3. Нарастание оценки значения будущей войны в истории человеческой цивилизации: от оценки ее как выражения кризиса человеческого общества («В дни кометы») до признания ее толчком к новой ступени общественного развития – единому мировому государству («Освобожденный мир»).
Наряду с указанными тенденциями выявляется и другая: с приближением Первой мировой войны, контуры образа будущей войны в произведениях Уэллса становились все больше похожими на нее. Будущая война становилась реальностью.
Глава 3. Последствия будущей войны
В начале данной главы необходимо сказать несколько слов о нашем понимании ее темы. Мы не ставим своей целью проанализировать весь спектр последствий войны, о которых пишет Уэллс. Главная причина этого состоит в том, что данный вопрос уместнее рассматривать в контексте общефилософских взглядов писателя, и, прежде всего, его идеи единого мирового государства (попытка чего проделана, например, в работе И.С. Савельевой) с привлечением соответствующего круга источников. Мы же хотим сосредоточиться, главным образом, на вопросе послевоенного устройства, так как в нем, на наш взгляд, содержится немало идей, позволяющих рассматривать позицию Уэллса именно как представителя британского общественного мнения. Хотя полностью обойти стороной вопрос о непосредственных последствиях войны мы, конечно же, не сможем.
Любая война несет разрушения, гибель людей, материальные потери. Однако их характер и последствия в немалой степени зависят от масштаба войны. Будущая война в произведениях Уэллса в этом отношении принципиально отличается от всех предыдущих. Можно говорить о двух «новых» масштабах:
1. Технический масштаб. Научно-технический прогресс, осуществляющийся в рамках устаревшей общественно-политической системы, приводит к тому, что нелепо управляющиеся государства использует в войне друг с другом оружие катастрофической мощи (атомные бомбы, воздушный флот). Уэллс говорит об огромных разрушениях как неизбежном следствии будущей войны: «Катастрофа была логическим следствием приложения науки к войне» [116]. В этом отношении позиции Уэллса и Блиоха, говорившего о колоссальных экономических и материальных потерях (хотя причины, выдвигаемые им были все же иными) в будущей войне весьма близки.
2. Мировой масштаб. Уэллс подчеркивает значение этого фактора как абсолютно нового качества будущей войны. Как бы ни была важна немецкая операция по воздушному удару по США, описываемая в «Войне в воздухе», действительно катастрофические и определяющие последствия для истории война приобретает тогда, когда ее участниками становится весь мир. Быть может, Уэллс так много пишет о силе Восточно-Азиатской конфедерации именно с целью придать этому своему положению большую убедительность.
Эти два фактора делают будущую войну отличной от всех других в человеческой истории. Они также свидетельствуют о том, что война не будет скоротечной, как ошибочно полагали военные теоретики [117]. Приблизительную продолжительность будущей войны Уэллс оценивает в 5 лет [118].
Все вышеперечисленные соображения позволяют еще с одной стороны взглянуть на вопрос о предчувствии войны. В романах Уэллса будущая война «растворена» повсюду: в заголовках газет, в бравых речах политиков, в гонке вооружений, наконец. Кажется, что все ждут войну, что все уже, в сущности, готовы к ней. Однако о какой войне идет речь? Обращаясь к историческим фактам, мы видим, что военные теоретики говорят о краткосрочной войне, что политики внушают народам, что война будет легкой и победоносной. Но будущая война, изображенная Уэллсом, совсем другая: ужасная и долгосрочная. В сущности, Уэллс говорит не просто о том, что люди не готовы к войне, он стремится показать, что они не готовы к принципиально новой и невиданной в истории человечества войне. Той войне, которую потом назовут Первой мировой.
Во главе 2 мы говорили непосредственно о боевых действиях на фронтах, однако они прямым образом влияют на положение в тылу, на положение, которое и изменит мир.
Уэллс пишет, что «логическим следствием всемирной войны явился социальный крах на всей планете» [119]. Его проявлениями становятся кризис и гибель денежной и кредитной системы, безработица, голод. Через месяц после начала войны «не оставалось ни одного города, где бы обычные законы и судопроизводство не были заменены чрезвычайными мерами, где бы ни прибегали к огнестрельному оружию и казням в целях поддержания порядка и пресечения насилия» [120]. По сути, Уэллс отмечает два важнейших обстоятельства, выявившихся в ходе будущей войны: 1) стирание принципиальной грани между фронтом и тылом; 2) сворачивание применения ряда демократических процедур и порядков во время войны. Даже в такой традиционной конституционной монархии как Великобритания в ходе войны была значительно усилена исполнительная власть (что проявилось, в частности, в ограничении деятельности парламента), введен государственный контроль за рядом областей (цены на лен, джут, свеклу), создано Министерство вооружений [121].
Общим выводом Уэллса о последствиях мировой войны является признание того, что она повергает человеческую цивилизацию в экономический, политический и социальный кризис. Однако выходы из этого кризиса видятся писателю по-разному.
Своего рода «пессимистический» вариант представлен в романе «Война в воздухе». В течение пяти лет война разрушила казавшиеся незыблемыми основы цивилизации: развитую экономику, систему образования, культуры, политических учреждений. Однако этот глубочайший кризис не служит толчком к осознанию необходимости фундаментальных изменений, и что не менее важно Уэллс просто не находит тех сил, которые готовы взять на себя дело послевоенного устройства. Война отбрасывает человечество назад в историческом развитии. Эту идею Уэллс развивает посредством сравнения, проходящего через весь роман. Оно состоит в том, что цивилизация XIX – начала XX века сравнивается с Римской империей эпохи Антонинов: все то же кажущееся благополучие и незыблемость, бурное экономическое развитие и иллюзорная стабильность. Соответственно послевоенный мир изображается очень похожим на средневековье: мир замкнутых общин (численностью около 150 человек), ведущих натуральное хозяйство. Они жили «жизнью, скудной и бережливой, неразрывно связанной с коровами, и с курами, и маленькими полями» [122]. Постепенно они приходят к необходимости религии, выполняющей функции ценности, связывающей людей внутри общины. Одним словом, Уэллс рисует картину деградации человеческого общества, шаг назад по пути исторического развития.
Чем можно объяснить столь мрачный взгляд писателя на послевоенный мир? На наш взгляд, главная причина состоит в том, что Уэллс к этому времени еще не нашел для самого себя ответа на вопрос о выходе из послевоенного кризиса. Представленный «пессимистический вариант» является лишь отражением упадка, в который война толкает этот мир, он является скорее отрицанием истории, чем действительным утверждением какой – либо собственной позиции Уэллса.
В качестве доказательства этой точки зрения можно привести следующий факт. Как будет показано ниже, в романе «Освобожденный мир» (1913) у Уэллса уже есть рецепт послевоенного устройства, который состоит в организации мирового государства.
Логично теперь обратиться к «оптимистическому варианту» послевоенного мира, представленному в романе «Освобожденный мир». В его основе лежит разрешение дилеммы, существовавшей еще до войны. Она состояла в том, что старый («опиравшийся на семью, небольшую общину, распыленную промышленность») и новый («жизнь, измерявшаяся иными масштабами, с широкими горизонтами и по-новому осознанными задачами») уклады жизни не могли больше сосуществовать. Выходом из этой ситуации стало создание мирового государства.
Уэллс много пишет о новой организации земледелия (замена индивидуального земледельца земледельческой гильдией[123]), новой системе расселения (построенная на научном планировании, ликвидации элементов стихийности и зависимости от природных условий [124]), расширяющихся возможностях для развития системы образования и культуры, связанных с наличием все большего свободного времени, раскрытием задавленных до этого творческих способностях человека [125]. Однако эти размышления относятся скорее к сфере утопии, и их изучение связано не столько с темой будущей войны, сколько с анализом утопических и общефилософских взглядов Уэллса. Нас же больше интересует конкретное политическое воплощение единого государства – Совет в Бриссаго.
Он представляет собой собрание «как номинальных правителей, так и истинных властителей мира наряду с величайшими умами современности» [126], организованное горячим сторонником идеи единого государства Лебланом. В сущности, это представительное собрание политической и интеллектуальной элиты мира. Однако мы не нашли серьезных упоминаний о представителях, скажем, Индии, африканских стран, другими словами представителей колониального мира. Общее число собравшихся – 93 человека [127], что оставляет весьма мало шансов на присутствие представителей мира периферии. Одним словом, судьба будущего единого государства будет решаться далеко не народами и даже представителями всего мира, а в большей части элитой развитых стран Европы, Америки и Японии.
Одной из самых колоритных фигур Совета и его председателем является король Эгберт – молодой король почтенного и древнего королевства Европы. Читая текст романа складывается весьма устойчивое впечатление, что этим королевством была Великобритания. Так, например, секретарем короля является ученый, «ради этого поста оставивший профессорскую кафедру мировой политики в Лондонском (выделение мое – М.И.) институте социологических, политических и экономических наук» [128]. Странно было бы, если профессор Лондонского института являлся секретарем монарха не из Великобритании. Этот король на вопрос своего секретаря о том, кто же станет правительством нового единого государства, весьма безапелляционно заявляет, что само собрание им и станет [129]. Таким образом, получается, что Уэллс, предлагая революционную по сути идею единого мирового государства, говорит об очень традиционных методах его создания – политическое соглашение глав ведущих мировых держав. Нетрудно заметить, что Совет в Бриссаго в немалой степени напоминает будущую Лигу Наций, в основе создания которой лежали какие угодно интересы, но только не создание единого государства.