Одним из примеров тому может служить неслучайно ставшее популярным стихотворение «Людям, чьих фамилий я не знаю» - стихотворение, которое мог написать лишь тот, кто слушает «гул времени». Обращаясь к «безвестным», «секретным» атомщикам и ракетчикам, поэт сумел сказать не только о нашей благодарности «гениальным невидимкам», но и о большем: о тех душевных качествах, которые позволяют в наш суровый век верить в благоразумие человечества, о готовности посвятить свою жизнь людям, о верности нелегкому долгу:
От чужого укрыты взгляда,
от любого укрыты взгляда, -
ничего не поделаешь –
надо,
ничего не попишешь –
надо.
Так бьется в его стихах пульс времени, становясь личным поэтическим переживанием.
Было в свое время заметное стихотворение «Я действительно подкуплен. Я подкуплен...», полемически направленное против тех за рубежом, кто пытался обвинить советских писателей в продажности. Спустя много лет Рождественский, отвечая на еще один подобный упрек, снова вызывает огонь на себя: «Я писал и пишу по заказу». В этом стихотворении содержится творческая программа, кредо поэта.
По чьему же заказу пишет поэт?
Оказывается, «по заказу дождей и снегов». А также «дороги, бегущей к закату, и висящих над ней облаков». Картины природы – дождь, снег, осенние гнезда, нахохлившие птицы – сменяются атрибутами социального бытия: «И распахнутых настежь газетных обжигающих руки страниц!» Приходит черед метафорических обобщений: «По заказу орущего мира и смертельной тишины». И вдруг негромкое:
Я писал и пишу
по заказу
горьковатой улыбки твоей,
не разгаданной мною
ни разу...
Вот этот-то неожиданный поворот, когда после едва ли не вселенских обобщений, после космических далей он вдруг обращается к глубоко личному, близкому, даже интимному, - любит Рождественский. Стихотворение может начинаться так: «Непонятны голоса Галактик, различимые едва-едва... Смотрит в небо жерло телескопа, от земных волнений отстранясь». А буквально двумя строчками ниже – эти самые волнения предстают крупным планом: «А на кухне в крутобокой миске тесто ждет, чтоб хлынуть через верх...Женщина хлопочет. Самый близкий, самый непонятный человек». Резким укрупнением плана, контрастным монтажом – приемом кинематографическим, эйзенштейновским – Рождественский владеет мастерки. Иногда смена планов осуществляется в обратной последовательности: «...За этой невзрачною спиною – две революции и три войны». После довольно–таки приземленного описания как будто заурядного дворового пенсионера, играющего в домино, строчки эти освещают его образ иным, романтическим светом.
Изменение ракурсов – когда в одном стихотворении сочетаются обобщение и конкретика, высокий пафос и «низкое» бытописательство – придает стихам Рождественского, написанным на социальные, гражданские темы, особый колорит, вызывает у читателя доверие к тому, о чем в стихах повествуется.
Таким людям, как этот старик из стихотворения «Пенсионер», противостоят у Рождественского другие «герои» - тупой, ограниченный мещанин, бездушный браконьер, хитроумный бюрократ...Характерно его стихотворение конца пятидесятых годов – «На Севере был я однажды...», в котором рассказывается о встрече с неплохими в общем-то людьми, трудягами, а потом о том, как, придя на собрание, он видит совершенно не отвечающих за свои слова, недалеких обывателей, повторяющих, не задумываясь, формулировки, далекие от их подлинной жизни, их забот и тревог. И далее поэт начинает вести речь уже не только об этом конкретном собрании, но и о собраниях вообще, в том числе и о писательских собраниях, о том, как формализм душит, сводит на нет любое общественное начинание.
В подобных стихах Рождественский пользуется своим, только в его арсенале находящимся приемом: он как бы впрямую обращается к негодяям. На самом деле это действительно не более чем прием, условность: конечно же, поэт не рассчитывает на то, что отрицательные герои его лирики так уж сразу пересекутся, изменятся к лучшему, просто негодяев Рождественский привык описывать во втором лице. Так ему удобнее – без посредников проявлять свой гражданский гнев.
Таково стихотворение «Стыдливые»: « Вы ведь не боитесь, вы стесняетесь. Вам ведь не страшно, вам – стыдно. Стыдно защищать слабого, мнение иметь совестно, стыдно не хвалить тщеславного, неудобно с подлецом ссориться...» и т. д. Таково стихотворение «Пресмыкающиеся», в котором он обращается к фарцовщикам, выклянчивающим «фирменные» вещи у иностранцев: «Сэр уступите запонки», «Мистер, продайте носки». Описывая эту сценку, Рождественский снова делает это при помощи «вы»: «Мистеры ухмыляются, - просьба слаще халвы, - мистерам представляется, что перед ними не вы! Что это, - завидев брюки, которым копейка цена, - к ним подползает на брюхе прославленная страна!» Причем, обращаясь к тому или иному отрицательному типу, Рождественский употребляет эпитеты чрезвычайно нелестные, зачастую очень едкие, - разумеется не для того, чтобы продемонстрировать свое бесстрашие (противник-то условный, с его стороны автору отпор не грозит), а чтобы рельефнее выявить свое к ним отношение, свою позицию.
Затем у изощренного в социальных обличиях поэта появились новые враги. Поистине безграничным презрением пронизано стихотворение «Государственный частник»: «В суете равнодушных, на глазах безучастных, уставая от мыслей, забот и зевот, рядом с нами живет государственный частник. И пора бы признаться – неплохо живет».
Кто же он такой, этот «государственный частник»? Рождественский объясняет: «Он на службе. Но только, плюя на законы, может он, подчиняясь себе самому, не достроить завод, не отправить вагоны, если это не выгодно лично ему!». «В институтах, на стройках, в совхозах и трестах» - всюду пробрался! – «широко и талантливо грабит страну!» Это – новое лицо, его не было и быть не могло в пятидесятых, когда Рождественский начал обличать. И поэт как честный исследователь действительности не мог, конечно, пройти мимо. Ведь он всегда считал себя выразителем времени, чувствовал и подчеркивал связь с ним.
О времени следует сказать особо.
К семидесятым годам вдруг начали писать о том, что Рождественский чуть ли не устарел, остался в прошлом, что эпоха эстрадного поэтического призыва кончилась, и задачам времени этот поэт перестал отвечать. Его упрекали и в «плоскостном мышлении», и в риторичности, и в чрезмерной социальности, а он оставался все тот же. Ни в малой степени не внявший упрекам и советам, он был также энергичен, уверен в своих силах и правильности избранного пути. И до сих не «устарел», до сих пор современен, находит отклик у самой широкой, поистине многомиллионной аудитории.
Отвечая некоторым критикам, призывающим современных писателей писать в расчете «на века», «думать только о вечном», чураться эстрады, публицистики, непосредственного разговора с глазу на глаз с большой аудиторией, Рождественский пишет стихотворение «В день поэзии», в котором четко формулирует свое понимание творчества:
...Века
веками.
Поживем –
обсудим...
Но продолжайся,
ежедневный бунт!
Партийная,
по самой высшей сути,
поэзия,
не покидай
трибун!
Не покидай!
Твой океан безбрежен,
Есть где гудеть
разбуженным басам!
Пусть в сотый раз
арбузом перезревшим
раскалывается
потрясенный
зал!
По праву сердца
будь за все в ответе,
о самом главном на земле крича.
Чтоб ветер Революции
и ветви
ее знамен
касалися
плеча.
Разгадку тут, когда думаешь, о причинах стойкой популярности Рождественского, надо, видимо, надо искать не столько в особенностях общественной жизни (хотя и они, конечно, сыграли немаловажную роль), сколько в нем самом, точнее, в характере его связи с действительностью. Чутко прислушивающийся к жизни, готовый в любую минуту отразить злобу дня, Рождественский в своем творчестве, по сути, прошел все этапы, которые прошло в своем развитии наше общество того времени, он участвовал в решении его проблем, выявлении его болевых точек. Его время пройти не могло, ибо он шел вместе с ним.
В сборнике 1982 года «Это время» (характерное программное название!) поэт высказывается вполне определенно: «...я жил в эту пору. Жил в это время. В это. А не в какое другое!» Об этом заявлении важно помнить, читая стихи Рождественского. Их нельзя рассматривать в отрыве от контекста общественной ситуации.
Да, некоторые его стихотворения, написанные на злобу дня, имели сиюминутное значение. Время не всегда доказывало их состоятельность, порой опровергало авторскую позицию. Но в свою пору и эти стихи работали. Так произошло, например, со стихотворением «Прорубают Арбат», в котором Рождественским воспевалось разрушение старинных арбатских переулков. Оно завершалось победно:
Проклинаю романтику
тьмы,
подвалов,
щелей
и бараков!..
Тяжело и рассержено
охнув,
рушится навзничь стена...
Не для нашего сердца
полусон, теснота, тишина.
Как-то в разговоре с Рождественским Андрей Мальгин сказал, что не может понять, зачем он включил это стихотворение в недавно вышедшее собрание сочинений, при этом назвав стихотворение довольно резко – однодневкой. Поэт тут же с этим определением согласился – стихотворение ему тоже теперь не нравилось. Но он объяснил, что писалось оно вполне искренне: развернувшееся грандиозное строительство молодой поэт воспринял как элементарное улучшение жилищных условий тысяч и тысяч людей. Он не верил, не мог поверить в «романтику подвалов» хотя бы потому, что сам с семьей жил в подвале.