Миф действительно присутствует в его «Белом пароходе. Сложное преломление в его сюжете повествования дает повод говорить об элементе мифологизма, использованного Айтматовым в повести. И только. Вся жизнь мифа в повести реалистически соотнесена с действительностью: старый дед рассказывает внуку сказку, и внук, маленький мальчик, как это свойственно детям, поверил в ее правду. Айтматов, исподволь раскрывая нам внутренний мир своего героя, показывает, как в его богатом поэтическом воображении, постоянно творящем свои маленькие сказки (с биноклем, камнями, цветами, портфелем), может жить и «сказка» (так он называет миф) о Рогатой Матери-оленихе. Появление в местном заповеднике живых маралов поддерживает живущую в сознании мальчика легенду о спасительной Оленихе.
Второй глубинный план жизни мифа рождается за пределами повествования, уже в нашем, читательском сознании: природа – мать всего сущего на земле и человека тоже: забвение этой истины приводит к роковым последствиям, более всего чреватыми глубокими нравственными потерями, т.е. миф играет роль художественной метаморфозы для выражения этой мысли писателя.
Итак, рассмотрим некоторые мифы в двух повестях – «Белый пароход» и «Пегий пес, бегущий краем моря».
В повести «Белый пароход» две сказки. Вернее их больше, но две сыграли в судьбе мальчика решающую роль. Одну рассказал дед Момун. Другую он сочинил сам. Строго говоря, это не совсем сказки. Первая – про Рогатую Мать-олениху – стилистически и по существу является эпическим сказанием. В основу ее легло предание о начале рода киргизского, до сих пор бытующее в горах Приисыккулья. Вторая - сказка о белом пароходе, придуманная мальчиком. В ней сказочна мечта мальчика – превратиться в рыбу и уплыть в Иссык-Куль, к белому пароходу, а все остальное, т.е. весь воображаемый разговор с отцом, - это правдивый рассказ мальчика о своей жизни с дедом на кордоне.
Сказками мальчик называет их потому, что в них присутствует чудо, в детском представлении ассоциирующееся с волшебной сказкой: чудо в виде Рогатой Матери-оленихи, спасшей последних киргизских детей от неминуемой гибели, и чудо превращения мальчика в рыбу.
Сказка про Рогатую Мать - олениху все еще живет в памяти киргизов. Орнамент на праздничных кошмах, покрывающих юрты, передает рисунок маральих рогов, а высокий головной убор бушнок – челек – до сих пор хранит память о них. Когда-то - говорит предание - человек прятал под собой рога Матери-оленихи. Ч. Айтматов положил эту легенду в основу своего сказания о маралах, дал ей вторую жизнь. А она в свою очередь, помогла во всей полноте раскрыться в Айтматове таланту сказителя, в этом сказании он дал волю живущей в нем стихии эпического рассказчика:
«Есть ли река шире тебя, Энесай,
Есть ли земля роднее тебя, Энесай?
Есть ли горе глубже тебя, Энесай,
Есть ли воля вольнее тебя, Энесай?»
Поэзия этой песни, весь ее емкий смысл задали тон прекрасной и мудрой легенде о древних киргизах. Весь стиль сказания будет выдержан художником в этой тональности. Ни одного лишнего слова, каждый образ предельно наполнен глубоким содержанием.
«Убивали всех, кого удавалось убить – такие были времена. Человек не жалел человека».24 Сдержанный лаконизм выражений, подобных приведенному, сменяла щедрая образность, рожденная игрой фантазии, достойной лучших образов киргизских народных сказаний:
«Трубачи приготовились играть в боевые трубы - карнаи, барабанщики ударить в барабан – добулбасы – так, чтобы тайга закачалась, чтобы птицы тучей взлетели к небу и закружились с гамом и стоном, чтобы зверь бежал по чащам с диким храпом, чтобы трава прижалась к земле, чтобы эхо зарокотало в горах, чтобы горы вздрогнули …»
Для сравнения приведем небольшой отрывок из «Манаса» - картину, предшествующую появлению трех богатырей, трех знаменитых сподвижников «Манаса»:
Там, где небо проткнули насквозь
Выступы горы, кривой, как рог,
Там, где над бездной пересеклось
Девяносто узких дорог,
Там, где падают девять рек,
С влажным шумом сливаясь внизу,
Там, где пламень грозы рассек
Дерева в дремучем лесу,
Там, где камни, как черепа,
Где одинокая тропа
Опускается круто на донно,
Там, где эхо живет одно
В первозданных ущельях гор
Зорко вглядываясь во мрак,
Никого не видя вокруг – Алмамбет, Чубак и Сыргак
На бугре появились вдруг.
Мы намеренно выбрали пейзаж, выдержанный в типичном для «Манаса» песенно-поэтическом стиле, чтобы показать характерную для киргизского эпоса образную живопись, полную экспрессии и предельной выразительности. Здесь интересны в этом смысле не только эпическая образность метафор и сравнений: небо, проткнутое насквозь выступом горы, деревья, рассеченные молнией, камни, похожие на черепа. Обращает на себя внимание ритм, возникающий от многократно повторенного слова «там», который создает особую поэтическую интонацию. Именно этот ритм, это интонация не только характерны для «Манаса», но, можно сказать, составляют его главный стилистический нерв.
В айтматовском сказании о маралах мы слышим ту же интонацию, улавливаем тот же стилистический контрапункт: «… Так, чтобы тайга закачалась, чтобы птицы тучей взлетели к небу …, чтобы зверь бежал по чащам с диким храпом, чтобы трава прижалась к земле, чтобы эхо зарокотало в горах, чтобы горы вздрогнули …» Ритм и музыкальность айтматовской фразы создают ту же поэтическую атмосферу народного эпоса: «Если бы звезды стали людьми, им не хватило бы неба. Если бы рыбы стали людьми, им не хватило бы рек и морей …»
В сказании о маралах художник проявил тонкое понимание культуры собственно эпического жанра, поразительное знание и чувство его стилистической формы.
«На погребальной сопке у открытой могилы полагалось батыра поднять над головами и показать ему четыре стороны света: «Вот твоя река. Вот твое небо. Вот твоя земля. Вот мы, рожденные от одного с тобой корня. Мы пришли проводить тебя. Спи спокойно». Так у Ч. Айтматова прощаются древние киргизы со своим вождем Кульче. Картина похорон Кульче, весь обряд погребения полон у Айтматова глубокого смысла и выдержан в строгом и торжественном ключе. Это при том, что язык сказания предельно ясен и прост: «В дни похорон юрты всего племени расставляли цепью на берегу, чтобы каждая семья могла проститься у своего порога с батыром, когда будут проносить его тело на погребение, склонить к земле белый флаг скорби, голосить и плакать при этом и затем идти дальше вместе со всеми к следующей юрте, где опять будут причитать и плакать и склонять белый флаг скорби, и так до конца идти, до самой погребальной сопки».
Сказание написано мастерски, а смысл его по своей многозначительности выходит за границы киргизского предания. Память его народа сохранила эту «сказку» в назидание потомкам, а художник рассказал ее в поучении всем людям.
В «Пегом псе …» миф, вернее легенда выступает как главный объект повествования. Повесть открыто мифологична и по форме (это мифологическая поэма, так называет ее сам автор), и по содержанию (в ней живут два известных нивхских мифа – о птице Лувр и Рыбе - женщине). Более того, в отличие от «Белого парохода», где рассказчик – современный человек, в чьем сознании четко и определенно существует реальный мир и мир сказки, в «Пегом псе …» Ч. Айтматов выступает в роли эпического автора, т.е. человека, для которого мифы – самая серьезная реальность и самая безусловная правда. Сейчас мы попытаемся показать, что писатель – «эпический автор».
А. Ф. Лосев пишет: «Эпический художник – это тот, сознание которого тождественно с сознанием народа на общинно-родовой ступени его истории …, причем подобно сознание выбирает и соответствующие ему художественные формы».
В. В. Радлов считает: « … необходимы три условия для того, чтобы поэтом мог быть составлен истинный народный эпос. Во-первых, он должен быть членом народа, имеющего врожденную склонность к произведению эпических песен, из которых в течение времени с помощью великих исторических событий может вырабатываться настоящая эпика».
Как видно, первому условию Ч. Айтматов легко удовлетворяет.
«Во-вторых, в народе его не должна возникнуть культура до тех пор, пока настоящая эпика не дошла до полного процветания, и в этой бескультурной эпохе народ должен был испытать целый ряд великих исторических событий и эпических потрясений.
В-третьих, должно во времена высшего процветания эпики возникнуть сильное стремление к культуре, которое быстро подняло бы значительную часть общества не непредвиденную раньше культурную высоту».
Мы можем с абсолютной точностью заявить, что Ч. Айтматов народный писатель с эпическим творчеством.
Миф в «Пегом псе …» проявляется как мироощущение. И все-таки, максимально приближаясь к современному мифотворчеству, мифологизм Ч. Айтматова, лишенный условности новейшего художественного направления, оставаясь на реалистической почве, представляет собой, явление пограничное. Мифологично оно постольку, поскольку в нем проявилась нивхская мифологическая традиция. По сути же это реалистический рассказ о том, как четыре нивха были застигнуты в море гибельным туманом. Айтматовское повествование о нивхах воспринимается нами как быль, ставшая легендой. Присутствие мифов только оттеняет правду, происходящую в этой «были». Жизнь мифов в повести, отношение к ним героев, реалистически мотивированы. Мифы живут в сознании героев, проявляясь в ритуальной песне-обряде, снах, выступая тем орнаментом, той бытовой, временной, эстетической, наконец, приметой нивхского глубоко патриархального мифа чувств и представлений. По – нивхски, действительно, утка Лувр сотворила мир – твердь земную в безбрежном океане воды.
Показательно и необыкновенно ценно признание, сделанное по прочтении повести Вл. Санги: «… В главном Айтматов как художник достиг поставленной цели. Он глубоко и верно изобразил нерасчлененное человеческое сознание, сумел войти в него». Писатель – реалист ставит перед собой задачу воссоздать своеобразный внутренний мир патриархального нивхского человека. Художник последовательно раскрывает новый для себя национальный мир, широко используя нивхский географический, этнический, фольклорный материал. Ч. Айтматов строит свой рассказ в привычном для него эпическом ключе, - снова широко используя повторы, рефрены, снова применяя технику авторского голоса в зонах героев, главным нервом по-прежнему остается поток сознания, позволяющий выявить тот тончайший психологизм, который ставит эту эпическую легенду в ряд современных произведений. И реалистические приметы не только быта (одежда, охотничье снаряжение, лодка-долбленка), но и времени, даны хоть и скупо, но точно и ясно, чтобы воссоздать определенный исторический момент из жизни нивхов.