Лесковский цикл о праведниках и народная культура
Содержание
Введение
Основная часть
Заключение
Библиографический список
Введение
На Орловщине, в селе Горохово, 4 (16) февраля 1831 года в семье небогатого судейского служащего, поповича Семена Дмитриевича Лескова родился сын Николай.
В Орле, недалеко от крутого обрыва над рекой Орликом, некогда стоял высокий деревянный дом с мезонином, в котором прошло его детство. Семья Лесковых жила в нем до 1839 года, когда чиновник орловской уголовной палаты, отличавшийся "твердостью убеждений", близкий в прошлом к Рылееву и Бестужеву, ушел в отставку, резко разойдясь во взглядах с губернским начальством. Семья переселилась в Кромской уезд на небольшой хутор Панино. Там, как вспоминает писатель, где "была водяная мельница с толчеею, сад, два двора крестьян и около сорока десятин земли".
Обаяние родной стороны овладевало воображением мальчика. Навсегда запали в его память предания русской старины, легенды о чудесных странниках и благородных разбойниках, крестьянских поверьях, которые слышал он в глуши Кромского уезда от нянюшек и дворовых. На всю жизнь проникся будущий писатель народным миропониманием. Лесков, по воспоминаниям современников, "верил в народные приметы, хотя и старался этого не показывать". Всю жизнь он испытывал глубокий интерес к народному творчеству, без которого невозможно ощутить полноту духовности народа. Постижение народной жизни рождалось, прежде всего, в самом непосредственном общении с товарищами детства, подневольными крестьянами.
Творчество Лескова трудно сопоставить с произведениями русских писателей XIX века, - и это не потому, что его талант не так велик, как у признанных классиков литературы, а в силу того, что Лесков смотрит на жизнь под другим углом, пытается уловить в ней что-то свое, иное, нежели его предшественники и современники. Л. А. Аннинский так говорит об этой особенности писателя: "Лесков смотрит на жизнь с какого-то другого уровня, чем Толстой или Достоевский; ощущение такое, что он трезвее и горше их, что он смотрит снизу или изнутри, а вернее - из "нутра". Они с необъятной высоты видят в русском мужике... неколебимо прочные основы русского эпоса - Лесков же видит живую шаткость этих опор: он знает в душе народа что-то такое, чего не знают небожители духа, и это знание мешает ему выстроить законченный и совершенный национальный эпос". Но может быть, и не в этом цель художественного изображения? Своеобразие творческого подхода писателя в том, что он не пытается заковать образ в рамки той или иной традиции, он смотрит на жизнь гораздо шире.
Основная часть
В конце жизненного пути Николай Семенович Лесков, оценивая созданное им за три десятилетия подвижнического служения литературе, сказал А. И. Фаресову, своему первому биографу; "Сила моего таланта в положительных типах... Эти "Однодумы", "Пигмеи", "Кадетские монастыри", "Инженеры-бессребреники", "На краю света" и "Фигуры" — положительные типы русских людей". А значительно ранее в письме к И. С. Аксакову он очень точно определил характернейшую черту своего творчества; "Я, рисуя реально, всегда стараюсь найти частицу добра в описываемых лицах. Это я действительно ищу, нахожу и отмечаю всегда с усиленным старанием".
Неустанные поиски добра и добрых людей с неизбежностью привели Лескова к знаменитому циклу рассказов и легенд "Праведники". Цикл складывался постепенно: в его основу лег сборник 1880 года "Три праведника и один Шерамур", куда вошли "Пигмей", "Однодум", "Кадетский монастырь". Позднее Лесков значительно расширил состав книги.
В предисловии к сборнику Лесков рассказал предысторию книги: о том, как им овладело "лютое беспокойство", вызванное мрачными словами "большого русского писателя" (А. Ф. Писемского), объявившего, что он во всех соотечественниках видит лишь "одни гадости" и "мерзости". С точки зрения Лескова, это глубоко несправедливое мнение, отчаянный и гнетущий пессимизм. "Как, — думал я, — неужто, в самом деле, ни в моей, ни в его и ни в чьей иной русской душе не видать ничего кроме дряни? Неужто все доброе и хорошее, что когда-либо заметил художественный глаз других писателей, — одна выдумка и вздор? Это не только грустно, это страшно".
Жгучая душевная потребность и побудила Лескова "искать праведников". Расспросы и "розыск" привели к открытию не праведных, а просто хороших людей. Рассказы о них и предложил он читателю с просьбой рассудить, что в его "антиках", "теплых и живых" чудаках "возвышается над чертою простой нравственности".
Предисловие Лескова с "хитринкой"; в нем есть своего рода вызов, лукавство. Автору "Соборян", "Захудалого рода", "Запечатленного ангела" не было никакой необходимости вдруг пуститься в путешествие по стране в поисках положительных русских типов. Они давно уже обрели достойное место в произведениях писателя, по словам одного из героев Горького, "пронзившего... всю Русь". И конечно не случайно Лесков позже включил в цикл "Праведники" написанный еще в начале 1870-х годов рассказ "Очарованный странник", герой которого Иван Северьянович Флягин ("в полном смысле богатырь, и притом типический, простодушный, добрый русский богатырь, напоминающий дедушку Илью Муромца") мечтает "за народ умереть". С полным правом Лесков мог причесть к праведникам и героев "Павлина", "На краю света", святочных рассказов.
Да и начал Лесков "розыск" в местах и ведомствах, природой вещей созданных для взращивания мздоимцев, палачей и "службистов". Герой "Пигмея", "служил... в ведомстве с. петербургской полиции и, на самом ничтожном месте: на обязанности его лежало распоряжаться исполнением публичных телесных наказаний". Естественно, что он к своим обязанностям привык, исполняя их со спасительным и необходимым в таком деле автоматизмом. В "Однодуме" повествуется о квартальном, в "Кадетском монастыре" — о тех,, кого "любят представлять сплошь "скалозубами"".
Не следует, впрочем, торопиться с выводом, что целью Лескова было парадоксальными ситуациями и сочетаниями поразить читателя. В преднамеренности, сказавшейся в выборе героев и сюжетов первых рассказов о праведниках, по-своему выразилось широкое гуманистическое миросозерцание" писателя, врага любых "гуртовых" и скороспелых приговоров на основании только сословной или служебной "видимости". Логично предположить, что, создавая "Пигмея", Лесков вспоминал слова высоко чтимого им Герцена: "Ничего в мире не может быть ограниченнее и бесчеловечнее, как оптовые суждения целых сословий по надписи, по нравственному каталогу, по главному характеру цеха".
Герои Лескова, как правило, люди маленькие, занимающие незначительные должности, — "настоящие пигмеи", "мелкотравчатые". Писатель предельно заостряет ситуацию, показывая, "что может сделать для ближнего самый маленький человек, когда он серьезно захочет помочь ему" ("Пигмей"), до какого "неожиданного акта дерзновенного бесстрашия" ("Однодум") способен он в особенные минуты подняться. А солдата Постникова ("Человек на часах") Лесков называет "героическим лицом", хотя вообще он старается избегать высоких слов, всячески подчеркивая земную и очень "простую", гуманную суть характеров и дел своих деликатна совестливых чудаков-правдолюбцев, "которые любят добро просто для самого добра и не ожидают никаких наград за него, где бы то ни было". В то же время жизнь Рыжова, воспитателей кадетов и других правдоискателей, по убеждению Лескова, есть именно трудный, величественный подвиг. Лесков писал в заметке "О героях и праведниках": "Прожить изо дня в день праведно долгую жизнь, не солгав, не обманув, не слукавив, не огорчив ближнего и не осудив пристрастно врага, гораздо труднее, чем броситься в бездну, как Курций, или вонзить себе в грудь пук штыков, как известный герой швейцарской свободы..."
"Младопитатели" кадетского монастыря не герои, но, настаивает Лесков, несомненные праведники, да еще жившие в "глухую пору" николаевской реакции, во времена, "в которые святое и доброе больше чем когда-либо пряталось от света" К тому же они были "не из чернородия и не из знати, а из людей служилых, зависимых, .коим соблюсти правоту труднее.,." Директор "обители" Перский, эконом Бобров, "воспетый Рылеевым", доктор Зеленский, архимандрит Ириней Нестерович — все эти бессребреники и холостяки ("Мне провидение вверило так много чужих детей, что некогда думать о собственных", — говорил безукоризненно честный и доблестный генерал-майор Перский) оставались преданы высшему человеческому долгу, что, как прекрасно показано в рассказе, в их положении после событий 14 декабря 1825 года было равнозначно героизму Они спасли тысячи душ, оставшись жить в памяти своих "детей" навечно. "Такие люди, стоя в стороне от главного исторического - движения, как правильно думал незабвенный Сергей Михайлович Соловьев, сильнее других делают историю", — поясняет главную и очень глубокую мысль произведения писатель. Лескова всегда влекло к прошлому, и особенно к той "глухой поре", в которую делали историю праведники "Кадетского монастыря" и совершил подвиг солдат Постников, чья нервная натура (дошел до "сомнений рассудка") не выдержала криков утопавшего. В "Человеке на часах" (по определению писателя, это "отчасти придворный, отчасти исторический анекдот") преобладают ирония и гнев Лескова, достигающие кульминационной точки в предпоследней главе рассказа, где на сцене появляется новое и отнюдь не героическое лицо "пьесы" — "тихоструйный" митрополит с "восковыми перстами", цинично внушающий, что "наказание... на теле простолюдину не бывает губительно и не противоречит ни обычаю народов, ни духу Писания", и "воину претерпеть за свой подвиг унижение и раны может быть гораздо полезнее, чем превозноситься знаком".