Содержание
Введение
2.1. «Понять жизнь» для Альбера Камю
2.1.1 «Посторонний» - подступ к правде исконной и последней
2.1.2 «Калигула»
2.1.3 «Миф о Сизифе» - мощь несмиренного духа
Заключение
Введение
С давних пор культура Франции была щедра на «моралистов» - сочинителей особого склада, успешно подвизавшихся в пограничье философии и словесности как таковой. Собственно, французское moraliste, судя по толковым словарям, лишь одним из своих значений, и отнюдь не первым, совпадает с русским «моралист» - назидательный нравоучитель, проповедник добродетели. Прежде всего это слово как раз и подразумевает соединение в одном лице мастера пера и мыслителя, обсуждающего в своих книгах загадки человеческой природы с остроумной прямотой, подобно Монтегю в ХVI, Паскалю и Лафрушко в XVII,Вольтеру, Дидро, Руссо в XVIII.
Франция ХХ столетия выдвинула очередное созвездие таких моралистов: Сент-Экзюпери, Мальро, Сартр… Среди первых в ряду этих громких имён должен быть по праву назван и Альбер Камю. Когда зимой 1960 г. он погиб в дорожной катастрофе, Сартр, с которым они сперва были близки, потом круто разошлись, в прощальной заметке о Камю так очертил его облик и место в духовной жизни на Западе: «Камю представлял в нашем веке – и в споре против текущей истории – сегодняшнего наследника старинной породы тех моралистов, чьё творчество являет собой, вероятно, наиболее самобытную линию во французской литературе. Его упорный гуманизм, узкий и чистый, суровый и чувственный, вёл сомнительную в своём исходе битву против сокрушительных и уродливых веяний эпохи. И, тем не менее, упрямством своих «нет» он – наперекор макиавеллистам, наперекор золотому тельцу делячества – укреплял в её сердце нравственные устои».
Точности ради стоит оговорить, что сказанное тогда Сартром справедливо относительно Камю зрелых лет. Камю, каким он был не всегда, а каким он был не всегда, а каким стал в конце концов. Придя очень и очень издалека – совсем от других отправных рубежей.
Однако Камю был слишком прочно прикован, как он заверял в речи по случаю вручения ему Нобелевской премии за 1957 год, к «галере своего времени», чтобы с лёгкой душой позволить себе не «грести вместе с другими, даже полагая, что галера провоняла селёдкой, что на ней многовато надсмотрщиков и что, помимо всего, взят неверный курс». Очутившись в ловушке такого рода, он мучительно метался, тосковал в книге лирических эссе «Лето» (1954) по минувшим дням молодости в Алжире, впадал в надрывное покаяние потерявшего себя и потерянного для других изгнанника. Повесть «Падение» (1956) и сборник рассказов «Изгнание и царство» (1957) – горькие, во многом исповедальные книги, внушённые подозрением в каком-то непоправимом просчёте, заведшем его туда, где ему смолоду менее всего хотелось бы очутиться. Зато как раз тогда на Камю обрушился водопад похвал, почестей, восторгов. Их и прежде хватало, но теперь они шли с другой стороны и имели особый оттенок. В кругах официозных Камю нарекли «совестью Запада» - не очень-то лестный титул для «мятежника», гордившегося своей рабочей закваской. В последние годы он словно подтверди признание, вырвавшееся у него ещё в одной из первых проб пера: «В глубине моего бунта дремало смирение».
Охранительное бунтарство позднего Камю самого его повергало в смятение. И подрывало писательскую работоспособность. Он предпринимал шаги, чтобы вернуться к режиссуре, подумывал о собственном театре, пока суд да дело, пробовал кое-что ставить, но не свои пьесы, а сценические переработки «Реквиема по монахине» Фолкнера (1956) и «Бесов» Достоевского (1959). Когда Камю 4 января 1960г. разбился на машине, возвращаясь в Париж после рождественских дней, в ящиках его письменного стола не нашлось почти ничего годного для печати, кроме набросков к едва продвинувшейся повести «Первый человек» и записных книжек.
Глава 2. Творчество Альбера Камю
2.1 «Понять жизнь» для А. Камю
Хронологически книги Камю выстраиваются в спиралевидной последовательности, исходящей из одной развёртывающейся в них мыслительной посылки. Сам он как-то в дневниковых заметках даже прикинул обозначения двух первых витков этой спирали, словно пригласив уловить за летописью своих трудов и дней на протяжении четверти века становление ума, озабоченного сопряжённостью собственных концов и начал.
Первый виток – круг «Абсурда» - включает всё написанное им с кануна войны до её окончания: «Посторонний», «Калигула», «Миф о Сизифе», «Недоразумение».
Второй виток – «Бунт» - охватывает «Чуму», «Праведных», «Бунтующего человека».
Для третьего, пришедшегося на 50-е гг., в черновиках Камю не нашлось названия, и там помечены смутные замыслы. Но после его гибели можно с немалой долей приближенности определить этот виток как «Изгнание», отнеся сюда «Падение» и «Изгнание и царство».
«Изнанка и лицо» и «Бракосочетания» - пролог к воображаемому триптиху, прикидка особого угла зрения Камю на жизнь. Если искать предтеч Камю в прошлом, то они – среди мечтательных сочинителей «прогулок» рубежа XVIII – XIX вв., прихотливо сплетавших путевые заметки, философские этюды, лирические медитации – словом, запись нестройно текущих дум по поводу всего, что внезапно поразило взор и заставило вспыхнуть свет духовного озарения, которое уже давно теснило грудь, ожидая своего часа.
Тело, дух, природные стихии – точно три собеседника, сведённые в «прогулках» Камю для разговора о самом важном: о радости жить и трагедии жизни.
«Есть и вправду один рай – тот, который потерян, - я знаю, как назвать то неуловимое, нежное, человеческое, что переполняет меня сегодня» [3, С. 337] - напишет он в одной из глав «Изнанки и Лица» и нам станут, близки и понятны переживания автора. Много рассуждений о «счастье – смерти» понятиях столь близких и разных и все это на простом примере жизни мальчика, который «впитывает чистоту ночи» [С. 338]. Он многое понимает и видит. Автор подчеркивает, что мальчик начинает «существовать», а не жить. В этом мальчике смутно угадываются черты самого автора.