Автор «записок» самолюбив, мнителен, обидчив «как горбун или карлик», он злопамятен неимоверно, раздражителен. Ему скучно. Он «сам себе приключения выдумал и жизнь сочинял, чтоб хоть как-нибудь да пожить»[38]. Ему, как человеку рефлективному, необходима пища для соображения, для развития, но «подполье», это духовное скитание, не дает Парадоксалисту этой пищи. Круг его замкнулся, и он уже чувствует безысходность. Безысходность, которая и подталкивает его писать свои записки. Лев Шестов писал так о «Записках из подполья»: «Это раздирающий душу вопль ужаса, вырвавшийся у человека, внезапно убедившегося, что он всю жизнь л г а л, притворялся, когда уверял себя, что высшая цель существования — это служение последнему человеку. До сих пор он считал себя отмеченным судьбой, предназначенным для великого дела. Теперь же он внезапно почувствовал, что он ничуть не лучше, чем другие люди, что ему так же мало дела до всяких идей, как и самому обыкновенному смертному»[39].
Парадоксалист спасается в своих мечтах. Здесь он способен и на великодушие, и на любовь, он мог верить и надеяться. «Бывали мгновения такого положительного упоения, такого счастья, что даже малейшей насмешки внутри меня не ощущалось, ей-богу». Однако мечтал герой в основном после «развратика», мечты приходили к нему «с раскаяньем и слезами, с проклятием и восторгами»[40].
В отдельные минуты жизни Парадоксалист способен и на спонтанные светлые чувства. Человек живет в социуме, он развивается благодаря своему взаимодействию с обществом. Человек вне общества — уже не Человек. Так и «ретортный человек» также нуждается в людях. Он сам признается: «с летами развивалась потребность в людях, в друзьях». Но дружить, понятно, Парадоксалист не умеет. Он «деспот в душе» и хочет «неограниченно властвовать над душой» другого.
Достоевский вводит в повесть второстепенных персонажей с целью раскрыть глубже образ Парадоксалиста. В ситуации со Зверковым проявляется вся его несостоятельность перед действительным миром. Мы видим, что вся внутренняя желчь героя проливается и во вне. Он несдержан, нервозен и нетерпим. А его самолюбие мы видим в фразах типа «как они не понимают, что это я, я им делаю честь, а не мне они!». Мы видим, как расходятся у Парадоксалиста мысли и действия, «подпольный мир» и реальные поступки. Про себя он говорит: «Господи, мое ли это общество!...Сию минуту ухожу», и потом сразу: «разумеется, я остался»[41]. Далее встречаем «Буду сидеть и пить… и петь, если захочу, да-с, и петь, потому что право такое имею…чтоб петь… гм». Но я не пел»[42]
Лиза — это антипод Парадоксалиста, это его двойник. Именно она наводит его на понимание необходимости перемен. «Я был измучен, раздавлен, в недоумении. Но истина уже сверкала из-за недоумения. Гадкая истина!»[43]
Герои Достоевского всегда внутренне в движении. Они не статичны. Не даром, Вл. Соловьев в работе «Три речи в память Достоевского» говорил, что в художественном мире «Записок из подполья» «все в брожении, ничто не установилось, все еще только становится. Предмет романа здесь не быт общества, а общественное движение»[44].
Вектор движения для «подпольного человека», который наметил Достоевский, видим в его письме к брату, получив журнальный текст первой части своей повести. Он писал: «…Уж лучше было совсем не печатать предпоследней главы (самой главной, где самая-то мысль и высказывается), чем печатать так, как оно есть, то есть с надерганными фразами и противуреча самой себе. Но что ж делать! Свиньи цензора, там, где я глумился над всем и иногда богохульствовал для виду, — то пропущено, а где из всего этого я вывел потребность веры и Христа — то запрещено».[45]
Конец повети можно трактовать по-разному. Герой пишет «Но довольно; не хочу я больше писать «из Подполья»…» Многоточие здесь это одно из слов-лазеек, которые герой использовал в своих «записках» для отступления, давая себе этим самым выбор. М.М. Бахтин считал: «Он знает, что последнее слово за ним, и во что бы то ни стало стремиться сохранить за собой это последнее слово о себе, слово своего самосознания, чтобы в нем стать уже не тем, что он есть. Его самосознание живет своей завершенностью, своей незакрытостью и нерешенностью». Так и конец повести вроде завершен, но не закрыт. Что было после этого многоточия? Смог ли герой выбраться из «Подполья»? или оно засосало его целиком и полностью? И автор дает нам ответ: «впрочем, здесь не кончаются «записки» этого парадоксалиста. Он не выдержал и продолжал далее».
Ф.М.Достоевский: "В одной мудрой древней книге сказано, что ангел смерти, слетающий к человеку, дабы разлучить его душу с телом, весь покрыт глазами. Иногда, ошибаясь, он спускается за душой слишком рано, когда еще не настал человеку срок покинуть землю, и тогда удаляется он от него, отметив, однако, неким особым знаком: парой из своих бесчисленных глаз; и становится тот человек непохожим на прочих: своими природными глазами видит он, как другие, а ангельскими — то, что недоступно прочим смертным, и так, как видят лишь существа иных миров. И эти два зрения столь различны, что _возникает великая борьба в человеке, борьба между его двумя зрениями. Эти две лишние пары глаз — у человека из подполья"
2.3 Философия Парадоксалиста и Достоевского
«Лучшие люди" твердили о торжестве разума, о великой цели гуманизма, а подпольщик о том, что "всякое сознание — болезнь", "лучшие люди" выдвигали Великие Идеи, не задумываясь о том, как они сообразуются с «живой жизнью», а подпольный «человек не только не скрывает ее, но даже эпатирует ею. Все идеи (даже самые любимые) становятся для Достоевского проблематичными, все должны выдержать испытание»[46].
Можно спорить о том, в какой мере в антигерое подполья Достоевский "сгустил" себя, но, сравнивая «Записки» с «Дневником писателя», слишком часто мы видим поразительную тождественность если не характеров, то идей этого антигероя и самого писателя. Розанов считал, что идеи «Записок» — первая линия миросозерцания Достоевского, включающего как само подполье, так и его отрицание: "Сам знаю, как дважды два, что вовсе не подполье лучше, а что-то другое, совсем другое, которого я жажду, но которого никак не найду!"[47]
Общую тему в творчестве Достоевского и философии экзистенциализма, проблему свободы и ответственности, лучше всего рассматривать по другим произведениям писателя «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы».
Но что такое, по сути, свобода? У экзистенциалистов свобода — один из определяющих моментов «подлинности» человеческого существования. Человек, зависящий от «озабоченного мира»», не свободен. Свобода — это внутренняя творческая энергия человека, она зависит не от внешнего мира, а от соответствия поступков человека его собственной экзистенции. Но, ставя свою личную свободу превыше всего, личность попадает в ситуацию, которая хранит глубокую опасность: что ждет человека, реализующего свою свободу, — прорыв к подлинности существования или разрушение личности?. Если для человека нет Бога, то все позволено. Ф.М. Достоевский пришел к выводу, что чем больше свобода, тем больше ответственность за свои поступки, за свою жизнь и жизнь окружающих людей. «Подполье, — считает Латынина, — не «мир свободы», а мир человеческих отношений… Достоевский мыслит взаимодействие между этими двумя мирами совершенно по-иному, чем экзистенциализм, выворачивающий на изнанку традиционно-гуманистическое понимание отношений личности и общества»[48]
Достоевский всегда выступал против «всемости». Почему индивидуалистическое начало в таком случае вдруг стало болевой точкой Достоевского? Откуда такая экзистенциальность? «Записки» это всего лишь реакция на сибирские годы его? Нытье старых ран? «Нет, нет и нет! — заявляет И.И. Гарин, — «Царство Божие наступит тогда, когда вы снова будете ходить нагие и не будете стыдиться, учил Христос». Вот и разгадка: он [Достоевский] не боялся обнажиться. Эксгибиционизм духа опасен, но он же — последняя надежда»[49]
Поэтому «подполье» — не апогей индивидуализма, это его крах. «Подпольный» человек в отличии от человека «нормального», не только сознательнее, но, что самое главное, искреннее, в первую очередь, перед собой. Он выводит самые темные стороны своей души, вскрывает самые неприятные нарывы. Он просто честен с собой. Подполье — признак развитости сознания. Без подполья жизнь — лакированная ложь, суесловие, лицемерие, фальшь.
Основой философии Парадоксалиста можно считать понятие «каменной стены» («законы природы, выводы естественных наук, математика. Уж если докажут тебе, что человек от обезьяны произошел, так уж и нечего морщиться, принимай как есть..»). по мнению героя, «каменная стена» это «отвод» для «нас, людей думающих».
С темой «каменной стены» соприкасается понятие «хрустального дворца». Тому, что свято для «нормального человека», Парадоксалист с удовольствием бы «показал кукиш». Он размышляет: «Уничтожьте мои желания, сотрите мои идеалы, покажите мне что-нибудь лучше, и я за вами пойду», а пока «да отсохни у меня рука, коль я хоть один кирпичик на такой капитальный дом принесу!»[50]. По мнению А.А. Гарина, то, что неприемлемо для нас в подпольном — «даже не его вневременность, а его отношение к хрустальному дворцу. Самим фактом своего существования он подрывает его, не говоря уж о том, что не скрывает своего отношения к нему». Когда будет выстроен хрустальный дворец, говорит парадоксалист, станет ужасно скучно, ибо человек превратится в «муравья», «штифтик», а жизнь — в расписание, «табличку». Но этому будущему не бывать, ибо ему противостоит "живая жизнь", человек реальный, созданный Богом.