличие от Печорина, он теряет смысл своего существования, когда лишается любви и приязни "своей общаги".
Использованный В.С. Маканиным в качестве эпиграфа к своему роману отрывок из произведения М.Ю. Лермонтова: "Герой... портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии." [1; с.2], связывает два этих произведения. Вставив цитату из лермонтовского текста, автор дает понять, что для него важен показ "героя нашего времени" как некий обобщенный образ человека, обладающего чертами, характерными для людей определённой эпохи.
Пороки всего лермонтовского поколения составляли сущность человека как во времена М.Ю. Лермонтова, и до сегодняшних дней они сосуществуют в людях с добродетелью, проявляясь только в некоторых ситуациях.
Для Печорина вся жизнь - это эксперимент. Эксперимент с чувствами людей ради неосознанного выявления собственных пороков и слабостей. Драма Печорина не только в том, что царский режим не давал выхода его активности, а в том, что герой стремится творить самого себя, владеть внутренней свободой, сознавать свою полную раскрепощенность, а зависимость - только от собственной воли, ответственности перед самим собой.
Основным различием героев произведений М. Ю Лермонтова и В.С. Маканина, становится их отношение к смерти. Персонаж Лермонтова умирает, так и не найдя своего место в мире. Для маканинского Петровича смерть принципиально не существует.