«Ах, я люблю его без памяти и в минуту свидания чувствовала всю силу любви этой святой, которую ни за какие сокровища света отдать бы не могла»,[8]— пишет Маша Авдотье Петровне 1 февраля 1822 года, вскоре после приезда Жуковского.
Близкие начали замечать, что Мария Андреевна всё чаще и чаще стремится остаться одна в своей комнате. Это были лучшие часы её жизни: она писала дневник или письма Жуковскому или читала его стихи, лучшие из которых («Мой друг, хранитель ангел мой…» (1808), «О, милый друг! Теперь с тобою…», «К ней», «Ты предо мною стояла тихо» (1823)) были посвящены ей.
В субботу 17 марта 1823 года у Маши начались роды. Мойер от неё не отходил. Роды были тяжёлые. Мария Андреевна родила мёртвого мальчика и потеряла сознание. Потом пришла в себя и позвала Жуковского. Сдерживая рыдания, Мойер сказал, что его нет. Маша закрыла глаза. На этот раз — навсегда. Мойер любил жену до самой смерти. Он скончался скоропостижно в глубокой старости, протянув вперёд руки и воскликнув: «Маша!» Это случилось через тридцать пять лет после её смерти, 1 апреля 1858 года.
Ночью Жуковский написал стихотворение:
Ты предо мною
Стояла тихо.
Твой взор унылый
Был полон чувства.
Он мне напомнил
О милом прошлом…
Он был последний
На здешнем свете.
Ты удалилась,
Как тихий ангел;
Твоя могила,
Как рай, спокойна!
Там все земные
Воспоминанья,
Там все святые
О небе мысли.
Звёзды небес,
Тихая ночь!..
(«19 марта 1823»)
Жуковский чувствовал себя плохо, работалось плохо, настроение было подавленное. Его друг Карл Карлович Зейдлиц утверждал, что Жуковский продолжал любить Марию Андреевну и после её смерти.
В пятьдесят восемь лет Василий Андреевич Жуковский женился на Елизавете Рейтерн, дочери его друга, художника Рейтерна.
Она была сентиментальна, её родители боготворили Жуковского, и это восторженное отношение к знаменитому поэту передалось ей с детства. Рейтерна это всегда было радостное событие, вся семья встречала его как родного.
Елизавета Рейтерн ждала его приезда и много о нём думала; от матери она слышала о несчастной любви русского поэта, считала его человеком исключительным.
Василий Андреевич восхищался красивым ребёнком и однажды, приехав к Рейтерну, был изумлён, увидев перед собой высокую, статную девушку с античным профилем. «Боже мой,— ужаснулся Жуковский,— как летит время! Лизанька уже невеста. А ведь она ровесница Машиной дочери»[9].
Вскоре Жуковский заметил, что Лизанька влюблена в него. Он гнал от себя эти мысли, но стоило ему встретиться с ней взглядом, она не опускала глаза, а долго, с каким-то упоением на него смотрела. Её взгляд вливался в душу, другого сравнения Василий Андреевич придумать не мог.
Позвали родителей, которые благословили их с радостью. Свадьбу решено было отпраздновать весной, с тем, чтобы Жуковский успел завершить все свои дела в России. Предполагалось, что первое время после свадьбы молодые будут жить в Дюссельдорфе, а затем переедут в Москву. Венчание Василия Андреевича Жуковского с Елизаветой Рейтерн происходило 21 мая 1841 года в посольстве, в русской церкви Штутгарта. В Дюссельдорфе сняли два домика с садом, из окон открывался чудесный вид на Рейн, и зажили тихой, патриархальной жизнью: в одном доме молодые, в другом — Рейтерн с семьёй. Вечера проводили вместе, и вначале всё шло хорошо.
Но сразу после рождения дочери жена Жуковского заболела тяжёлым психическим расстройством, которое почти не поддавалось лечению. У неё исчез аппетит, её постоянно тошнило, она стала необычайно худа, страдала от головных болей, а более всего — от припадков. Василию Андреевичу было тяжело оттого, что он ничем не мог облегчить её страданий. Он страдал неимоверно, но, как человек верующий, старался безропотно «нести свой крест». Лишь святое искусство — поэзия, которой он был предан всю жизнь, давала забвение его душе.
Работа шла с перерывами: болезнь жены требовала лечения на водах, то есть переездов; Василий Андреевич тоже болел всё чаще и чаще. «Моя заграничная жизнь совсем невесёлая, невесёлая уже и потому, что непроизвольная; причина, здесь меня удерживающая, самая печальная — болезнь жены»[10] — пишет В. А. Жуковский.
Он полюбил своих детей мучительной любовью старого отца, который боится скорой и неминуемой разлуки с ними. Свою дочь Сашеньку Василий Андреевич считал гениальным ребёнком, а в сыне Павле скоро разглядел собственный портрет. Он боялся, что его дети не будут понимать по-русски, и сочинил для них стихи и сказки.
1 апреля Василий Андреевич почувствовал себя плохо. Это было сильное недомогание. Он решил отлежаться, после великого поста у него и раньше бывал такой упадок сил. Но прошёл день, другой, третий, Василию Андреевичу не становилось лучше. Через неделю из Штутгарта приехал русский священник Базаров. Когда наутро он вошёл в комнату Жуковского, больной всё понял и зарыдал.
Вопреки легенде о его лёгком и счастливом конце, Жуковский гнал от себя смерть, долго не сдавался, пытался убедить священника, что в данный момент он был достоин причащения.
12 апреля 1852 года в 1 час 37 минут пополуночи в Баден-Бадене умер Василий Андреевич Жуковский. Согласно последней воле поэта, тело его было перевезено в Россию. Похоронен в Александро-Невской лавре в Петербурге. После похорон мужа Елизавета Жуковская изъявила желание уехать с детьми на его родину и там принять православие.
Чем ближе к своему образу,
к природе, тем прекраснее и
совершеннее произведение искусства.
В. А. Жуковский.
Особенностью интимной поэзии Жуковского является то, что она автобиографична, расцветает под влиянием чувства к М. А. Протасовой.
В поэзии Жуковский строил свою особенную биографию, в ней запечатлевался своеобразный психологический облик Жуковского. Избрав самые яркие, выразительные биографические факты, поэт включает их в ту жизненную участь, какую видел для себя. Такого тесного и вместе с тем нетождественного единства между поэтом и его лирическим образом поэзия ещё не знала.
Вот почему Белинский не без основания высказывал следующие мысли: «До Жуковского на Руси никто и не подозревал, что жизнь человека может быть в такой тесной связи с его поэзией и чтобы произведения поэта могли быть вместе и лучшею его биографией».
Эти трагические обстоятельства личного чувства Жуковского объясняют то, что любовь рисуется поэтом как трагическое чувство: простое человеческое счастье оказывается невозможным в этом мире.
Я могу лишь любить,
Сказать же, как ты любима,
Может лишь вечность одна !
«К ней»
Задача поэта — наставить человека, оказавшегося в трагической ситуации утраты страстно любимого. «Эолова арфа» — шедевр Жуковского, в котором он предстаёт как романтический поэт-художник и поэт-музыкант. Музыкальное начало в этой балладе особо акцентировано в самом названии произведения, в его поэтической теме. Любовь — прекрасная мелодия, прозвучавшая в сердце человека; в балладе создан образ арфы любви. Арфа у Жуковского — широкий романтический символ, подчинивший себе всю поэтику стихотворения. Описываются не столько явления природы, сколько душевное состояние человека. Вот почему пейзажи Жуковского называют «пейзажами души». «Жизнь души» и есть подлинный предмет элегии поэта. Жуковский лишь изредка прибегает к олицетворению природы, к эмоциональным эпитетам. Чаще в картинах природы, которые рисует поэт, присутствует воспринимающий ее человек. Он и природа у него даны в некотором единстве. А в балладе «Светлана», кажется, оживают «преданья старины глубокой». Этой балладе присущи некоторые народные черты русского национального быта, старинных обычаев и обрядов, изображенных художественно, мастерски. Поэт тонко и верно передал читателю состояние девичьей души, охваченной романтическим страхом перед возможными ночными чудесами:
Робость в ней волнует грудь,
Страшно ей назад взглянуть,
Страх туманит очи…
Жуковский верит в вечность любви и счастья, условием которых является верность «до гроба» и «за гробом».
В знаменитом «Теоне и Эсхине» Жуковский попытался найти примирение между идеалом и печальной жизнью в самонаслаждении романтической личности богатствами своей души. Эсхин испытал всю глубину противоречия между надеждами человека и «опытом»: жизнь опровергла его уверенность в том, что на земле можно найти счастье, и душа его увяла. Мрачный и скорбный, вернулся он к родным пенатам на тихоструйном Алфее. Его ожидала встреча с другом юности Теоном. Теон не гонялся по свету за счастьем, он никуда не уходил от родных берегов, и судьба послала ему настоящую любовь, а вслед за нею горькую утрату возлюбленной.
Несмотря на великую утрату, душа Теона не увяла, не обмелела. Напротив, утрата помогла ему глубже понять мудрость бытия: счастье заключено в самом человеке, в созерцании «полного славы творенья», в сознании, что блаженство находится за пределами земного бытия. Теон говорит: «При мысли великой, что я человек, всегда возвышаюсь душою».
Мотив жизненного разочарования — один из наиболее характерных для лирики Жуковского:
Что жизнь, когда в ней нет очарованья?
Блаженство знать, к нему лететь душой,
Но пропасть зреть меж ним и меж собой;
Желать всяк час и трепетать желанья…[11]
Василий Андреевич не только писал прекрасные, продиктованные свободным вдохновением произведения, но и жил вдохновенно, поэтически. Поэтому все творчество Жуковского пронизано естественными и незамысловатыми интонациями жизни и природы.