У Л. Леонова нет случайных образов. И если весь его роман есть жест предупреждения, то и малая капля в цветке бессмертника, таящаяся в подземном корневище, тоже что-то значит.
Увы, даже и «кошачья лапка» занесена сегодня в Красную книгу Природы.
Глава 3 Сходства и отличия в осмыслении философско – религиозных постулатов романа М.Булгакова «Мастер и Маргарита» и романа Л. Леонова «Пирамида»
В русской литературе середины и второй половины XX века заметно возвышаются — над общим литературным рельефом — два крупнейших произведения: роман « Мастер и Маргарита» М.Булгакова и «Пирамида» Л. Леонова.
При всей вполне понятной и совершенно очевидной разнице, нельзя не увидеть между ними глубинного, подпочвенного, сходства. В обоих религиозное и моральное начало выходит на первый план.
Сходство романов заключается в том, что отчетливо видны переклички с апокрифическими памятниками христианства, эсхатологическими сказаниями о «конце мира», осмысление и интерпретация их: «Книга Еноха», «Слово об Адаме», «Слово Мефодия Патарского», «Откровение» Иоанна Богослова и др. В романах обыгрывается апокриф Еноха о «фатальной, при создании человека, размолвке, расколовшей небесное дотоле единство на два враждебных лагеря» [9,561].
Библейский сюжет и его интерпретация в романах служат формой п р е д у п р е ж д е н и я человечества об ответственности за свое поведение. В философском плане речь идет о противоречиях в природе человека и их последствиях. По диалектике развития «бесконечно истончившаяся материя … в перспективе дальнейших превращений исчезнет и сама, оставив по себе лишь немеркнущее, не просто фотонное сиянье, а тот с в е т п р е д в е ч н ы й народных сказаний, в котором рассеяны летучие пылинки миров» [10,72].
Эти произведения экзистенциальные и эсхатологические по своей внутренней сути, а суть, как известно, не может не определять — в той или иной степени — каких-то важных особенностей художественной структуры, в данном случае явного превалирования условности, тяги к символизации, кодировке знаковых смыслов, множества перемежающихся зеркально опрокинутых планов, что едва ли не в равной мере свойственно этим двум произведениям.
В обоих произведениях изображается добро и зло – дьявола и Христа – во всей их полноте, имея целью разоблачить зло реальное и показать возможность существования добра.
Их связывает общая философская идея борьбы со злом, понятная только при анализе всей действительности. Заданные темы решаются в трудном философском споре героев, которых авторы представляют на страницах романа, эта идея воплощается затем в интереснейших коллизиях, переплетениях реального и фантастического, библейских и современных событиях, оказывающихся вполне сбалансированными и причинно обусловленными.
Роднит главных героев двух романов их способность к принятию чуда, которое сродни их причастности к чуду - к подвигу самоотречения, чуду творчества, чуду любви.
Отметим, что оба писателя убеждены в том, что общественное и душевное благоустройство государства невозможно без веры и опоры на «вечные» ценности. Для инспекции нравственного состояния общества, устроенного на новых началах, и появляется на страницах обоих романов Князь Тьмы со своей креатурой, каким он предстает перед читателем?
Мы отметим как общий план взаимодействий творчества Леонова и Булгакова, так и возможности анализа их художественных миров под углом зрения идей и идеалов. И автора « Мастера и Маргариты», и создателя «Пирамиды» роднит многое: принцип изображения, основанный на идеалах целостности и всеединства, «просмотры» культурного пути человечества, любовь к гностическим падениям мира. Сходство писателей проступает и в наборе жанровых колец (тяготение к «роману-исследованию», к традиции жанра «наваждений»), оно сказывается и на построении романов. Сходны искания Леонова и Булгаков в аспекте проблем Добра и Зла.
Оба автора строят, конструируют художественную реальность, сознательно отталкиваясь от канонических текстов. Основные библейские сюжеты «от Матфея» и «от Иоанна» используется как материал, авторы трансформируют их в соответствии с собственными задачами.
В «Мастере и Маргарите» Булгаков изображает добро и зло – дьявола и Христа – во всей их полноте, имея целью разоблачить зло реальное, порожденное новым строем, и показать возможность существования добра. Для этого писатель и использует сложную структуру построения произведения. «Мастер и Маргарита», - как справедливо заметил критик Г. Лесскис, - двойной роман[15,98].
Гипертрофированная символика чисел, снов, перемежающихся несовпадений, которые все же оказываются стянутыми в одну испепеляющую точку в запредельном мире, — все эти вполне мистические и инфернальные признаки видны. Каким-то нездешним светом озарены и то и другое произведения. Ангельское и дьявольское ведут в них, казалось бы, потешную, маскарадную игру, но на самом деле ледяной мрак трагедии в них подлинный.
И леоновский роман густо пронизан отчетливыми и вполне живыми нитями, связывающими его с эстетической, философской и, разумеется, психологической атмосферой первых десятилетий XX столетия, т. е. с Серебряным веком. Тогдашняя литература, как и вообще все искусство, включая живопись, театр, музыку и философско-религиозные искания, была проникнута болезненно-острейшим ощущением приближающейся катастрофы. Определенная часть литературно-художественной интеллигенции начала века ощущала и осмысляла свое время как безусловно катастрофическое. Такое ощущение полностью вошло в литературу той поры.
Эпоха Серебряного века со все еще живыми в его юности «действующими лицами» была ими хорошо знакома, понятна и, по-видимому, внутренне близка. Во всяком случае они оба, столь далекие друг от друга и чужие, соприкоснули свои поздние произведения. По их произведениям видно, что связи оказались не оборванными и достаточно жизнестойкими.
В романе «Пирамида» и «Мастер и Маргарита» весь видимый, чувственный, предметный — людской и пейзажный — мир заметно деформирован и постоянно балансирует на грани условности — фантасмагории и гротеска. Только в такой форме, заметно отдаленной от традиционного реалистического письма, писателям удается более-менее адекватно запечатлеть зыблящийся образ мира, обреченно подходящего к концу тысячелетия и как бы уже повисающего над пропастью, лишь по привычке и близорукости именуемой Будущим. Если современный уходящий мир ирреален, то так называемое Будущее ирреально, по Л. Леонову, в абсолютной степени, его нет. Бытие и небытие постоянно перемежаются в «Пирамиде», так же как и в «Мастере и Маргарите» и создают особую атмосферу полуяви, полуреальности.
М.Булгаков, как и Л. Леонов, писавший свой роман-апокалипсис в предвидении приблизившейся катастрофы, сходный душевный катаклизм уже переживал — и как частный человек, свидетель века, и как художник. Его произведение превращается порою в маскарадное действо, искажающее привычную перспективу и придающее фигурам игровой облик. Как ни странно, но в основе этой ненастоящести, буффонадности и карнавальности была реальная жизнь определенной — надломленной, обреченной — эпохи. Маски, ряженые и разная атрибутика маскарадности были в моде. Даже быт в интеллектуально-артистической и богемно-рафинированной среде был в высшей степени театрализован.
Надо ли говорить, как много сходного между булгаковским, исполненным магии и колдовской чары, и «Пирамидой», названной в подзаголовке «романом-наваждением».
Естественно, что, выведя на сцену характерные и знакомые ей фигуры, автор прибегал к приемам и языку, привычным каждому из действующих лиц эпохи. Он описывает эпоху на его языке.
В «Пирамиде» словесно-интонационная магия и постоянное балансирование на кромке реальности сочетаются с вещной и прочной, вполне осязаемой материальностью.
«Пирамида» и «Мастер и Маргарита» насквозь эсхатологичны. В этом отношении оба произведения сходны. Разница заключается в том, что Булгаков и его современники видели «конец света» уже в своем тогдашнем времени и как бы предсмертная дрожь пробегала по многим и многим произведениям той поры. «Карнавальность» была защитным стремлением закрыть глаза, чтобы не видеть разверзающейся пропасти.
Длинная косая тень, что была отброшена началом века на все столетие, пролегает и через романЛ.Леонова.
Между тем, при всех совпадениях, обусловленных явлениями, и ощущением апокалипсичности бытия, есть и существенные различия. Дело в том, что у Булгакова идея катастрофичности и исчерпанности бытия накладывается в основном лишь на прошедшую эпоху и в гораздо меньшей степени, лишь отраженно касается дальнейшего «бега времени». И все же эта катастрофа, хоть и огромная, а для ее свидетелей как бы всеобъемлющая, оставалась, на поздний взгляд, относительно локальной: она не затрагивала бытия всего человечества.
Л. Леонов, будучи в своем суде над временем и человечеством не менее саркастичным, прибегая, к буффонаде и трагическому гротеску, вершит суд не над локальной социальной территорией, а над всем человечеством. Он говорит в своем Романе не о конце определенной эпохи и даже не о России только, а о бытии вообще. Его трагизм и апокалипсичность приобретают всеобъемлющий и даже абсолютный характер. Искра надежды настолько ничтожна, что речь может идти, как сказано в Романе, лишь об отсрочке на два-три столетия.
Л. Леонов в «Пирамиде», поскольку судьба отвела ему мафусаилов век, пошел в понимании катастрофы дальше М. Булгакова. Он когда-то говорил: «Как будто мира наступил конец...»[4,89]. Можно не сомневаться, что в этой фразе позже своим романом Л. Леонов полностью снял бы слова «как будто». Никакой приблизительности для него уже не существовало, никаких сослагательных ходов.