Строчка-цитата народной песни как ритмо-мелодическая единица оказывается одновременно отдельной самосостоятельной строкой авторского повествования. Автор как бы демонстрирует источник избранный им, как бы указывает, что он – в русской фольклорной традиции.
Включение в рассказ песенной строки – это одно из проявлений той естественности, с которой в бунинский рассказ вошел опыт не только повествовательных, но и песенных жанров.
Песенная строка как бы отделяет словесную цитату от мелодии, которая становится элементом подтекста. Традиционный фольклор не знает деления на стихи и прозу – он делает различие между тем, что рассказывается; но песенная строка, перенесенная, пусть даже с абсолютной точностью, в рассказ, уже в силу такого окружения начинает звучать не по-песенному. Но “чужое” слово не абсолютно подчиняется в прозе авторским интонациям. Дословная цитата оказывается далеко не точным повторением.
Народную песню, в отличие от сказки, следует цитировать точно, недаром говорят: "Из песни слова не выкинешь". Явное фольклорное "вкрапление" содержит – и притом на различных уровнях – некий литературный противовес; это прямое обращение к фольклору, подспудно таит в себе нарушение фольклорных правил. Создавая видимость строгого следования устной традиции, автор добивается такого эффекта при помощи средств устной словесности неизвестных и литературных по своей сущности.
Если бы цитировалось произведение литературное, у читателя возникло бы желание вспомнить, кто же является автором знакомых строк. Но приводится песня народная, и первое, естественное стремление читателя – вспомнить, где он эту песню слышал прежде и как она звучала. Этот интерес к обстоятельствам бытования цитируемого фольклорного текста и направляет основной поток читательских ассоциаций, вызывая столь необходимое автору наложение времен и расстояний, звуков и образов.
Особый вид цитаты – эпиграф, который по самой своей природе требует точного воспроизведения "чужого слова", причем по традиции эпиграф содержит ссылку на источник. Так, в рассказе Бунина "Худая трава" пословица: "Худая трава из поля вон!" – вынесена в эпиграф . Её роль в структуре повествования чрезвычайно значительна, народная мудрость предваряет повествование, указывая на особую значимость "скрытого" содержания.
Аллюзия. В "Поэтическом словаре" А. Квятковского находим следующее определение: "Аллюзия (от латинского allusio – намек, шутка) – стилистический прием; употребление в речи или в художественном произведении ходового выражения в качестве намека на хорошо известный факт, исторический или бытовой".
Известность – общее свойство фольклора, и для аллюзии он служит самым благодатным материалом; предпочтение, естественно, отдается наиболее активно бытующим фольклорным жанрам – песне, пословице, поговорке.
Известный "чужой текст" полностью не приводится – автор предпочитает намекнуть на него, аллюзия способствует созданию многоплановости, многоголосия, полемичности.
Наличие общих сюжетных и образных ходов в фольклоре – с одной стороны, и вариативность, как общее свойство фольклора – с другой, подчас позволяют автору указывать не на какое-либо конкретное произведение, а "цитировать" целый фольклорный жанр – сказку, былину, песню, либо даже фольклор вообще. Например, в рассказах Бунина сочетания "начала рассказывать, как было дело", "все так звали на деревне", "горевать-то, почесть, не по чем", "там и сям", "долго ли пролежал – глядь" и др. (р-з "Кастрюк") восходят к фольклору. Данек Д., классифицируя литературные цитаты, в аналогичном случае употребляет термин "цитаты структур, или квазицитаты", ибо это не эмпирические цитаты из конкретного произведения, а воспроизведение поэтик, стилей, художественных систем .
Аллюзия, то сталкивая, то сплавляя два компонента – свою и "чужую" речь, подчас выступает как своеобразный трансформатор, на входе которого – одно семантическое "напряжение", а на выходе – другое.
Таким образом, при функционировании в качестве литературной аллюзии ходового фольклорного выражения "хорошо известным фактом" /Квятковский/ оказывается как сам фольклорный текст в его первоначальном виде, так и получившие широкую известность условия его применения.
Реминисценция (напоминание) обычно вызывает в памяти читателя знакомую конструкцию из другого художественного произведения.
Подчас "другой контекст" используется в обоих планах – широком и узком. В широком плане, как заимствование из фольклора вообще, фольклорная реминисценция как бы вносит в оценку происходящего народную точку зрения. В более узком плане, как указание на конкретный фольклорный жанр с только ему присущими поэтическими средствами, она может обрести дополнительное значение в зависимости ещё и от того, насколько роль, которую заимствованный текст играет в литературном произведении, расходится с его первоначальным фольклорным назначением, вплоть до полного противопоставления – в травестии. Причём по своему характеру травестия внутри одной – фольклорной – системы это нечто иное, чем травестия, основанная на "выворачивании" фольклорного текста в реалистической литературе.
Например, строки из рассказа Бунина "На край света"":
"… Ему вот-вот собираться в могилу, а он уже никогда больше не услышит родного слова и помрёт в чужой хате, и некому будет ему глаза закрыть. Перед смертью оторвали его от семьи, от детей и внучат…" – ннапоминает читателю народную песню – раздумье, которая обычно представляет собой монолог с интонационным обилием восклицаний, вздохов и отсутствием чёткой композиционной схемы.
Перифраз – как семантическое переосмысление реалий, входящих в народное изречение, служит одним из средств образования новых афоризмов. Вторая жизнь изречения особенно часто начинается в бурные эпохи, причем нередко именно вновь рожденный афоризм остается в памяти потомков, тогда как для обнаружения его предшественника требуются специальные разыскания.
"Бог даст день, бог даст пищу…", - говорит "привычное" Аверкий из рассказа "Худая трава" Бунина . Подобно ему изречение: "Будет день, будет пища". Итак, включение элементов фольклорного текста в литературный контекст обычно оказывается в целостной системе произведения весьма важным, а подчас и ключевым идейно-художественным фольклором.
Чаще всего фольклорным "вкраплениям" не сопутствуют авторские комментарии или иные указатели на их первоначальную текстовую принадлежность. Если к тому же фольклорное изречение приводится в трансформированном виде, то сам факт цитации может быть незамеченным, а его роль в формировании произведения как идейно-художественного единства– неучтенной.
1.3. Лирическая ситуация в фольклоре и литературе.
Взаимодействие фольклора и литературы – это не только отдельные контакты, это и многовековое существование двух художественных систем. Литература пользуется опытом фольклора в целом, во всех его разновидностях. И всё же существует фольклорный жанр, который в становлении и обогащении реализма играет особую роль. Этот жанр – народная песня, применительно к русской литературе, так называемая, традиционная лирическая песня. Именно с появлением лирической песни произошло переключение художественного вымысла из сферы необычного – в область повседневного человеческого бытия. В.Я. Пропп убежден, что присущие народной лирике "изменчивость, широта и свобода обеспечивают песне её долголетие" . Эти же свойства определяют роль народной лирики и в развитии литературы.
Фольклорные жанры в сопоставлении с литературой относятся к трем идущим на смену друг другу этапам художественного мышления: в предании изображаемое воспринимается как "синтетическая правда" (М.И. Стеблин-Каменский), в волшебной сказке – как явный вымысел, противоречащий действительности, в лирической песне – как поэтическое воспроизведение жизни. Естественно, что и связи с литературой для каждого их этих жанров становились все более сложными и многогранными.
Если тем уровнем, на котором сказочная поэтика обнаруживает свою наибольшую устойчивость, является функция, то для лирической песни таким уровнем оказывается ситуация (разлуки, выбора жениха и т.п.) .
В лирической песне многообразие отношений между речью и событием раскрывается как внутренняя возможность жанра. Лирическая песня стирает границы между тем, что было, и тем, что может случиться, между видением и представлением. Объясняется это специфической ролью художественного вымысла в песне, в конечном счёте – эстетическими отношениями песни к действительности.
Жанровая определенность русской лирической песни, непрерывно присутствовавшей в народном художественном сознании, сыграла в процессе становления литературной формы роль постоянно действующего фактора, своеобразного катализатора.
1.4. Связь русского фольклора со славянской мифологией.
Изустные предания – драгоценный источник; пополняющий вакуум исторического изучения русской мифологии. Сочинения, изображения идолов, священные в древности сосуды, храмы, обычаи, сохранившиеся до наших дней в народном фольклоре, - это памятники, являющиеся главными источниками учения о русских богах. К сожалению, сохранилось очень немного из них. Они словно поглощены всепожирающим временем. Практически не осталось сочинений о идолопоклонстве, изображений богов, памятников древнего богослужения. Сохранились лишь некоторые остатки языческих обычаев славян.
Кроме перечисленных источников познания русской древности, важно назвать ещё два – это народные песни, народные сказки, устное народное творчество вообще. Именно в нем находится сокровище для понимания и изучения русской мифологии.