Впрочем, такого рода однодневок мало. Нет, пожалуй, ни одного сколько-нибудь серьезного общественного вопроса, к которому бы не прикоснулся поэт. Все, что волновало страну, народ, все, что обсуждалось на страницах газет и самых разных трибун, - все находило место в его стихах.
Интересно, что даже в своей зарубежной публицистике Рождественский то и дело выходил на отечественные проблемы. Таково, например, «Чисто деловое письмо из Нью-Йорка Сэму Звягину, отечественному пижону», забывшему, что он русский, и во всем бездумно подражающему и поклоняющемуся Западу. «Ну вот, приедешь ты на Запад, - нравоучительно пишет ему Рождественский в своем «письме», - тебя попросят, скажем, спеть что-нибудь свое, русское, - и что ты исполнишь? «Мамбо «Домино»? Огрызочки репертуара Прейсли?»
Вообще, у Р.Рождественского в стихах очень силен педагогический пафос. Нравоучительность (в хорошем смысле этого слова) появилась уже в самых ранних его стихах, даже когда он обращался к ровесникам, товарищам по возрасту и жизненному опыту. Вот, например, стихотворение пятидесятых годов «Взрослеют люди»: «Мальчики пьют не на свои. На чужие пьют. На папашины». В стихотворении содержится описание ресторанной попойки, после чего следует незамедлительный вывод: «...Мальчики решили взрослеть. А взрослеют люди не так. Не в вине, не в лихорадочной мгле, не в чахоточном дыму папирос. Люди взрослеют на земле, мокрой от рокочущих гроз...» Переход от иронии к нравоучительству, к дидактике – это обычный принцип контраста для Рождественского.
Поэт уверен, что не только ему, но всем окружающим его людям есть дело до проблем и горестей страны. Он поддерживает такую заинтересованность. И вопросы, которыми стали обмениваться между собой люди: «Как в Свердловске проблема питания?»; «Как в Игарке с вопросом жилищным?..» и даже «Как там Франция? Как Германия?» - его радуют. И хотя поэт самокритично замечает: «Наши споры порой – непродуманны. Наши мысли порой – рискованны», - он и этим, кажется, в тайне гордится. И даже пишет: «Значит, в жизни мы разбираемся. Значит, сильные мы, а не слабые». И, наконец, главный вывод: «Значит, все это наше! Кровное! наше личное. Наше общее».
Нельзя не обратить внимание на обилие местоимения «мы» в разных его формах в стихотворениях Рождественского: «Мы цапаемся жестко. Мы яростно молчим...»; «Ошибок не прощаем. Себя во всем виним»; «...предъявим, как пропуск, мы руки в мозолях и сердце с охрипшими песнями», «мы судьбою не заласканы» и т.д. – вот типичные формулировки раннего, говорившего от лица всего поколения, а то и всего народа, Рождественского.
Но по мере того, как брала свое эпоха застоя, Рождественский все чаще от «мы» переходит к «я». Это свидетельство не только возмужания, наступившей зрелости, но и знак того, что с окружающей действительностью у Рождественского наметился разлад. Даже самые оптимистические стихи порой обрывались у него горькими нотами. Все чаще в сатирических стихах он выходил на обобщения. И даже в произведениях о современности все настойчивее искал опору в прошлом страны. Например, поэма «Двести шагов», за которую поэт получил Государственную премию. Здесь он с помощью мальчиков, идущих через площадь к Мавзолею, идущих мимо множества разных людей, (а если понимать это шире, как пытался донести сам Рождественский – мимо разных событий, времен), «попробовал связать разные вещи – историю с современными проблемами, вопросы быта с вопросами морали, нравственности». В этой поэме немало и открыто публицистических, «газетных» фрагментов. Например, «Нелирическое отступление о дорогах», в котором Рождественский с болью пишет о состоянии дорог в нашей стране. После опубликования поэмы поэту даже пришло письмо из Министерства автомобильных дорог РСФСР, в котором сообщалось, что министр включил эту главку в свой приказ по министерству. И это неудивительно, потому что там есть такие формулировки: «...в Державе такой, в Государстве таком бездорожье – уже безнравственно»; «Я мечтаю о пятилетке дорог...» и даже: «А сегодня, по-моему, коммунизм есть Советская власть плюс дороги...» Сам поэт говорит так о задаче писателя, литератора: «Главное – быть до конца честным, писать о том, что тебя волнует. Если меня, допустим, волнует состояние наших дорог, почему я должен молчать об этом?»
Публицистикой насыщены почти все стихотворения и поэмы Рождест- венского. Даже те, что посвящены любви. Такова его юношеская поэма «Моя любовь», которая привлекала как раз своим общественным, антимещанским пафосом, утверждающим свободу личности, обращенностью к злободневным проблемам, большой воспитательной ролью.
Все стихи Рождественского о любви, начиная с известного «Я уехал от весны» (1956), наполнены тревожным сердечным движением. Путь к любимой для Рождественского – всегда непростой путь, поиск смысла жизни, единственного и неповторимого счастья, путь к себе.
Восемь лет спустя после полета первого космонавта Ю. Гагарина, Роберт Иванович, находясь под впечатлением от ошеломляющего известия о его гибели, написал поэму «Посвящение». Хотя она и называется «Посвящение», имя первого космонавта не встречается ни разу, но читатель с первых строк понимает, о ком идет речь и почему идет – только что страна была потрясена известием о его гибели. «Мне нравится, как он сказал: «Поехали!..» - вот первая строчка поэмы «Посвящение». Все знают, кто это сказал: «Поехали!»
Рождественский начинает поэму как бы сразу с кульминации – с того момента, когда человек впервые стартовал в космос. Воспроизводится действительно каждый миг («И широко, размашисто, стотонно, надежд не оставляя на потом, с оттяжкой по умытому бетону вдруг стегануло огненным кнутом...»). С этого момента начинают стремительно развиваться, разворачи- ваться события поэмы. Собственно, они разворачиваются одновременно в разных плоскостях, многих временах, но все же действие прошито контрапунктными маленькими вставками: «А он...» - рассказывающими об очередном миге этого исторического полета. Внизу остались все те проблемы, над которыми бьется автор, все те герои, с которыми он заводит беседу, все те воспоминания, которые призывает на помощь, а Гагарин – летит...
Такому событию, как первый полет человека в космос, Рождественский посвятил еще одну свою поэму, написанную в 1959 году специально для радио, - это радиопоэма «Пятнадцать минут до старта». Она проходит в форме диалога между Человеком, собирающимся в космос (его играл Сергей Бондарчук), и Землей (Алла Тарасова). Человек прощался с Землей, Земля напутствовала его перед дальней и опасной дорогой. Радиопоэма бесчисленное количество раз передавалась по радио и даже получила первое место на каком-то международном конкурсе.
Самую большую известность и в стране, и за рубежом приобрела поэма «Реквием», посвященная памяти павших на фронтах Великой Отечественной войны. В ее десяти главках звучат десять стиховых мелодий – заклинаний, песен и плачей, где голос поэта вступает в перекличку с голосом матери, не дождавшейся сына, с голосами погибших воинов. «Реквием» был создан по предложению композитора Дмитрия Кабалевского в 1960 году, - когда отмечалось пятнадцатилетие окончание войны.
Даже самое, казалось бы, камерное, интимное, глубоко личное стихотворе –ние у Рождественского, как правило, выходит на социальные обобщения, глубоко гражданские, социальные вопросы. А. Бочаров верно подметил: «Рождественский – один из тех мастеров, у кого пристальный и постоянный интерес к общественным событиям неотрывен от душевной сосредоточенности, глубинных душевных движений, напряженной внутренней работы». И оттого бывает и обратное: к интимному началу Рождественский обращается тогда, когда хочет, чтобы социальное непременно дошло до каждого читателя, каждого слушателя его стихов.
Мне говорят:
Послушайте,
упрямиться чего вам?
Пришла пора исправить ошибки отцов.
Перемените имя.
Станьте
Родионом.
Или же Романом, в конце концов.
Но вот поэт начинает излагать историю своего времени. Рассказывает о том, что в начале 30-х годов многие в алтайских селах назвали своих детей именем Роберт. Это, оказывается, в честь Роберта Эйхе, секретаря крайкома, латыша, революционера. «Не пахло иностранщиной! Пахло революцией! И были у революции ясные глаза...» И заканчивает: «Несем мы имена удивительных людей. Не уронить бы! Не запятнать бы!»
Конечно, Рождественский просто мог бы рассказать о судьбе Роберта Эйхе, но отдача от такого стихотворения была ба совсем иной – поэтому-то он сознательно избрал для повествования предельно личный ракурс.
На публицистику Рождественский выруливает даже из пейзажа. Казалось бы, невинное начало:
До самого горизонта
мерцает зовуще и вечно
лунная дорога,
сделанная из слюды.
А мы шагаем по дюнам.
Мы вышли в четыре вечера.
За нами остаются
глубокие следы.
И вот, остановившись на слове «следы», поэт начинает расширять его значение, придавая ему характер обобщения: «Гул от нашей походки ширится, нарастает, и эхо ударяет в грядущие года!»... Разумеется, в дюнах, на берегу моря никакого «гула от походки», тем более ударяющего эха» быть не может – а значит, речь идет уже не столько о следах на песке, и даже вовсе не о них, а о других следах – оставленных поколением, народом. Взгляд охватывает уже всю планету: «дышит в наши лица то зноем, то холодом, тяжело вращается шар земной». Но «мы» идем дальше, оставляя везде следы: «следы» остаются «в тундрах и пустынях садами, городами, хорошими людьми...» И вывод: «И если мы пройдем по лунной дороге, то и на ней останутся наши следы!»