Так кто такой Данте Алигьери из Флоренции, чтобы как равный говорить с кардиналами, чтобы поучать столпов церкви, а иногда и поносить их? Это лицо, это открытая личность, которая видела, как епископы и священники погрязли в стяжательстве, и мало кто думает о спасении души, но все гонятся лишь за выгодой. И поэтому он уверяет, " о том, что я кричу во весь голос, остальные либо шепчут, либо бормочут, либо думают, либо мечтают". В "Раю" последствия передачи светского правления папам выражены со зловещим лаконизмом прорицания: "… от этого погибнуть может мир" (XX, 60). Вот реальное состояние духовенства, – ведь это говорил сам апостол Петр. И еще – о падении церкви:
"…О доброе начало,
В какой конечный впало ты разврат"
(Р., ХХVII, 59-60).
И почти бунтарский призыв к богу:
"О божий суд, восстань на нечестивых!" (Р., ХХVII, 57).
Но, быть может, самое примечательное в райской речи апостола – это ее концовка, обращение к Данте, который мы уже имели случай привести в другой связи:
"И ты, мой сын, сойдя к земной судьбе
Под смертным грузом, смелыми устами
Скажи о том, что я сказал тебе!"
(Р., ХХVII, 64-66).
Несомненно, можно сделать вывод о том, что поэт задавался вопросами: Кто же кого творит? Кто кем командует? Кто от кого зависит? А ответы он вложил в уста полумифического апостола, тем самым, призывая современников создать то, что было не по силам совершить всемогущим силам небесным.
Критика ожиревшей церкви и освящаемого ею порядка проходит красной нитью через райские речи почти всех выдающихся святителей, выступающих в царстве небесном, царстве "любви, покоя и мира". Аналогично завершает свою речь и Петр Дамьяни. И так же в последней строке – почти негодующее требование к богу:
"Терпенье божье, скоро ль час расплаты!" (Р., XXI, 135).
И это восклицает (в Раю) один из виднейших святителей средневековой церкви, ближайший сподвижник неистового Гильдебранда – папы Григория VII!
Именно в связи с принятием "дара" "торжествующая церковь" в частях "Ад" (XIX, 90-117) и в "Чистилище" (XXXII, 124-129) уподоблена великой блуднице, "сидящей на звере багряном… с семью головами". Этот символический образ окружен у Данте такой же ненавистью, что и в Апокалипсисе (гл. XVII), но употреблен в противоположном смысле; Данте творит суд не над блудницей языческой империи Рима, как Иоанн, но над блудницей – римской церковью…. И ее (волчицу) он больше всех испугался, когда зашёл в сумрачный лес, она олицетворяла корыстолюбивую церковь, которая была помехой на пути к вершине холма – всемирному государству, благоустроенному для мирной жизни людей.
Было выдвинуто положение, неотомистами, что Данте, хотя был против "прямой власти" церкви, но якобы так же, как и Фома, был за "косвенную власть" пап в светских делах. В чем же различие между "прямой" и "косвенной" властью? Об этом, Бруно Нарди, убедительно доказывает, говоря, что различия теорий "прямой" и "косвенной" власти пап – это произвольная конструкция кардиналов Грабмана и Маккарроне.
В борьбе, пап и императоров, было бы ошибочным, утверждать, что Данте встал на сторону императоров против пап. Создав абстрактный идеал всемирного монарха, Данте не считал свой идеал абстрактным. По словам
П. М. Бицилли, "средневековье не мыслит абстрактной идеи без ее конкретного воплощения". И Данте увидел воплощение своей мечты в Генрихе VII Люксембургском. Данте, вдохновлённый тем, что Генрих VII твердо решил "спуститься" в Италию, короноваться в Риме, составил латинское послание озаглавленное: "Всем вместе и каждому отдельно: королю Италии, синьорам благостного города, герцогам, маркизам, графам, а также народам смиренный (himilis) итальянец, Данте Алигьери, изгнанник безвинный, молит о мире". Из этого письма ясно видно, что политическая мысль Данте уже созрела. Император и король, получающий власть от бога на равных правах с папой, не угрожающий никому порабощением, милосердный и справедливый, грядет в Италию, чтобы дать ей свободу и мир. Не в пример гвельфскому лагерю, Данте убежден, что только для Италии император может принести конкретные благодеяния, которых никакая другая страна не может от него ждать. Только в Италии он может выступить арбитром, ибо для этого у него имеются и юридические титулы, и сила. И Данте видел всю связанную с императором политическую перспективу, как наступление новой счастливой эры. Тем горше будет его разочарование. Письмо написано, по всем данным, вскоре после того, как сделалось известным послание Климента, на которое Данте прямо ссылается в конце, то есть в сентябре или в начале октября 1310 года, до появления Генриха в Италии. И Данте, которому страсть мутила разум и заставляла путаться в клубке ошибок, защищает права короля, приглашая флорентийцев склонить шею пред насилием.
Экспедиция Генриха VII обещала дать ему положение, достойное его гения, сделать его из бродяги тем, чем он давно был в своем гордом сознании, - лучшим поэтом Италии. Данте думал, и это было главное, что установление императорской власти в Италии послужит могучим стимулом для ее процветания. Разве мало было всего этого, чтобы переплавить его внутреннее существо? На его беду, дело, которое он взялся защищать, было - не в теории, а в жизни - и не самое большое, и не самое правое. Мало того: совсем неправое. Но в итоге, судьба, опять сыграла злую шутку. Климент V, который, был ранее заинтересован в коронации Генриха Люксембургского, предал его, и круто поменял политику, из-за нападок сыновей Филиппа Красивого и его брата Карла Валуа. Так, Генрих остался один. А вскоре умер. Данте молчал. Только значительно позднее, уже перед смертью, поместил его (под именем Арриго) на высокое место в "Раю", последней кантике "Божественной комедии". Поэт упорствовал в своем увлечении, и после смерти Генриха VII он продолжал бороться за то, чтобы пришел идеальный правитель: "Пес", который прогонит злую волчицу — "Алчность" (Ад. I. 100—111). Вот почему именно в настоящий момент нужна власть, полномочия которой, так же как полномочия церкви, исходят от высших сил, - власть императора. Так думал Данте. В XVI песне "Чистилища" поэт находит для выражения этой мысли слова решительные и веские:
"И видишь ты, что церковь, взяв обузу
Мирских забот, под бременем двух дел
Упала в грязь, на срам себе и грузу?"
Так сложилось убеждение поэта о великом ущербе, который претерпела идея империи вследствие незаконных вторжений церкви в полномочия и права императорской власти. Восстановление равновесия должно идти в направлении реставрации прав империи.
И тут, самое время, ответить на самый важный вопрос, поставленный в начале главы. Должно ли человеческое общество в совокупности всех своих земных дел и интересов подчинятся церкви? Ответ очевиден. По мнению Данте, она не должна брать на себя "заботы" и "управление" людьми. Для этого Бог послал на землю императоров (вождей, правителей, царей). И не должна она прибирать к рукам все создаваемое простыми смертными, ставя себя властительницей мира и "правым словом Бога". Он хотел видеть в папской власти защиту, т.е. люди, могли бы обратиться к ней для очищения души (конечно же, не за деньги), для истинного направления к Богу. Чтобы люди были "накрыты заботливым одеялом Его". И видя, совсем другое, конечно же, сущность Данте бунтовалась. Попросту он хотел избавить церковь от страшного греха, которая в нем глубоко завязла – это жадность. Данте никогда не упускал случая заклеймить жадность в канцонах, "Пире", в письмах, в "Монархии". "Комедия", как во всем, подводит итог:
"Будь проклята волчица древних лет,
В чьем ненасытном голоде все тонет
И яростней которой зверя нет!
О небеса, чей ход иными понят,
Как полновластный над судьбой земли.
Идет ли тот, кто эту тварь изгонит?"
("Чистилище", XX)
Жадность как явление универсальное - это основной итог наблюдений поэта. И в этой универсальности исторический смысл его наблюдений. Его резюмирует "Комедия". Самая универсальность Дантовой "жадности" снимает с нее характер преступности и греховности. Дантова "жадность" не что иное, как стяжательство современной ему эпохи. Поэт, накопляя свой эмпирический материал, не заметил, что он просто-напросто характеризует растущую власть материальных интересов над людьми. Особенно над "жадными" интересами церкви, которая так повязла в этом грехе. Стоя на своих этических и богословских позициях, Данте не может мириться с тем, что "жадность" оказывается присуща человеческой природе как некая необходимость. Повседневная жизнь, быт в своих многообразных проявлениях, изобиловали фактами, иллюстрирующими власть "жадности", но формул, раскрывающих закономерность этих фактов, не было. Перед ним был чувственный мир во всем своем разнообразии: природа, общество, человек. Он был вполне способен охватить его взором. Он изображал его с невиданной еще пластичностью, ибо был гениальным поэтом. Но для него в этом чувственном мире кристаллизовалась как реальная прежде всего его духовная субстанция. Он ее изучал, анализировал, принимал, отрицал. Материальная же основа этого чувственного мира от его анализа ускользала как неизмеримо менее важная. Тем не менее то, что он обобщил под понятием "жадность", было показано эмпирически с такой силой, что сущность его вскрывается для нас с полной ясностью.
И от всего этого тёмного, коварного, гниющего действа он хотел избавиться. Поэтому, он и создал мир ("Комедию"). Но и в нем, сколько поправок вносит поэт в то, что традиционно представляет христианская религиозная литература как божьи приговоры, сколько раз прямо или косвенно дезавуирует их, заменяя своими, или, же самовольно, вовсе не в согласовании с учением о добродетелях и пороках, осуждая одних грешников и милуя или превознося других. А то – вообще позволяет себе неслыханные нововведения, которые никак не согласуются с церковным правоверием и представлениями об Аде. Такие сомнения и противоречия проходят красной нитью через всю поэму и особенно сказываются в Раю: "Мое смятение" (Рай,I, 86); "мое смятение" (Рай, XX, 79); "сомненье, тайных мук моей душе принесшее столь много…" (Рай, XXII, 1). Его упрекают: "Но ты молчишь, тая недоуменье… тебя, теснит сомненье" (Рай, XXXII, 49, 51). И так далее.