Обычно в русской поэзии бег коня олицетворяет и волю, свободу и расстилающийся простор (тоже волю). Широко вводили в свое творчество образ коня А. Пушкин, М. Лермонтов, А.К. Толстой, А. Блок, С. Есенин.
С образом коня связан один из ведущих мотивов русской пейзажной лирики – «дорога». Этот мотив присутствует в «зимних» стихах П. Вяземского и А. Пушкина. «Чувство дороги» – особенность пейзажной лирики Лермонтова.
Через образ дороги, уводящей в глухую неизвестность, нередко развернут пейзаж у Я. Полонского. Тема пути, часто неясного, исчезающего во мгле, важна для А. Блока, внесшего в русскую поэзию ощущение степных просторов, вихрей, небывалых далей. Отмечая, что пространство, изображаемое А. Блоком, пронизано стремительным движением, исследователи обычно приводят массу излюбленных поэтом глаголов: «лететь», «стремиться», «мчаться», «торопиться» и др. («Миры летят. Года летят.»; «…летит, летит степная кобылица…»).
С мотивом дороги тесно связаны образы ветра, метели, тоже характерные для русской поэзии, да и для прозы тоже.
По мнению М.М. Бахтина, для жанра романа прежде всего свойственно слияние жизненного пути человека с его реальным пространственным путем-дорогой, т.е. со странствованиями (хронотоп дороги).
Ю.М. Лотман считает, что «с появлением образа дороги как формы пространства формируется и идея пути как нормы жизни человека, народов» и человечества. Герои резко делятся на движущихся («герои пути») и неподвижных. Движущийся герой имеет цель».
В книге для учителя, рассматривая пространственные отношения как средство художественного моделирования, Ю.М. Лотман полагает возможной моральную характеристику литературных персонажей через соответствующий им тип художественного пространства, «которое выступает уже как своеобразная двуплановая локально-этическая метафора».
По утверждению ученого, с определенной степенью условности, у Л. Толстого можно выделить героев пространственной и этической неподвижности и героев «открытого» пространства, которые, в свою очередь, различаются: герои «пути» (Пьер Безухов, Константин Левин, Нехлюдов и др.) и герои «степи» дед Брошка, Хаджи Мурат, Федор Протасов). Сочетание «героя степи» Ю.М. Лотман объясняет словами Ф. Протасова: «Это степь, это десятый век, это не свобода, а воля…». Герой «пути» может двигаться лишь в определенном направлении, герой «степи» свободен в своем движении.
Таким образом, «художественный символ дороги содержит запрет на движение в том направлении, в котором пространство ограничено («сойти с пути»), и естественность движения в том, в котором подобная граница отсутствует».
В «Мертвых душах» Н.В. Гоголя, по мнению Ю.М. Лотмана, дорога – одна из основных пространственных форм, организующих текст романа. И в этом произведении ученый делит идеи, образы на принадлежащие дороге, имеющие цель, движущиеся, и «статичные, бесцельные», но при этом разграничивает понятия «дорога» и «путь». «Дорога» – это тип художественного пространства, а «путь» – движение литературного персонажа в этом пространстве. «Путь» есть реализация (полная или неполная) или нереализация «дороги».
В связи с проблемой пространства многими литературоведами рассматривается концепция Дома, тоже имеющая отношение к краеведению. Ученые считают, что уже в мифических представлениях древних славян чрезвычайно важное место отводилось дому, который оберегал человека от невзгод, внешнего мира, создавал атмосферу защищенности и уюта. По предположению Ю.М. Лотмана, «дом с его атрибутами, постелью, печью и теплом – вообще закрытое и жилое пространство – воспринимается в рыцарских и богатырских текстах как «женский мир». Ему противостоит «поле», как пространство «мужское». Лотман отмечает, что для былин характерен сюжет ухода богатыря из закрытого пространства «на волю» – в степь и «пустыню», и приводит примеры: летописный Святослав, как идеальный рыцарь, не имеет дома, живет в поле; Тарас Бульба уходит из дома на Сечь, чтобы не «бабиться».
В XIX веке наблюдается противопоставление патриархального и цивилизованного жилища. Подробные описания патриархального – даны Пушкиным (в «Дубровском», «Капитанской дочке»), Гоголем, Далем, Тургеневым и др. Противоположный тип жилища – благоустроенная городская квартира, как полагает В.Г. Щукин, появляется в русской литературе начиная с «Писем русского путешественника» Карамзина, «привившего русскому читателю вкус к европейской оформленности». «Отчетливое противостояние двух образов Дома, на которое… наложились две законченные культурные концепции – западническая и славянофильская, – позволило Гончарову в «Обыкновенной истории», а затем в «Обломове» создать емкие незабываемые образы жилищ, которые олицетворяют два противоположных уклада русской жизни – «почвенный» и «европейский». Это Грачи или Обломовка, с одной стороны, и дома Петра Адуева или Штольца – с другой».
Для славянофилов Дом был прежде всего этическим пространством. Они разработали концепцию Дома как семейного гнезда, где царит истинная любовь. С.Т. Аксаков не раз подчеркивал, что разбросанные в оренбургских степях семейные гнезда часто спасали людей от метели, мороза и ветра, становились пристанищем, где хозяева отличались заботой и гостеприимством. Известно, какое большое влияние оказали усадьбы Аксакове и Надеждино на сыновей С.Т. Аксакова. Видимо, поэтому М.О. Гершензон считал, что биографию славянофила надо начинать с характеристики дома, откуда он вышел.
А.С. Хомяков утверждал, что «дом есть единица и в смысле нравственного союза семейства, и в смысле общественного устройства». Славянофилы выстраивали линию: гнездо – дом – семья – Россия. Размышляя об общинном и семейном началах русской жизни, славянофилы не могли преодолеть некоторой двойственности, причиной которой был опять же сельский дом, узкое пространство которого являлось в то же время частью большого пространства – деревни, а там – и беспредельного простора.
В отличие от славянофилов, любителей сельского дома, Ф.М. Достоевский представил в своих произведениях картину городских квартир, в основном в Петербурге. Герои Достоевского редко когда живут в своем доме, обычно у чужих людей, в проходных комнатах, на чердаках, в каморках, похожих на чуланы, – в «гробах». У них нет домашнего очага, их быт «неустойчив», «случаен». Странные теории, «недоконченные» идеи зарождаются именно в этих углах, на «аршине пространства». Исследователи подметили зависимость изображения пространства в произведениях Достоевского от нравственно-эстетических задач, решаемых писателем.
По наблюдениям А. Галкина, «когда герои приближаются к идеалу, они оказываются в пространстве, которое предельно открыто, распахнуто в мир, нравственно: Раскольников кается на площади в преступлении… Алеше Карамазову открывается небесный купол на фоне глав собора. Фактически же герой Достоевского существует только в кризисном пространстве, откуда один шаг либо в вечность, где пребывает божественный идеал, либо в безвременье, ведущее к преступлению и греху. Вот почему так часто мелькают на страницах произведений писателя выражения: «лететь с горы», «падать с крыши», «лететь в пропасть».
В.Н. Топоров отмечает, что пространственные передвижения героя Достоевского обычно связаны с переменами в его нравственном состоянии: «моменты просветления, надежды, освобождения наступают по выходе из дома».
В конце XIX – начале XX века образ Дома в русской литературе еще более меняется. По наблюдениям 3. С. Паперного, пьесы Чехова «роднит устойчивый образ дома, в котором все более неприятно и неприкаянно живут герои». Ученый приводит слова Бернарда Шоу: «Русский драматург Чехов создал четыре увлекательных драматических этюда. Дома, где разбиваются сердца».
Образы дома и сада у Блока во многом символичны и полны недосказанности, как и у Чехова. Для Блока характерен мотив разрыва с домом, ухода из него, и в этом поэт продолжает Чехова. («Не найти мне места в тихом доме возле мирного огня!»).
Уход из дома в XX веке не только тема литературы, но и трагедия жизни, писателя (Л.Н. Толстой).
«Покинул родимый дом» и С. Есенин, хотя он не представляет жизни без «золотой бревенчатой избы».
В русской лирике начала XX века тема «мирового кочевья» значительна, и прозвучала она не только у Блока, но и у Цветаевой, Маяковского, Есенина и других поэтов.
М. Горький показал нам бездомных людей.
Начиная с Гоголя в русской литературе существует еще одна линия в изображении Дома. В статье «Проблема художественного пространства в прозе Гоголя» Ю.М. Лотман пишет: «Пространство, в котором помещается герой… – это некоторый неопределенный «дом» («добрался он домой», «возвратилсядомой» и т.д. – об Акакии Акакиевиче), «маленькая комната» (Пискарев), «нетопленая студия» (Чартков). Здесь живут. Ему противостоит не дом, только притворяющийся домом, не жилье: публичный дом и департамент. Это фантастическое не пространство (ср. у Блока: «Разве дом этот – дом в самом деле»), точно так же, как не пространством оказывается церковь в «Вие»… В петербургской реальности существует лишь прикидывающиеся домами не дома».
Дом у Гоголя противопоставляется не только антидому, но и бездомью, «Дороге, как высшей ценности» (Ю.М. Лотман). Гоголевскую традицию изображения «Дома – Антидома», бездомья продолжил М. Булгаков. В «Мастере и Маргарите» у Иешуа нет постоянного жилища, поэт Бездомный попадает в сумасшедший дом, а квартира № 50 становится местом «нечистым». Отмечая у М. Булгакова тему бездомья и ложного дома, реализуемую в нескольких вариантах, из которых важнейший – коммунальная квартира, Ю.М. Лотман подчеркивает, что «главное свойство антидомов в романе состоит в том, что в них не живут – из них исчезают (убегают, улетают, уходят, чтобы пропасть без следа)».