Смекни!
smekni.com

Лермонтов М. Ю. Короткий миг творчества. (стр. 4 из 6)

Отход от лирического монологизма свойственен и другим поэмам. Еще раньше он наметился, например, в поэме «Боярин Орша», где самостоятельным лицом со своей речью стал не только таинственный Арсений, но и мрачный, суровый боярин времен Ивана Грозного. Сюжет поэмы не сводится к исповеди Арсения - характерного для Лермонтова бунтаря-вольнолюбца, а включает драматическое начало и обретает полифоничность.

Лермонтов, далее, стремится к объективному раскрытию героя: прославляя индивидуальный протест, он видит и его слабость, а перерастание личного вольнолюбия в преступление осуждается им. Демонический герой тем самым трагичен и обречен, но трагичность и обреченность объяснены не только роковой участью, но также индивидуализмом героя.

Перед Лермонтовым начинает вырисовываться сложность духовных устремлений личности, сопряженность в душе героя добра и зла. Борьба за свободу в современных поэту условиях приобретает противоречивый смысл, невольно увлекает героев на преступный путь, но не лишает сочувствия к ним, поскольку герои отстаивают личные права, которые у них отняты. Вот это пересечение добра и зла, их неразрывность свидетельствуют о трагичности эпохи, где человек, вступаясь за свое достоинство, вынужден нарушить границы нравственности. Протест личности неминуемо содержит как положительные, так и отрицательные начала. Ростки объективного взгляда на героя заставляют Лермонтова иначе посмотреть на центрального персонажа его творчества, на действительность, правду которой тот отвергал и которая была ему недоступна. Эти сдвиги обусловили существенные перемены в зрелой лирике и в последующих поэмах.

В зрелой лирике герой по-прежнему чужд обществу, по-прежнему «гонимый миром странник», бросающий вызов земле и небесам и отвергающий тихие пристани любви, христианского смирения и дружбы.

Он не может всецело удовлетвориться ими, хотя его радует краса природы («Когда волнуется желтеющая нива...», «Ветка Палестины»), облик милой, очаровательной женщины ((«М.А.Щербатовой»)), дружеский привет ((«Из альбома С.И.Карамзиной»), («М. П. Соломирской»), «А. О. Смирновой», «Графине Ростопчиной»), сердечная искренность («Памяти А. И. О(доевско)го»), внимание и трогательная забота. Ценя их человеческую значительность и душевную прелесть, он понимает, что они еди­ничны и мимолетны, а в целом и светский круг, и весь мир не стали для него родным домом. Дружеские встречи, участие близких людей не отменяют одиночества и отчужденности от всего бытия. Впрочем, герою Лермонтова с его титанической душой мало внимания отдельных людей. Ему потребно сочувствие вселенной - так грандиозны его претензии к жизни. Можно сказать, что с этой точки зрения в зрелой лирике масштаб отрицания, его обобщенность и энергия не только не ослабевают, но и усиливаются, достигая невиданных размеров. Одиночество и неустроенность чувствует и остро переживает не один лишь герой, а и лирические персонажи, прежде от него необычайно удаленные по своему миропониманию. Например, случайный сосед или соседка тоже томятся по воле, им тоже неуютно в мире. Или умирающий армейский офицер из «Завещания», названный братом, так и не нашедший счастья, о чем он вспоминает с безнадежной, по-будничному выраженной грустью и даже горькой иронией. Истории и легенды также наполнены печальными сюжетами: пленный рыцарь тоскует по воле и молит о смерти как об освобождении от тягостной неволи, солдат 1812 года сожалеет о прошлой славной поре подвигов во имя отчизны. Нет радости и в природном мире - разлучены сосна и пальма, утес и тучка золотая, гибнут три пальмы, теряет дикую и суровую вольность Кавказ.

Человек не может обрести единение ни с природным, ни с фантастическим миром. Всюду его поджидает трагедия, и всюду рушатся его светлые мечты и надежды. Зло пропинает все бытие, хотя может явиться в обличье добра, несравнен­ной красоты или заворожить, очаровать услаждающими душу звуками. В этом разлитии зла, уже не связанного прочно с какими-либо конкретными его носителями, видна обобщающая сила лермонтовского отрицания.

Однако герой зрелой лирики становится ближе к людям и более земным по своим переживаниям, хотя между ним и лирическими персонажами остается духовная дистанция. Лермонтов не подлаживается под простого человека, не пытается принизить свой интеллектуальный уровень, опростить его, встать в один ряд с лирическими персонажами.

И все же, если в ранней лирике точка зрения избранной натуры оставалась почти единственным и непререкаемым авторитетом, то в зрелую пору поэт замечает «толпу», отдельных людей, стоящих вне непосредственного авторского кругозора. Он поворачивается лицом к народной жизни и видит крестьянскую Россию, ее природу, ее быт («Родина»). Поэт стремится постичь ранее недоступные ему переживания обыкновенных людей, открывая в их жизни тот же трагизм одиночества, который несет в собственной душе.

Многие лирические персонажи наделяются чертами, свойственными основному герою, - суровой сдержанностью, мужеством, ясным сознанием долга, волей, способностью сильно и глубоко страдать. Но большей частью им не дано понять, в отличие от героя, причины трагизма. Так, в толпе, изображенной в стихотворении «Не верь себе», нет человека, «не измятого» «тяжелой пыткой». Однако «толпа» не может объяснить законы, обрекшие ее на тяжкую участь, Лермонтов признает укоры людей из «толпы» в известной мере оправданными, потому что, погруженный в свои переживания, «мечтатель молодой» не проявлял интереса к суровой жизни «толпы» и мало знал о ее чувствах. Поэт пытается понять правду «толпы», хотя и не принимает ее. По своему общественному сознанию он значительно выше «толпы», но показательно уже то, что он делает попытку войти в чужое сознание. Вследствие этого и собственная трагедия героя-избранника в значительной степени утрачивает черты былой исключительности и все более осмысляется как типичная трагедия человека, и преимущественно мыслящей личности, в современной ему, исполненной контрастов России и побуждает зорко вглядываться в жизнь, в характеры людей, постигая законы действительности.

Понятно, что критика Лермонтова становится более социально острой и, главное, более конкретной, чем это было в ранней лирике. Протест и отрицание относятся, как и прежде, к светскому обществу («Как часто, пестрою толпою окружен...»), но теперь светская «толпа» с ее лицемерием, пошлостью, завистью и погоней за чинами, денежными местами осознана приближенной к трону частью самодержавной машины («Смерть Поэта») и ее нравственные пороки - производное от социального устройства («Прощай, немытая Россия...»), где на одном полюсе - рабы, а на другом - подавляющий их и держащий в повиновении и страхе полицейский аппарат. Конкретность отрицания соединяется со всеобъемлемостью («Благодарность»), а критика распространяется не только на поколение, воспитанное в условиях деспотии, но и на самого поэта, зависимого от жизненных обстоятельств. Так, в «Думе» лирический герой уже включается в «наше поколенье» и углубляется социальная и нравственно-психологическая мотивировка бесцель­ности и бесследности существования отверженных и обреченных на забвение дворянских интеллигентов, неспособных действием ответить на произвол режима.

В зрелой лирике поэт, не принимая и отрицая действительность и стремясь соотнести свои идеалы с реальностью, все чаще ощущает ее власть. Это приводит его к признанию неразрешимости конфликта с миром и собственных внутренних противоречий.

Гордое одиночество, мятежная настроенность и демонический протест - основные слагаемые романтического миросозерцания - оказываются уязвимыми, и герой Лермонтова чувствует их ограниченность. Он хочет найти им опору в жизни, но так и не обретает ее. Духовный опыт борьбы с мироустройством выявляет недостаточность индивидуального протеста. В этой связи происходят важные сдвиги в позиции поэта - его бунтарство утрачивает активно-наступательный характер, лишается волевого напора и все больше становится «оборонительным» и даже «страдательным». В лирику проникают мотивы усталости, безысходности. Для себя Лермонтов уже ничего не ждет и ищет покоя и умиротворения («Из Гете», «Выхожу один я на дорогу...»), не помышляя ни о мести людям и миропорядку, ни о героической гибели перед лицом «целого мира». Теперь гибельным оказывается любое соприкосновение с космосом, земными или фантастическими существами.

С внутренней эволюцией Лермонтова связаны изменения в тоне и стиле его лирики. Не примиряясь с действительностью, критику ее он выражает теперь не в гиперболизированном виде, картинных сравнениях и броских метафорах, не в «оглушающем языке» «шумных бурь природы» и «тайных страстей», а в нарочитой прозаичности разговорной речи, в мрачной иронии, которые, совмещаясь с патетической интонацией, декламационным, ораторским стилем, создают неповторимый и глубокий контраст. «Буря страстей» теперь как бы прикрывается и маскируется прозаически-сниженными оборотами речи.

Кипение чувств охлаждается внешней бесстрастностью, мнимой отрешенностью лирического переживания от его предмета. Скрытая, сдерживаемая мощь лирического переживания не остается, однако, целиком замкнутой, а часто вырывается наружу. Таково, например, вначале медленно текущее лирическое повествование в стихотворении «Как часто, пестрою толпою окружен ...», которое затем внезапно прорывается грозной инвекти­вой.