РЕФЕРАТ
Фридрих Шлегель и эволюция ранней
романтической драмы
А.В. Карельский, анализируя аспекты отношения романтизма к социально-политическим последствиям революционных преобразований в Европе на рубеже XVIII-XIX вв., постулировал важные методологические положения, основное содержание которых заключается в следующем: «… романтизм, при всех его внутренних резких противоречиях и кажущихся непоследовательностях, в целом был именно революционным переворотом в художественной мысли Европы», «романтический культ личности — гениальной и исключительной — был … реакцией самозащиты против устанавливающегося торжества массовости, против угрозы духовного угнетения. … для понимания сути и сердца романтизма надо четко осознавать, что все прочие его восстания были производными от этого главного — восстания Личности, бунта против всякого посягновения и притязания на ее абсолютную суверенность, …в этом суть романтического переворота в духовной истории», «зримое присутствие воли творческого субъекта в каждой монаде художественного мира стало практически обязательным элементом языка и структуры всего высокого искусства XX века» [Карельский 1992а: 187].
Цель реферата – рассмотрение предпосылок формирования в романтической эстетике Фр. Шлегеля концептуально значимых для немецкой и европейской литературы понятий «божественной справедливости» и «слепой судьбы», оказавших влияние на жанровую специфику немецкой драмы, на переосмысление традиционных отношений в системе «автор – произведение – реципиент/читатель».
Фридрих Шлегель рассматривает отношение человека и судьбы в драме в ранней работе «Об изучении греческой поэзии» («Ueber das Studium der griechischen Poesie») 1796-97 года. В этой штудии он определяет античную, то есть «эстетическую» трагедию как идеал, в которой, по Шлегелю, наличествует «совершенная гармония» («hоеchste Harmonie») в отношениях между человеком и роком, и противопоставляет ей современную, опирающуюся на модель шекспировского «Гамлета» «философскую» трагедию, которая, однако, изображает человечество и рок в абсолютных противоречиях (im vollkommnen Streit») и порождает чувство отчаяния («Gefuehl der Verzweiflung») [Schlegel Fr. I: 248]. Эстетическая трагедия в понимании Шлегеля это «высшая, совершенная поэзия…, а ее конечный результат есть воплощение совершенной гармонии» [Schlegel Fr. I: 246].
В целях понимания эстетической позиции Фр. Шлегеля целесообразно привести более подробную цитату: «Вероятно не найдется другого столь полного воплощения невыразимой дисгармонии, составляющей собственно предмет философской трагедии, чем безграничная диспропорция между мыслящей и действующей силой, как в характере Гамлета. Тотальное впечатление от этой трагедии есть максимум отчаяния. Все другие впечатления, которые по отдельности казались великими и важными, меркнут, как тривиальные, перед тем, что предстает здесь как последний и единственный результат бытия и мысли, перед вечным колоссальным диссонансом, который бесконечно разъединяет человечество и судьбу» (перевод наш – А.С.) (« Es gibt vielleicht keine vollkommnere Darstellung der unaufloeslichen Disharmonie, welche der eigentliche Gegenstand der philosophischen Tragoedie ist, als ein so graenzenloses Missverhaeltnis der denkenden und der taetigen Kraft, wie in Hamlets Charakter. Der Totaleindruck dieser Tragoedie ist ein Maximum der Verzweiflung. Alle Eindruecke, welche einzeln gross und wichtig schienen, verschwinden als trivial vor dem, was hier als das letzte, einzige Resultat alles Seins und Denkens erscheint; vor der ewigen Kolossalen Dissonanz, welche die Menschheit und das Schicksal unendlich trennt» [Schlegel Fr. I: 248]).
Данная цитата вносит существенное уточнение в сущностное понимание Шлегелем категории конфликтности в современной ему литературе. Р. Бауэр выявил, что Фр. Шлегель употребляет как синонимы пары понятий судьба-необходимость, человечество-свобода [Bauer 1964: 243]. Отсюда, по Шлегелю, «колоссальный диссонанс» между человечеством и судьбой, или в других категориях между свободой и необходимостью, детерминирует всю глубину и непреодолимость расхождения между думающим и действующим началом в характере Гамлета. Иными словами, для Фр. Шлегеля внутренний конфликт современного протагониста реализуется через непрекращающееся столкновение человека и судьбы.
В этой ранней работе Фр. Шлегель допускает, что охарактеризованная им «философская трагедия» представляет собой переходную форму, которая в отдаленном будущем восстановит целостный идеал греческой трагедии и гармонические отношения между человеком и судьбой [Жирмунский 1996: 138]; однако в последующих работах недвусмысленно отражается убеждение ученого в принципиальном отличии современной литературы от античной и его переход на позиции историзма в оценке этих двух явлений. В итоге, констатирует Э. Белер, братья Шлегель убеждаются «в полной несовместимости классической трагедии с духом аутентичной современности» [Behler 1990: 19]. Примечательно в этом отношении высказался в пятой лекции «Чтений о драматическом искусстве и литературе» (Венский курс) А.В. Шлегель. Увидев общее принципиальное отличие античного искусства от современного в том, что «внутренний характер всего античного искусства и поэзии пластичен, современного же – живописен» [Манифесты 1980: 127], А.В. Шлегель назвал греческую трагедию экзотическим растением на современной театральной сцене, тем самым выделив именно инородный, культурноспецифичный и несвойственный современности характер традиционного жанра. По его мнению, предмет классической трагедии, греческая мифология, как и формы сценического представления, чужды типу мышления и воображения современного зрителя, а попытки втиснуть исторически новый материал в прежние эстетические формы обречены на неудачу: «Der Stoff der alten Tragoedie, die griechische Mythologie, ist der Denkart und Einbildungskraft der meisten Zuschauer ebenso fremd als deren Form und theatralische Darstellungsweise. Einen ganz andern Stoff aber, z.B. einen historischen, in jene Form zwaengen zu wollen, ist ein misslicher Versuch, ohne Hoffnung des Ersatzes unter den offenbarsten Nachteilen» [Schlegel A.W. V: 66].
Для формирования Фр. Шлегелем особого романтического смысла понятия судьба важным культурно-историческим явлением стало освоение немецким романтизмом творчества великого испанского драматурга – Кальдерона (1600 – 1681). В пьесах Кальдерона, из которых немецкие романтики особенно почитали «Поклонение кресту», виделось новое, современное решение извечного конфликта – примирения человека с судьбой. В этом отношении решающее значение имело христианско-католическое мировоззрение Кальдерона, так как восстановление состояния примирения современного человека с собственной судьбой, по мнению А.В. Шлегеля, возможно исключительно через трансцендентальную инстанцию христианского Бога, актуализирующую принцип божественной милости и потусторонних представлений – «erst jenseits geht der ewige Tag des wesentlichen Daseins auf» [Schlegel A.W. V: 25]. Уже в одном из Ликейских фрагментов Фр. Шлегель писал: «An die Stelle des Schicksals tritt in der modernen Tragoedie zuweilen Gott der Vater, noch oefter aber der Teufel selbst» [Schlegel Fr II: 149, L 30] («Вместо судьбы в современной трагедии иногда выступает Бог-отец, но чаще все-таки сам дьявол»). Таким образом, протагонисту в романтической драме отводится концептуальное пространство христианского мировосприятия, определяемого действием небесных и потусторонних сил.
Фр. Шлегель, подчеркивая специфику шекспировской дисгармонии, проявляющуюся в столкновении протагониста с судьбой, допускает некое трансцендентное разрешение проблемы и делает важные для всей романтической эстетики шаг – соединяет в своей теории романтической драмы шекспировское и кальдероновское религиозно-онтологическое восприятие судьбы. Основание для такого концептуального совмещения аксиологической парадигмы двух великих предтеч европейского романтизма Фр. Шлегель объяснил в своем Венском курсе в 1812 году, непосредственно сопоставив онтологические представления Кальдерона и Шекспира. По Фр. Шлегелю, Кальдерона, как современного драматурга, можно упрекнуть за то, что он приводит к излишне скорому разрешению проблемы, хотя было бы эстетически значимее «характеризовать загадку жизни и человека столь же глубоко, как и Шекспир», который, однако, впадает в противоположную ошибку, «слишком часто представляя нам загадку бытия в духе скептически настроенного поэта, именно как загадку, в бесконечной путанице и не приводя читателя к какому-либо разрешению» [Schlegel Fr. VI: 288]. Для Фр. Шлегеля «Шекспир по внутреннему чувству своему есть самый глубоко болезненный и резко трагический из всех поэтов времен древних и новых» [Манифесты 1980: 67]. Примечательно, что за четыре года до этого, то есть в 1808 году и тоже в Вене, А.В. Шлегель, исследуя на примере трагедии «Макбет» воззрения Шекспира, пришел к заключению, что «в этой трагедии царит представление о судьбе совершенно в духе древних… В ней есть даже и двусмысленное предсказание, которое своей буквальностью губит верящих ему» [Schlegel A.W. VI: 174]. Более раннее толкование А. В. Шлегеля потенциально уже содержит актуализированное позднее Фр. Шлегелем представление о божественном суде и трех различных формах разрешения, которые старший Шлегель видел уже реализованными в «Макбете». Благодаря такому синтезу, который сополагает христианские и христианско-языческие представления обоих великих драматургов Нового времени как инвариантные представления эпохи с однозначно языческими воззрениями античности, романтическая драма, по Шлегелю, в той мере сближается с греческой трагедией, в какой в ней восстанавливаются гармонические отношения человека и судьбы. Стремление к синтезу этических представлений не было случайным шагом; уже В.М. Жирмунский отмечал, что «романтики прошли…через школу немецкого философского идеализма; они были воспитаны на этическом ригоризме Канта и от него восприняли понятие абсолютного нравственного долга» [Жирмунский 1996: 92]. Таким образом, романтическое восприятие судьбы, рассматриваемое с религиозно-христианской точки зрения как часть космогонической картины мира самого Фридриха Шлегеля положено им в основание теории европейской романтической драмы и, следовательно, должно рассматриваться в двух разнокачественных проявлениях: материально-земном и универсально-бесконечном, «о котором как о высшей ценности он всегда, хотя бы мимоходом, говорит в своих письмах и статьях» [Жирмунский 1996: 137]. При этом материально-земное представление судьбы коррелирует с содержанием шлегелевского понятия «загадка жизни» («Raethsel des Lebens»): «Разрешение с обязательностью полагает некоторое осложнение в развитии; поэтому вначале должна быть представлена загадка жизни, прежде чем будет продемонстрировано разрешение. – Шекспир в силу этого является основой романтического искусства, а может даже и его высшей целью» (перевод наш – А.С.) («Die Aufloesung erfordert eine Verwicklung – Es muss daher das Raethsel des Lebens erst dargestellt ‹werden›, ehe man die Aufloesung herbeyfuehrt. – Shakesp[eare] bleibt also doch die Grundlage der romantischen Kunst, wenn gleich nicht das letzte Ziel derselben» [Schlegel Fr. XVII: 322]). В литературных записных книжках Фр. Шлегеля повторяются сходные взгляды на актуальность английского поэта: «Творчество Шекспира составляет целый цикл в истории литературы, когда поэзия поистине становится романтической» [Манифесты 1980: 66].