высшего профессионального образования
Чувашский государственный университет имени И.Н. Ульянова
Филологический факультет
Жанр притчи в прозе рубежа веков (И. Бунин, А. Куприн и Б. Зайцев)
Выполнила:
Студентка V курса
Буковская Наталья Николаевна
Научный руководитель:
К. ф. Н., доцент
Ляпаева Л.В.
Чебоксары 2004 год
Содержание
Введение
Глава I. Притча как литературоведческая проблема
Глава П.Особенности притч И. Бунина, А. Куприна и Б. Зайцева
2.1 Аллегоризм притч А. Куприна
2.2 Библейские мотивы в притчах И. Бунина
2.3 Философский характер притч Б. Зайцева
Заключение
Введение
На рубеже веков в литературе произошла смена жанров. Ведущее положение в русской литературе занял малый жанр. Ломка системы жанров не могла не отразиться на творчестве таких писателей, как И. Бунин, А. Куприн и Б. Зайцев (42, 13).
Александр Куприн и Иван Бунин вступили в литературу в 90-е годы Х1Х века, Борис Зайцев в начале 900-х гг. Объединяет их приверженность к жанрам малой прозы и особое отношение к А.П. Чехову, в котором они видели мастера русского рассказа.
Исследователи (В.А. Гречнев, Э.А. Шубин, А.В. Огнев) обращают внимание на то, что А. Куприн и И. Бунин сыграли важную роль в развитии малых жанров (42, 13; 60; 55, 6). Они говорят о ведущем положении рассказа в прозе И. Бунина, А. Куприна, Б. Зайцева, и отмечают, что беллетристы обращаются к жанрам древнерусской литературы, среди которых и притча (55, 6).
Традиционная, устоявшаяся веками поэтика притчи, легенды, сказки активно влияла на структуру «малой прозы» таких писателей, как А. Куприн, И. Бунин и Б. Зайцев. Они обращались к жанрам легенд, притч, аллегории, к формам, прежде всего, очень ёмким и доступным. По мнению В.А. Гречнева, это жанры, в которых стихия лирических чувств самым удивительным образом сочеталась с эпической широтой и философской углубленностью (43,7).
Несмотря на то, что А. Куприн, И. Бунин и Б. Зайцев являлись писателями одной эпохи, тем не менее, сопоставительных работ о прозе этих художников нет. Нам представляется, что писателей объединяет тяготение к жанру притчи.
О жанровом своеобразии писателей говорили многие исследователи: В.Н. Афанасьев, П.Н. Берков, А.А. Волков, О.Н. Михайлов, Ф.И. Кулешов, М.В. Михайлова, Н.И. Пак (15;16;17;18;29;30; 22;25;32;33) и другие.
В.Н. Афанасьев пишет: «К середине 900-х годов Куприн уже выработал в общих чертах тип своего собственного купринского рассказа… Прежде всего Куприн, - и это отличает его от Чехова, Бунина – сохранил пристрастие к остросюжетному фабульному рассказу. Сюжет в этих произведениях не просто способствует изображению характера героя, но помогает его раскрытию в какой-то значительный момент жизни героя» (15, 162-163).
Таким образом, В.Н. Афанасьев выделяет фабульный рассказ у А. Куприна и бесфабульный у И. Бунина (15, 162).
Исследователь также акцентирует своё внимание на рассказе-очерке А. Куприна: «Характерные особенности Куприна – тонкая наблюдательность, повышенный интерес и внимание к маленьким, незаметным, а иногда и деклассированным, брошенным на дно жизни людям.… Стремясь нарисовать типичные фигуры той или иной социальной категории, той или иной профессии, Куприн даёт обобщённые образы, а героев называет не по имени, а по принадлежности к той или иной группе – певчий, пожарный, квартирная хозяйка, художник и т.д.» (15, 17). Однако о жанре притчи и притчеобразности В.Н. Афанасьев не упоминает.
А.А. Волков (17;18), говоря о жанровом своеобразии А. Куприна и И. Бунина, отмечает наличие легенд и аллегорий у Куприна, а у Бунина - аллегорического рассказа и притчи. Исследователь отмечает, что «повесть «Суламифь» Куприна проникнута духом восточных легенд»(18, 244), а в 1905 году писатель создаёт аллегорию «Сны»(18, 27).
В творчестве И. Бунина А.А. Волков выделяет аллегорический рассказ «Сны», причём свободно пользуясь понятиями аллегорический рассказ и притча. Исследователь не просто рассматривает творчество двух писателей, но и находит один и тот же жанр, к которому обращаются А. Куприн и И. Бунин – аллегорию с одинаковым названием «Сны».
Ф.И. Кулешов также находит в творчестве Куприна и Бунина – аллегорический рассказ, легенду. Он пишет о Бунине: «Романтическая легенда «Велга» явилась данью Бунина тем увлечением условными формами словесного искусства, которые так явственно обозначились в русской литературе уже с середины 80-х годов (аллегории и сказки Толстого, Гаршина, Короленко, Лескова) и получила широкую распространённость на рубеже веков в романтических сказаниях, легендах и аллегориях Куприна, Вересаева, Телешова, Андреева, Тана-Богороза» (23, 310).
В 900-е годы Бунин увлекается бесфабульным рассказом, как говорит Ф.И. Кулешов, «он в ту пору явно предпочитал бесфабульный рассказ, в котором вместо «события» и «случая», то есть вместо чёткого и связного сюжета, был лишь намёк на сюжет. Чаще всего в лирической прозе отсутствовало резкое столкновение характеров, приглушались интриги. Человек ставился лицом к лицу с природой, воспринимаемой с необыкновенной обострённостью чувств» (23, 310).
Исследователь говорил и о жанровом своеобразии Куприна:
«…Куприн – реалист охотно пользовался и условно-фантастической формой, как это он делал в 90-е годы, когда им были написаны легенды «Аль-Исса», «Палач», аллегорический рассказ «Собачье счастье». В формах художественной условности выдержан целый ряд купринских произведений периода первой революции. Таков не только фантастический «Тост», но и «Сны» - рассказ предельно насыщенный образной символикой…. Элементы художественной условности, несомненно, присутствуют в сюжете ряда реалистических рассказов, очень различных по содержанию и системе образов, таких, к примеру, как «Штабс-капитан Рыбников», «Обида», «Бред», «Исполины» (23, 263).
Далее Ф.И. Кулешов продолжает: «Заключенная во многих рассказах символика, моральная или философская аллегория являлась одним из средств художественного обобщения явлений, фактов, черт обновляющейся современности, которая предсказала чуть ли не готовые сюжеты, неожиданные и, казалось бы, неправдоподобные, выдвигая острые конфликты, сложные коллизии, столкновения характеров и страстей.
Использование средств и приёмов условной трактовки тем и образов, привлечение фантастики, аллегории, поэтической символики, сатирического гротеска и гиперболизации, эзопова языка, форм сновидения, жанра легенд и сказок – всё это, в конечном счете, было подчинено задачам обобщённо-образного раскрытия авторской мысли о значительности и грандиозности событий, происходивших в реальной действительности» (23, 263-264).
Об особенностях прозы А. Куприна и И. Бунина писал и О.Н. Михайлов (29;30;31). А в творчестве И. Бунина помимо рассказа исследователь выделяет и другие жанры – легенды, предания, притчи, сказания… - при этом не касаясь сути жанровых признаков указанных явлений (30, 83).
Таким образом, исследовательский материал показал, что вопрос о притчеобразности прозы Бунина, Куприна, Зайцева только заявлен, но не раскрыт, вопрос о притчеобразности не освещался.
Некоторые исследователи творчества А. Куприна, такие как П.Н. Берков, Л.В. Крутикова, говорят об увлечении писателя Библией (16, 20; 24, 82).
П.Н. Берков пишет: «В 1894 году писатель отдаёт дань жанру неглубоких «легенд», подражая известному тогда «королю фельетона» В. Дорошевичу, прославившемуся своими «Легендами и сказками Востока» (26, 25).
А к 1906-1907 году у Куприна окончательно сложилось творческое мировоззрение, которое в значительной мере сказывалось в произведениях предшествующего периода, и суть которого сводилась, по мнению П.Н. Беркова, к следующему: «человек воспринимается им не как часть коллектива и не в коллективе. Понятие коллектива как-то не укладывается в художественном сознании Куприна» (16, 113).
П.Н. Берков считал, что «принцип индивидуального восприятия жизни у Куприна остаётся незыблемым на всём протяжении творчества» (16, 114).
«Эта мысль проводится в ряде произведений, но особенно отчетливо выражена она в аллегорическом рассказе «Собачье счастье» (16, 115).
Л.В. Крутикова также выделяет аллегорические рассказы, притчу (24, 63).
Исследователи творчества И. Бунина также говорили о жанровом своеобразии писателя.
Исследователь В.А. Гейдеко отмечает: «Рассказ – излюбленный жанр… Бунина» (19, 255). «Особенность Бунина-рассказчика в том, что в рамках одного рассказа он соединял различные принципы сюжетной организации материала» (19, 266).
Л.А. Смирнова о жанровом своеобразии писателя говорит: «Малые формы прозы Бунина вызваны его стремлением сосредоточиться на внутреннем облике героев (в какой-то конкретной временной ситуации). Внешняя среда воспроизводится писателем очень экономно. И хотя бытовая конкретность присутствует во всех рассказах Бунина, его, прежде всего, волнуют вечные проблемы – смысл жизни, счастье, любовь, смерть» (37, 82).
Об особенностях бунинского рассказа писал К. Паустовский: «Каждый рассказ… Бунина подобен сильному магниту, который притягивает из самых разных лет, все частицы, нужные для этого рассказа» (34, 187).
А.А. Убогий назвал творчество Бунина мифотворчеством «он творил миф о России… Он уверенно «подправлял» сырой материал бытия – в направлении одушевленного идеала… Это и есть свойство мифа – такого свидетельства о событиях жизни, которое, не по всем совпадая с реальностью, всё же точнее, вернее, чем эта реальность, выражает глубинную истину бытия….
Творчество в чистом своём проявлении есть всегда мифотворчество, есть созидание высшего, вневременного представления о бытии. Так и бунинский труд по спасению бывшей России от мрака забвения, от «гроба беспамятства» и небытия есть не труд летописца – но труд миротворца» (39, 230). Проблема жанра притчи в творчестве И. Бунина не изучена.