В «Мертвых душах» сатира является основным способом изображения помещиков и чиновников губернии. В образах помещиков отражается процесс постепенной деградации этого класса, выявляются все его пороки и недостатки. Сатира Гоголя окрашена иронией и «бьет прямо в лоб». Ирония помогла писателю говорить о том, о чем говорить в цензурных условиях было невозможно. Смех Гоголя кажется добродушным, но он никого не щадит, каждая фраза имеет глубокий, скрытый смысл, подтекст. Ирония – характерный элемент гоголевской сатиры. Она присутствует не только в авторской речи, но и в речи персонажей. Ирония (одна из существенных примет поэтики Гоголя) придает повествованию больший реализм, став художественным средством критического анализа действительности.
Половина первого тома посвящена характеристике различных типов русских помещиков. Гоголь создает пять характеров, пять портретов, которые на первый взгляд такие разные, и в то же время в каждом из них выступают типичные черты русского помещика.
Наше знакомство начинается с Манилова и заканчивается Плюшкиным. В такой последовательности есть своя логика: от одного помещика к другому развертывается все более страшная картина разложения крепостнического общества. От праздного мечтателя, живущего в мире своих грез, Манилова, к «дубинноголовой» Коробочке, от нее – к бесшабашному моту, вралю и шулеру Ноздреву, далее – к кулаку Собакевичу, а затем к «прорехе на человечестве» Плюшкину ведет нас Гоголь, показывая все большее моральное падение и разложение представителей помещичьего мира. Рассказывая о жизни помещиков в такой последовательности, автор усиливает горькую обличительную сатиру.
Галерея «мертвых душ» продолжается образами чиновников губернского общества. В городе царит застой. Все чиновники берут взятки, среди них процветает «подлость, совершенно бескорыстная, чистая подлость». При помощи смеха, беспощадной сатиры Гоголь обличает такие пороки русской действительности, как чинопочитание, коррупция, произвол властей, невежество.
Гоголь наряду с сатирическим отрицанием вводит элемент воспевающий, созидательный – образ России. С этим образом связано «высокое лирическое движение», которое в поэме по временам подменяет комическое повествование. В лирических отступлениях автор с грустью оглядывается на пройденный путь, звучит тема сожаления и надежды. Лирические отступления занимают в поэме значительное место. Мысли автора о высоком назначении человека, о судьбе Родины и народа здесь противопоставлены мрачным картинам русской жизни. С грустью, восхищением и любовью пишет Гоголь о Родине. За страшным миром помещиков и чиновников писатель чувствовал душу русского народа, которую воплотил в образе быстро несущейся вперед тройки, собравшей в себе силы России: «Не так ли и ты, Русь, что бойкая, необгонимая тройка несешься? Русь, куда же несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа».
43. Встреча Чичикова с Ноздревым в трактире
Чичиков познакомился с Ноздревым раньше, на одном из приемов в городе NN, но встреча в трактире – первое серьезное знакомство с ним как Чичикова, так и читателя.
Мы понимаем, к какому типу людей принадлежит Ноздрев, сначала видя его поведение в трактире, его рассказ о ярмарке, а затем прочитав непосредственную авторскую характеристику этого «разбитного малого», «исторического человека», имеющего «страстишку нагадить ближнему, иногда вовсе без всякой причины». Чичикова мы знаем как совсем другого человека – степенного, серьезного, собранного. Однако существует гипотеза, что все помещики, которых посещает Чичиков, являются в какой‑то степени его двойниками, со всеми ними его что‑то объединяет. В частности, с Ноздревым объединяет их то, что оба они так или иначе плуты, но Ноздрев – плут «бескорыстный», а Чичиков – плут‑предприниматель. Впрочем, при сходстве этого внутреннего зернышка характеры их и манера поведения различны. Это можно проследить уже на материале эпизода в трактире.
Чичиков останавливается в трактире с определенной и естественной целью – дать отдохнуть лошадям и подкрепиться самому. Относился он к «господам средней руки», которые обладают прекрасным желудком – «завидным даянием неба», как говорит о нем автор. Поэтому Чичиков заказывает блюдо серьезное – поросенка, да чтоб непременно с хреном и сметаною. За едой он расспрашивает хозяйку обо всем, что касается ведения трактира, ее семейного достатка, разузнает, какие в окружности живут помещики. В общем, ни на минуту не забывает о своем основном деле. Зачем остановился у трактира промотавшийся, проигравшийся, не имеющий денег заплатить даже за рюмку водки Ноздрев, так и не становится понятным. Скорее всего остановился потому, что просто не может проехать мимо какого‑либо трактира, зная, что там нередко можно повстречать кого‑нибудь, положить начало очередному приключению.
Так и случилось. Ноздреву «посчастливилось» встретить Чичикова, последнему же можно лишь посочувствовать, потому что для него это была завязка приключения вряд ли интересного и желанного. Ноздрев, зайдя в трактир, тут же будто заполняет собой все пространство, на задний план уходят и Чичиков, и зять Ноздрева, и хозяйка, которой удается предложить новому посетителю, забывшему, что в трактирах принято обедать, лишь рюмку анисовой. Ноздрев безмерно рад видеть Чичикова, представляет его зятю как человека родственного и приятного ему, убеждает, что видит в их знакомстве и встрече чуть ли не вмешательство самой судьбы: «Мижуев, смотри, вот судьба свела: ну что – он мне или ему?». Правда, никакого уважения в его отношении не видно: обращается он исключительно на «ты», называет нашего героя «брат Чичиков» и за весь разговор не дает ему вставить практически ни слова. Не дождавшись даже ответа на приветствие, Ноздрев заявляет, что он с ярмарки, да так проигрался, что приехал на «обывательских», при этом он сам нагибает голову Чичикова, чтобы тот в окно увидел его «экипаж». И дальше следует рассказ о том, какова была ярмарка, кто и как кутил. При этом иногда Ноздрев забывает, что Чичиков не знаком ни с его друзьями, ни с обстоятельствами его жизни: «Я ему сулил каурую кобылу, которую, помнишь, выменял у Хвостырева… Чичиков, впрочем, отроду не видел ни каурой кобылы, ни Хвостырева». А иногда приписывает Чичикову такие свойства, которыми последний вовсе не обладает, но которые сам Ноздрев хотел бы в нем видеть. В частности, он убежден в том, что Чичиков непременно бы сошелся с поручиком Кувшинниковым, да так, что не расставался бы с ним. Между тем Кувшинников – плут и кутила, картежник, который «и в гальбик, и в банчишку», волокита, отпускающий дамам комплименты на французском и пошло называющий это «попользовать насчет клубнички». Уж никак не смог бы Чичиков сойтись с таким человеком. Для Ноздрева человек хорош или плох в зависимости от того, сколько он способен выпить и прокутить. Чем большего масштаба разгул свойствен человеку, тем лучше он кажется Ноздреву. Поэтому прекрасны Кувшинников, штаб‑ротмистр Поцелуев, называющий бордо «бурдашкой», и поэтому неодобрительным смехом отмечает он намерение Чичикова ехать к Собакевичу – ведь у Собакевича не найдешь ни «банчишки», ни «доброй бутылки какого‑нибудь бонбона». Так, подчиняясь уговорам неугомонного Ноздрева и своему желанию выманить у него мертвые души, решает Чичиков заехать к «гостеприимному» помещику. Вряд ли бы он решился бы на это, откройся ему хоть на секунду, чем обернется это гостеприимство.
44. Столкновение экипажей (анализ эпизода главы 5‑й первого тома поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души»)
Нужно отметить, что эпизод столкновения экипажей распадается на две микротемы. Одна из них – это появление толпы зевак и «помощников» из соседней деревни, другая – мысли Чичикова, вызванные встречей с молоденькой незнакомкой. Обе эти темы имеют как внешний, поверхностный пласт, касающийся непосредственно персонажей поэмы, так и пласт глубинный, выводящий на масштаб авторских размышлений о России и ее людях.
Итак, столкновение происходит внезапно, когда Чичиков про себя посылает проклятия Ноздреву, думая, что мог бы и со свету сгинуть в его имении, если бы не появление капитана‑исправника. Тем же занят Селифан, рассерженный тем, что Ноздрев не дал коням овса, даже кони, и те были не в духе. Столкновение – и чужой кучер, не смущаясь присутствием в коляске дам, бранит Селифана: «Ах ты мошенник эдакой; ведь я кричал в голос: сворачивай, ворона, направо! Пьян ты, что ли?» Селифан же, будучи согласно авторской характеристике истинно русским человеком, не любящим сознаваться в своей оплошности, не уступает «коллеге»: «А ты что так расскакался? Глаза‑то свои в кабаке заложил, что ли?» Попытки высвободить запутавшихся лошадей не приводят к успеху, слышатся брань кучеров, визг хлыстов, но кони стоят на месте. Стоят до тех пор, пока вокруг них не собрались мужики и не приняли горячее участие в разведении лошадей. Начинается настоящая круговерть: дядя Митяй, дядя Миняй и некий Андрюшка усаживаются по очереди то на коренного, то на пристяжного, остальные мужики хором выкрикивают советы и в конце концов помогают они только тем, что измучивают и лошадей, и кучера, и тот прогоняет их, разводит лошадей, и бричка уезжает.
Весь эпизод сопровождается авторскими не столько рассуждениями, сколько намеками на то, что столкновение это не есть только выдумка, нужная, чтобы повеселить читателя. Здесь подключается мотив толпы, во многом бездумного коллективного действа, будто освобождающего каждого отдельного его участника от ответственности, мотив скуки, царящей в русских деревнях: «…подобное зрелище для мужика сущая благодать, все равно что для немца газеты или клуб», переплетающийся с мотивом какой‑то детскости, непосредственности, свойственной русскому человеку.