Семейные неурядицы окончательно подорвали слабое здоровье Марии Михайловны. Врачи объявили, что у неё чахотка. Всю свою любовь больная отдавала малютке сыну. Она часто играла ему на фортепьяно и тихим голосом пела свои любимые песни…
Мария Михайловна умерла в Тарханах 24 февраля 1817 года. Весь смысл жизни для Арсеньевой сосредоточился не её единственном внуке, которому шёл третий год. Но Юрий Петрович потребовал у бабки, чтобы мальчик был отдан ему на воспитание. Началась глухая, ожесточённая борьба.
Длившаяся годы семейная распря оставила глубокий след в душе впечатлительного ребёнка и сказалась на формировании его характера. От природы общительный и доверчивый, мальчик замкнулся в себе, и вскоре настороженная подозрительность стала всё чаще проявляться в его отношении к окружающим. Впоследствии в одном из юношеских стихотворений Лермонтов писал:
Любил с начала жизни я
Угрюмое уединенье,
Где укрывался весь в себя,
Бояся, грусть не утая,
Будить людское сожаленье… (I,78)
Но было в детстве Лермонтова немало и таких впечатлений, которые благотворно влияли на него и способствовали раскрытию его поэтического дарования. Он рос в самом сердце России, среди бесконечных полей, пересечённых оврагами, изредка затенённых дубовыми рощицами; он наблюдал круговорот времён года, всматриваясь в жизнь барской усадьбы и крепостной деревни. Примерно таковы были впечатления детства у Тургенева, Некрасова, Льва Толстого.
У тарханских крестьян учился Лермонтов русской народной речи, слушая песни и предания об Иване Грозном, о разине, о Пугачёве, рассказы «про день Бородина».
Он рос болезненным и чутким ребенком. Елизавета Алексеевна не отходила от внука. Арсеньева не была богата. Ее правильнее назвать помещицей средней руки. Но даже более состоятельные дворяне редко тратили на своих детей столько, сколько тратила Арсеньева на воспитание внука. Чуть ли не с самого рождения к мальчику была приставлена старушка немка Христина Осиповна Ремер. Кроме неё пригласила гувернёра Капэ. Поблизости в Чембарском уезде не было хорошего лекаря, и Арсеньева поселила в Тарханах домашнего врача, выходца из Франции, Ансельма Леви. Чтобы Миша не скучал, бабушка взяла в барский дом несколько мальчиков – детей соседних помещиков. Они вместе учились, рисовали, занимались гимнастикой, ездили верхом, ходили на охоту. В барскую усадьбу из деревни, что была рядом, за прудом, приходили крестьянские дети играть в войну. От крестьянских ребят Лермонтов узнавал о тарханских бескормицах, недородах, о рекрутчине, о беспросветной нужде их отцов и дедов.
Тарханская жизнь наводила мальчика на горькие раздумья об участи народа. Он знал, что Тарханы не исключение: во многих окрестных поместьях и деревнях крестьянам жилось значительно хуже.
Наблюдения над жизнью в Тарханах и окрестных поместьях, где Лермонтов бывал вместе с бабушкой, дали ему богатый материал для художественных обобщений в антикрепостнических сценах юношеских драм «Люди и страсти» и «Странный человек», а затем в историческом романе «Вадим». Детские впечатления Лермонтова не ограничивались средней полосой России. Чтобы укрепить здоровье внука, Арсеньева трижды возила его к Кавказским минеральным водам в Горячеводск, впоследствии переименованный в Пятигорск. Это было летом 1818, 1820 и 1825 годов.
В 1825 году Лермонтову было десять лет, и третья поездка на Кавказ запомнилась ему особенно хорошо. Вся Россия прошла перед глазами мальчика. За Окой уже веяло южным теплом. Берёзовые рощи сменялись дубовыми, по оврагам начинали встречаться груши, яблони, вишни. Всё в цвету. Вместо чёрных бревенчатых изб, вытянутых вдоль грязного просёлка, всё чаще попадались белые мазанки, живописно разбросанные за плетнями. Тополя уходили высоко в небо, на котором по вечерам загорались низкие, крупные звёзды. Чем ближе к Кавказской линии, тем чаще встречались казачьи сторожевые вышки с пикетами.
На Кавказе Лермонтов познакомился с горскими легендами и песнями. Позднее, следя за журналами, в которых довольно часто публиковались всевозможные сведения о быте, верованиях и мифологии горских народов, Лермонтов ещё глубже узнал кавказский фольклор. Так с детских лет в сознание поэта вошли образы Азраила, злого духа Шайтана, кавказского Прометея Амирана (Амрана) и др.
Вскоре знакомство с «восточными» поэмами Байрона («Гяур», «Абидосская невеста», «Корсар», «Лара») окончательно определило жанр и стиль юношеских поэм Лермонтова – поэм не столько повествовательных, сколько лирических, малых по объему, с небольшим числом действующих лиц и с мятежным героем противостояния окружающей среде.
«Синие горы Кавказа, приветствую вас! – писал впоследствии Лермонтов. – Вы взлелеяли детство моё; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры всё мечтаю об вас да о небе».
Тем же летом 1825 года Лермонтов пережил первую детскую влюблённость. Он сам рассказал об этом в записи, датированной 8 июля 1830 года: «Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея 10 лет от роду? Мы были большим семейством на водах Кавказских; бабушка, тётушки, кузины. – К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет 9. Я её видел там. Я не помню, хороша собою была она или нет. Но её образ и теперь ещё хранится в голове моей; он мне любезен, сам не знаю почему. – Один раз, я помню, я вбежал в комнату: она была тут и играла с кузиною в куклы: моё сердце затрепетало, ноги подкосились. – Я тогда ни об чём ещё не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя ребяческая: это была истинная любовь: с тех пор я еще не любил так. О! сия минута первого беспокойства страстей до могилы будет терзать мой ум! – И так рано!.. Надо мной смеялись и дразнили, ибо примечали волнение в лице. Я плакал потихоньку без причины, желал её видеть; а когда она приходила, я не хотел или стыдился войти в комнату. – Я не хотел говорить об ней и убегал, слыша её названье (теперь я забыл его), как бы страшась, чтоб биение сердца и дрожащий голос не объяснили другим тайну, непонятную для меня самого. – Я не знаю, кто была она, откуда, и поныне, мне неловко как-то спросить об этом: может быть, спросят и меня, как я помню, когда они позабыли; или тогда эти люди, внимая мой рассказ, подумают, что я брежу; не поверят её существованью – это было бы мне больно!.. Белокурые волосы, голубые глаза, быстрые, непринуждённые или это мне кажется, потому что я никогда так не любил, как в тот раз. Горы кавказские для меня священны… И так рано! в 10 лет… о эта загадка, этот потерянный рай до могилы будут терзать мой ум!.. иногда мне странно, и я готов смеяться над этой страстию! – но чаще плакать».
О своём первом детском увлечении и о любви к Кавказу Лермонтов говорит также в стихотворении 1830 года «Кавказ»:
Хотя я судьбой на заре моих дней,
О южные горы, отторгнут от вас,
Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз.
Как сладкую песню отчизны моей,
Люблю я Кавказ.
В младенческих летах я мать потерял.
Но мнилось, что в розовый вечера час
Та степь повторяла мне памятный глас.
Люблю я Кавказ.
Я счастлив был с вами, ущелия гор;
Пять лет принеслось: всё тоскую по вас.
Там видел я пару божественных глаз;
И сердце лепечет, вспомня тот взор:
Люблю я Кавказ!..
Осенью 1825 года Арсеньева с внуком возвратилась в Тарханы. Она уговорила племянницу Марью Акимовну Шан-Гирей, дочь Екатерины Алексеевны, переехать с мужем и детьми в Пензенскую губернию и взяла к себе на воспитание маленького Акима Шан-Гирея. Много лет спустя А.П. Шан-Гирей вспоминал о годах (1825 – 1827), проведённых в Тарханах.