В Лионском музее Кюхельбекер открыл для себя гений Франциска Альбани, с содроганием встретился с творением «ужасного Эспаньелетто»; простил Перуджино неверную рисовку – за теплоту и благочестие на лицах святых Иакова и Георгия - и чуть не вознесся на небеса вместе с пресвятой Девой кисти Гвидо Рени. На этом закончилось знакомство с Лионом, и путешественники отправились в городок Э (Aix) (30 декабря 1820 г. (11 января 1821 г.)).
Две черты отличали город Э от других французских городов. Во-первых, здесь было множество «остатков древности», представлявших интерес для человека, неравнодушного к истории. Любознательный Кюхельбекер интересовался всем и подходил к старым строениям, едва только замечал на стене какую-нибудь надпись. Одна из них сильно насмешила поэта и его товарищей. На камне перед церковью было вырезано: «Il est expressement defendu de faire ceans aucune ordure»[18].
Во-вторых, Э поразил путешественников странной для французского городка чистотой. У Кюхельбекера даже возникло впечатление, что Э – на самом деле часть Берлина, перенесенная во Францию волшебником.
Но по-немецки чистый Э был забыт, когда на пути в Марсель Кюхельбекер увидел поистине дивную картину: «слева цепь приморских Альпов, возвышающихся за облака четырьмя уступам; справа прелестное полуденное море… Заходящее солнце освещало одну половину его: она превратилась в один огромный алмаз; другая приковывала взоры неизмеримостию, прелестною лазурью и божественным спокойствием…». Это было Средиземное море. Здесь можно утверждать, что полуденную Францию стоит посетить уже из-за одной ее неповторимой природы. Нахлынувшие чувства заставили поэта вспомнить стихи Шиллера:
Und das Meer lag still und eben
Einem reinen Spiegel gleich;
Keines Zephyrs leises Weben
Regte das krystallne Reich.[19]
Синева Средиземного моря неожиданно напомнила Кюхельбекеру Санкт-Петербург и зеленоватые воды моря Балтийского. В те же минуты в душе поэта родилось стихотворение «Снова я вижу тебя, прекрасное, светлое море…». В этих неровных, восторженных строках Кюхельбекер обращается к морю, как к живому существу. Он смотрит на его «лазурные воды» и с грустью вспоминает «шум изумрудных пучин родимого русского моря». Мыслями он уносится «в пышные стены Петра» и просит великодушные «лазурные волны» быть «послами любви» и отнести на север к «милым далеким» его мысли, мечты и надежды.
31 декабря 1820 года по новому стилю Кюхельбекер прибыл в Марсель. В письмах, посвященных Марселю, часто встречается описание разнородной толпы. Это – своего рода символ жизни, неусыпной деятельности, которая кипит в этом городе до захода солнца. Такие динамичные картины вполне соответствовали деятельной натуре Кюхельбекера. «Я живу окнами на гавань…», - пишет он 9 (21) января 1821 года, - «Матросы и торговцы всех народов: турки, италианцы, греки, испанцы, англичане, жиды – толпятся, кричат, продают и покупают; здесь маленький савояр чистит сапоги марсельскому щеголю; там поет бородатый пилигрим под скрип гудка; тут запачканный мальчик служит громогласным каталогом своей продажной библиотеки, сваленной в короб...; далее пляшут бедные сироты…; мимо их мчится на гордом коне милорд или скачет в красивом ландау русский барин. Богатства всех стран земли здесь собраны: здесь слышишь языки всей Европы и видишь всевозможные лица, состояния, одежды, обычаи».
В этом живом и довольно позитивном описании виден, как в зеркале, характер французов: болтливые и легкомысленные, они пребывают в состоянии вечного движения и стараются поймать каждое счастливое мгновение жизни. Но по-настоящему счастливым французский народ назвать нельзя: слишком велик контраст между запачканным мальчиком с книгами и милордом на гордом коне. Французский народ, как и русский, страдает от нищеты, социального неравенства и недостатка просвещения.
Недостаток просвещения сказывается и на спектаклях марсельского театра, которые часто превращаются в кулачные бои. Происходит это из-за крутых нравов каталонских носильщиков, которые зачастую во время спектаклей «берут приступом сцену и критикуют палочными ударами актеров, не угодивших на вкус их». В таких случаях марсельская знать сидит в ложах и любуется зрелищем, прервать которое невозможно, а вмешаться означает подать повод к убийствам.
14 (26) февраля 1821 года Кюхельбекеру пришлось попрощаться с Марселем. В последний день своего пребывания он отправился в Главный собор, где служили панихиду по убитому герцогу Беррийскому[20]. Волею случая, на въезде в Тулон поэт увидел каторжников в красных рубахах, скованных по два – их выводили на работу. Вид этих несчастных людей произвел на поэта огромное впечатление. Немного позже, 10 апреля, когда Кюхельбекер уже был в Париже, были отправлены этапом каторжники. Они направлялись в Тулон из тюрьмы «Бисетр». Но гораздо важнее то, что среди этих каторжников был Гравье – главный организатор покушения на герцогиню Беррийскую.
Природа в Тулоне была гораздо беднее, чем в других городках, но зато Кюхельбекеру представился случай сказать что-то хорошее о французах. Во время прогулки он зашел на чужую дачу и там узнал, что такое на самом деле французское гостеприимство. «Добрая, довольно еще молодая женщина встретила меня у ворот, ввела в комнату своего мужа; меня обласкали, угостили прекрасным, легким вином и накормили вкусным завтраком», - с удовольствием вспоминает поэт. Таким образом, в последние дни своего пребывания во Франции он узнал, что французы вовсе не так надменны, как иногда кажутся людям несведущим. И если они даже иногда проявляют какое-то тщеславие, то за такое гостеприимство им можно очень многое простить.
Точная дата приезда Кюхельбекера в Париж – 15(27) марта 1821 года. Здесь у него началась по-настоящему активная жизнь. Если прошлые свои путешествия поэт описывал очень подробно и обстоятельно, то в Париже у него почти не оставалось времени для записей. Поэт ограничился короткими заметками: «4 апреля – Тальма, Лувр, Люксанбур, Тюльири, Французская опера, Варьете, Шевалье Ланглез, Вери, Дюппинк, Жюльен, гетеры, кофейные дома, письма из С. Петерб., встречи со старыми друзьями, новые, минутные знакомства, заседание во Французском институте, похвальная речь кавалеру Бенксу, - нищие, грязь, происшествия всякого рода, Пале Роял, целомудрие вашего друга.,… - воздушные башни, которые он строит в столице… Кафедра в Афинее, с которой он в воображении уже знакомит французов с вашими стихами и вашей прозою[21]: вот о чем я хотел бы поговорить с вами, но до сих пор еще не в состоянии.
Продолжаю свои лаконические отметки: 19 апреля – Жюльен, Жуи, Бенжамен, Камера депутатов, действие на меня статуй – Аполлон убийца ящериц, два Бахуса, два Фавна, встреча у Лангле и Жюльена: тонкое замечание первого. – Туманский. – Гейберг. – Франкони. Моя интрига – мамзель Марс. – смерть Жозефины и Корсакова. – Смерть Мануэла. – Баггезен. – Лекции. – Слабрендорф – Потье и Перле. – Итальянская опера – Ноцци ди Фигаро – Пелегрини – Фодор»[22].
Кюхельбекер просто не мог жить без новых впечатлений, поэтому его парижский досуг отличался сильной концентрацией. За восемь дней поэт успел побывать во Французской опере, Лувре, Варьете; осмотреть Люксанбур и Тюльири. В то же время он знакомится с театральной жизнью Парижа: ездил к мадемуазель Марс – лучшей истолковательнице Мольера, видел комика Потье и знаменитого наездника Франкони. Обедать Кюхельбекер идет к известному парижскому ресторатору Вери, потом завязывает в кофейных домах минутные знакомства и очень жалеет о собственном целомудрии.
В тот период во Франции сильно осложнилась политическая ситуация. После убийства герцога Беррийского власть в государстве перешла в руки монархического правительства Ришелье. Либералы оказались в преследуемой оппозиции. Ультрароялисты, во главе которых был наследник престола граф д’Артуа, противостояли монархистам. В декабре 1821 года правительство Ришелье пало, и власть перешла в руки Виллеля – одного из ярых ультрароялистов.
В это время либералы группировались вокруг «Атенея». Это учреждение было построено по замыслу Пилатра де Розье, под покровительством старшего брата короля (Людовик XVIII). «Атеней был предназначен для того, чтобы заслуженные профессора читали здесь лекции в течение большей части года. Слушать лекции могли все желающие, но для этого надо было купить абонемент, который стоил 120 франков в год, поэтому доступен был только людям более или менее обеспеченным.