Прислушаемся к ещё одному суждению об ахматовском «Реквиеме» от лица её «друзей последнего призыва» - Анатолия Наймана:
«Собственно говоря, «Реквием» - это советская поэзия, осуществлённая в том идеальном виде, какой описывают все декларации её. Герой этой поэзии – народ. Не называемое так из политических, национальных и других идейных интересов большее или меньшее множество людей, а весь народ: все до единого участвуют на той или другой стороне в происходящем. Эта позиция говорит от имени народа, поэт – вместе с ним, его часть. Её язык почти газетно прост, понятен народу, её приёмы – лобовые. И эта поэзия полна любви к народу.
Отличает и тем самым противопоставляет её даже идеальной советской поэзии то, что она личная, столь же глубоко личная, что и «Сжала руки под тёмной вуалью». От реальной советской поэзии её отличает, разумеется, и многое другое: во-первых, исходная и уравновешивающая трагедию христианская религиозность, потом – антигероичность, потом – не ставящая себе ограничений искренность, название запретных вещей их именами. Но всё это – отсутствие качеств: признания самодостаточности и самоволия человека, героичности, ограничений, запретов. А личное отношение – это не то, чего нет, а то, что есть и каждым словом свидетельствует о себе в поэзии «Реквиема». Это то, что делает «Реквием» поэзией – не советской, просто поэзией, ибо советской поэзии на эту тему следовало быть государственной: личной она могла быть, если касалась отдельных лиц, их любви, их настроений, их, согласно разрешённой официально формуле, «радостей и бед». В двустишии:
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
забившийся в безударную щёлку «мой» весит столько же, сколько громогласный «стомильонный». Те, кто осуждали поэзию Ахматовой за «камерность», дали, сами того не ведая, начало трагическому каламбуру: она стала поэзией тюремных камер».
Стоит рассмотреть ещё одно важное мнение о поэме «Реквием». Его автором явился историк искусствовед В.Я. Виленкин:
«Ахматовский «Реквием» меньше всего нуждается в научных комментариях. Нужно ли комментировать или анализировать «Уводили тебя на рассвете…»,«Семнадцать месяцев кричу…», «К смерти», «Распятие», потрясающий, сколько бы раз его ни слушать или не перечитывать, «Эпилог», да и всё остальное, из чего как бы сам собою сложился этот цикл стихов?..
Его народные истоки и его народный поэтический масштаб сами по себе очевидны. Лично пережитое, автобиографическое в нём тонет, сохраняя только безмерность страдания.
Или ещё – о «невольных подругах» по ленинградским тюремным очередям страшного периода «ежовщины».
Подробный анализ фольклорных элементов ничего существенного к этому не прибавит. Лирика в этом цикле (Ахматова, говорят, иногда называла его поэмой, но слово «цикл» не раз фигурирует в составленных ею перечнях) сама собою превращается в эпос, - настолько безраздельно слито в нём своё с общим трагическим уделом миллионов, с самой страшной страницей нашей истории. И нет надобности, вспомнить ни «Реквиемы» Моцарта, Керубини или Верди, ни патетическую церковную службу, чтобы оценить правомерность названия этого цикла стихов и ощутить неизбывную боль, вызываемую у каждого из нас теперь этими бессмертными строфами. Недаром они так легко запоминаются наизусть.
Какими же напрасными кажутся нам теперь когда–то так мучившие её опасения, что стихи её останутся для новых поколений читателей только «прошлым». Начав с интимной лирики, Анна Ахматова прошла свой трудный и неуклонный путь, становившийся всё более широким в своей духовной и гражданственной значительности. Для современного читателя она стала поэтом двух эпох в жизни её «Родной земли», поэтом, близким и сегодня.
Теперь все знают эпилог «Реквиема», знают, с каким «условием» Ахматова, глядя в далёкое будущее, «давала согласье» на памятник, если когда-нибудь суждено ему быть не её родине.
Памятника, может быть, и не будет, - кто знает? Несомненно, одно: бессмертие поэта. А если памятник, то тоже из тех, нерукотворных, прочнее меди».
Ещё один литературовед и критик, Е.С.Добин, писал о том, что с 30-х годов «лирический герой Ахматовой полностью сливается с автором» и обнаруживает «характер самого поэта», но также и о том, что «тягу к близкому, рядом лежащему», отличавшую раннее ахматовское творчество, теперь сменяет принцип «приближения дальнего. Но дальнего не внемирского, а людского».
Человеческую и поэтическую позицию Ахматовой критик Б.Сарнов назвал «мужественным стоицизмом». Её судьба, отражённая в поэме «Реквием», являет собой пример смиренного благодарного приятия жизни, со всеми её радостями и горестями.
Мнение писателя, критика Ю.Карякина о поэме «Реквием»:
«Это поистине народный реквием: плач по народу, сосредоточие всей боли его. Поэзия Ахматовой – это исповедь человека, живущего всеми бедами, болями и страстями своего времени и своей земли.
Людям, приходящим в этот мир не дано выбирать время, родину, родителей. На долю А. Ахматовой выпали самые тяжёлые годы в самой невероятной стране мира: две революции, две войны, страшная эпоха сталинской тирании. Ещё в 1917 г. поэтесса ответила, покинувшим Россию и звавшим её заграницу: «равнодушно и спокойно руками я замкнула слух, чтоб этой речью недостойной не осквернился скорбный дух». Талант, преданность родной земле, подвижничество, мужество и верность заветам великой литературы – вот те качества, за которые народ наградил А. Ахматову своей любовью.
Поэма «Реквием» - это потрясающий, основанный на фактах собственной биографии, документ эпохи, свидетельство того, через какие испытания прошёл наш народ. Репрессии 30-х годов, обрушившиеся на друзей и единомышленников Ахматовой, разрушили и её семейный очаг. Сама она жила в постоянном ожидании стука в дверь. Создаваемые между 1935 и 1940 гг. строчки «Реквиема» не могли даже лечь на бумагу. Их заучивали наизусть друзья поэтессы, для того, чтобы задушенный крик стомильонного народа не канул в бездну времени.
«Эмма, что мы делали все эти годы? Мы только боялись!?» - сказала как-то А. Ахматова своей подруге. Да, они были просто люди, не из камня и не из стали. И боялись они не только за себя, но за детей и родителей, жён и мужей, близких и друзей.
Вот в таком аду, в самый трудный период жизни Анна Андреевна пишет своё выдающееся произведение – скорбный «Реквием», яростное обличение сталинских беззаконий.
Читаешь, и оживает эпоха массовых репрессий, общего оцепенения, страха, разговоров шёпотом. А. Ахматова была её маленькой частицей, клокочущим ручейком, вливающимся в помутневшую реку народного горя.
«Нет, и не под чёрным небосводом, и не под защитой чуждых крыл, я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был».
Эти строки из стихотворения «Так не зря мы вместе бедовали...». А. Ахматова делает эпиграфом к поэме. Её судьба неотделима от судеб тех несчастных женщин, с которыми 17 месяцев она стояла в тюремных очередях в надежде послать передачу или узнать что-то о сыне.
«И я молюсь не о себе одной, а обо всех, кто там стоял со мною и в лютый холод, и в июльский зной под красною ослепшею стеною».
Перечитывая «Реквием», видишь многозначность этого произведения. Если раньше в последней цитате я видел образ стены красной от крови и ослепшей от слёз, пролитых жертвами и их близкими, то теперь она мне кажется холодной, каменной, не увидевшей горя тех, кто стоял рядом с ней. Сюда же примыкает и образ кремлёвских башен: «буду я, как стрелецкие жёнки, под кремлёвскими башнями выть».
Это стены, за которыми спрятались те, кто, словно слепцы, не видят народного горя. Это глухие стены, разгородившие владык и народ. И, может быть, звезда на башне Кремля – это та самая огромная звезда, что прямо мне в глаза глядит и близкой гибелью грозит? Эпитеты, используемые Ахматовой в поэме «кровавые сапоги», «тоска смертельная», «окаменелое страдание», «каменное слово», вызывают ужас и отвращение перед насилием, подчёркивают мучения, показывают запустение города и страны. Всё в «Реквиеме» укрупнено, раздвинуто в границах (Нева, Дон, Енисей), вызывает общее представление всюду. Это беда сего народа, и звёзды смерти светят всем одни и те же.
В эпилоге «Реквиема» словно вылитые из металла плотно и тяжело стоят такие горькие и торжественно гордые слова: «опять поминальный приблизился час, я вижу, я слышу, я чувствую вас, хотелось бы всех поимённо назвать, да отняли список и негде узнать. О них вспоминаю всегда и везде, о них не забуду и в новой беде». Наверное, список этот был бы бесконечным. И то, что Ахматова выполнила своё обещание, явилось лучшей памятью тем невинным жертвам, тому безмерному горю, которое выпало на долю тысяч людей нашей страны в страшные годы ежовщины.
Вслушиваюсь в первые строки «Реквиема»: «пред этим горем гнутся горы, не течёт великая река. Но крепки тюремные затворы, а за ними «каторжные норы» и смертельная тоска». Здесь звучит доминирующая перекатывающаяся буква «Р», словно гудит погребальным звоном колокол. И в такт ему начинают стучать наши сердца: «не повторится, не повториться никогда!». «У каждого поэта своя трагедия, иначе он не поэт. Без трагедии нет поэта, поэзия живёт и дышит над самой пропастью трагического» - писала поэтесса. Но в «Реквиеме» А. Ахматова смогла личное страдание расширить до страдания целого народа, до огромного окаменевшего изваяния горя, гениальным образом созданного из самых простых слов. «Кто прячет прошлое ревниво, тот вряд ли с будущим в ладу» - говорил Твардовский. Как хорошо, что мы узнаём правду. Может быть, это залог нашего будущего?».
Составитель, автор вступительных статей и стихотворных эпиграфов Евгений Евтушенко о поэме «Реквием»: