В ряду героев-эмигрантов в прозе Улицкой Лидия - олицетворение тех, кто покидает страну, потому что духовно не связан с ней. Дальнейшая жизнь за границей не вызывает в них внутренней борьбы и неприятия новой действительности. Сложности затрагивают социальную или бытовую сферу, но глубже не проникают. Они в своей стихии.
Другие, как героини рассказа "Женщины русских селений", воспринимают новую реальность как чужую. По разным причинам, но, как правило, с верой в лучшее будущее, они оставляют родину, и на чужой земле питаются теми ценностями, которые увезли с собой. Они держатся друг за друга, потому что во многом похожи. Новая жизнь не решает и не стирает прежних проблем, они идут параллельно. В рассказе описана встреча трех подруг. Две давно живут в Америке, а третья - Эмма - приехала в командировку. Не виделись десять лет. “События жизни все были известны: переписывались хоть и не часто, но регулярно. Однако много оставалось такого, чего в письме не напишешь, что понимается только с голоса, с улыбки, с интонации…” [с.269] И весь рассказ - это откровенный, традиционно русский, кухонный разговор женщин о несчастьях любви. Контраст места действия и названия подчеркивает русское в характерах героинь. Здесь, скорее, стоило бы вспоминать о загадках русской души. Иначе не объяснить терпение, верность и страстную любовь этих женщин к тем, кто, казалось бы, меньше всего ее заслуживал. По сути своей они не потребители, а бескорыстно отдающие, кому себя для любимых не жалко. И только одной из них, Марго, сложно принять несправедливость мучений, причиняемых любимыми людьми, и сознание этого не дает ей покоя.
Едва ли поняла бы Марго жертву Анны Федоровны из рассказа "Пиковая дама": отказаться от себя и посвятить жизнь прислуживанию деспотичной матери. В этом произведении Улицкая показывает свой талант так натурально передать атмосферу человеческих отношений, что читателю сложно не почувствовать себя втянутым в происходящее. Кажется еще минута, еще одно слово - и "я за себя не ручаюсь! ".
Эмоции нарастают постепенно. Вначале все очень спокойно, немного иронично: колоритная девяностолетняя старушка, вспоминающая бурную молодость, и ее шестидесятилетняя дочь, которая боится придирок матери: “Анна Федоровна нервно проверила пуговицы на кофточке - правильно ли застегнуты. Предугадать, что именно она сделала не так, она все равно никогда не умела. Если кофточка была правильно застегнута, значит, чулки она надела кошмарные или причесалась не так”. [с.90] Следующий эпизод с шоколадом рождает чувство раздражение по отношению к Мур и сочувствие к ее терпеливой дочери: Анна Федоровна приносит чашку горячего шоколада, а мать вдруг передумала и требует молока. Сцена заканчивается так: “Утренний скандал, кажется, не состоялся. Или отложился. “Стареет, бедняжка”, - отметила про себя Анна Федоровна”. [с.98] - и снисходительность дочери передается читателю. Не надолго. Невероятный, чудовищный эгоизм трудно простить даже самой беспомощной старушке, а Мур далеко не беспомощна. Данный природой дар обаяния она воспринимает как право пренебрегать остальными. Следую привычке всю жизнь властвовать над людьми, Мур не позволяет другим быть счастливыми и чего-то желать. Во всем мире есть только ее желания. И она не может допустить, чтобы внуки уехали за границу к отцу, который внезапно появился после долгих лет разлуки. Мур не помнит, что дочь рассталась с ним, “единственным мужчиной в ее жизни” [142], потому что не могла бросить ее, больную раком мать. Анна Федоровна, отказавшись от счастья, не хочет того же для внуков. Ее решимость бороться с Мур должна вызывать самую искреннюю поддержку, особенно после эпизода с письмом.
“Гриша, восхищенный до седьмого неба одним видом конверта с прямоугольным окошечком, носился с ним по квартире, пока не натолкнулся на Мур <…>
Смотри, Мур, мы едем в Грецию, на остров Серифос! Нас Марек пригласил!
Глупости какие! - фыркнула Мур, которая никогда никаких скидок на возраст не делала. - Никуда вы не поедете.
А вот поедем, поедем! - подскакивая от возбуждения, кричал Гриша.
И тогда Мур <…> протянула восьмилетнему правнуку под нос великолепную фигу с сильно торчащим вперед ярко-красным ногтем большого пальца. Второй рукой она ловко выхватила приглашение из рук опешившего мальчика, <…> скомкала конверт и бросила плотный, как хороший снежок, бумажный ком прямо к входной двери…” [с.147]
Самое сильное переживание в финале. Оно нагнетается описанием подготовки к отъезду. Короткие предложения, простые или с последовательным подчинением, сухо перечисляют все этапы сборов. В последний момент обнаруженное отсутствие молока для кофе Мур не сбивает общего настроя. Близится завершение. Следуя за мыслями Анны Федоровны, читатель доходит до момента, когда она “размахивается расслабленной рукой и наотмашь лепит по старой нарумяненной щеке сладкую пощечину…” [с.154] Наконец-то, долгожданное освобождение. И хотя это только мысли, а в следующий момент Анна Федоровна упадет замертво с пакетом молока в руках, и поездку придется отложить, и Мур скажет: “Что? Что? Все равно будет так, как я хочу…” [c.157], но ощущение совершённого преодоления не пропадает. И чтобы закрепить эффект, автор практически дословно повторяется: “Катя подошла к Мур и, размахнувшись расслабленной рукой, наотмашь влепила по старой, еще не накрашенной щеке сладкую пощечину”. [с.157]
На примере этого рассказа отчетливо видно, что Улицкая мастерски владеет искусством создания драматических, эмоционально убедительных сцен.
Не настаивая на следующем факте, все же можно заметить, что крайние проявления характера Мур заставляют воспринимать ее несколько односторонне. Обычно Улицкая стремиться к противоположному. Самые удачные герои писательницы противоречивы, на этом строится один из самых сильных приемов ее прозы, когда внезапно открывшаяся изнанка оказывается намного ярче лицевой стороны. Однако не стоит видеть здесь схематичность или определенную заданность, так как это не художественный трафарет, а принципиальный подход к изображаемому. Как опытный исследователь, Улицкая внимательно всматривается в жизни людей, зная, что самые ценные открытия осуществляются “боковым зрением, на периферии событий” [кн. обозр. 2000], а внешность, как принято считать, обманчива.
Уместен здесь эпизод о Славочке и его отчиме из рассказа "Голубчик". “Консерваторским завсегдатаям тех лет примелькалась эта парочка - субтильный пожилой мужчина в крупных очках на молочном личике и тоненький юноша с аккуратно постриженной светловолосой головой, в черном свитерке и выпушенным поверх круглого выреза воротом белой пионерской рубашки”. [с.169] Язык, используемый автором, намекает на суть их отношений, но сторонние непосвященные наблюдатели едва ли могли что-то заподозрить. Даже мать не догадывается, почему пожилой профессор с ее “Славкой возится как отец родной”. [с.163] А Николай Романович растит себе возлюбленного и не жалеет ни средств, ни таланта. О убежден, что “вылепит из него свое подобие, вырастит нежно и целомудренно. Будет <…> истинным педагогом, то есть рабом, не жалеющим своей жизни для охраны и воспитания возлюбленного”; и не сомневается, что “любовь мудрого воспитателя принесет мальчику пользу - о да! - разумную пользу”. [с.167] Учитель умер рано и не увидел Славочку вечным изгоем, отсидевшим несколько сроков и убитым из-за “безумной жажды быть любимым… быть любимым мужчиной… любимым мужчиной…” [с. 194] Своеобразная языковая игра здесь усиливает ощущение замкнутого кольца, безысходности трагедии героя.
В рассказе слышно не только сочувствие автора, но и твердая уверенность в том, что за неестественность ситуации отвечают люди, а не природа. Сложные обстоятельства, заблуждения ложного эстетизма не оправдывают, но объясняют порочную страсть, о которой в прозе Улицкой не раз упоминается. Вопреки привычному "невмешательству" писательницы, здесь явно слышен ее упрек, но не за личную склонность, а за вовлечение тех, кто сам выбирать еще не волен.
Возможность выбора - человеку благословение и проклятие одновременно. Об этом напоминает рассказ "Орловы-Соколовы". Сложность выбора стала для отношений Андрея и Тани разрушительной. До того момента все решения давались легко, препятствия преодолевались безболезненно. Ничто, даже аборты, не нарушало уверенного и стройного хода их совместной жизни. Тем более неожиданной стала причина их расставания - вместо двух предназначенных им аспирантских мест, осталось только одно, и надо решить, за кем оно останется. Это поворот не только в судьбе героев, но и в манере повествования. С самого начала о них рассказывается, много и подробно. Быстро перечисляются события, избегаются диалоги, заменяются несобственно-прямой речью. И вот первый диалог после продолжительного молчания. “Выбирать будешь ты” [с.27], - начинает Андрей, и эта благородная фраза означала крах. Таня не могла не уступить ему, и оба это знали, и ”каждый оставлял ход другому”. Никто не захотел пожертвовать своим успехом. Таня не простила Андрею своей вынужденной уступки, и они расстались. Масштаб случившейся драмы открывается в полной мере во второй части рассказа, когда через одиннадцать лет Таня и Андрей снова встречаются. Стоит признать, что это, пожалуй, самая проникновенная сцена во всем сборнике, а, может, и во всей прозе Улицкой. Полностью эпизод приводить, вероятно, не следует, но небольшой отрывок вызывает замечание. “Это не какие-то две глупые клетки рвутся навстречу друг другу для бездумного продолжения рода, это каждая клетка, каждый волосок, все существо жаждет войти друг в друга и замереть, соединившись. Это единая плоть вопит о себе, горько плачет…”. [с.46] Улицкая верна привычной терминологии о плоти и клетках, но все же здесь в чистом виде дух. Вместо диалога фраза: “Только умоляю: ни одного слова…” [с.46] Автор не позволяет героям говорить в те моменты, когда они счастливы, как будто для взаимопонимания им слова не требуются. Они создают настолько гармоничное соединение, что даже окружающие воспринимают их как целое, называя "Орловы-Соколовы".