«Воспринимал всё по-своему, с крестьянским уклоном» - приходит мне на ум строчка из биографии Сергея Есенина после прочтения повести Владимира Крупина «Дурдом». В произведении описывается жизнь обычной российской психбольницы, каких много по стране. Обычен этот быт, необычны только сами обитатели учреждения. Здесь что ни больной, то Диоген или Гегель в своем роде. Парадокс: психушка населена мыслителями, причем мыслителями русскими, выражающими свои простые и в то же время глубокие мысли с непосредственностью юродивых. На это скорее всего и был расчет Крупина: во все времена с дураков спрос был невелик, они одни могли говорить всю правду кому угодно и где угодно. Автор продолжает эту традицию, помещая ее в постперестроечный контекст. Крупин вообще традиционалист, таково мое представление о нем, составленное на основе некоторых материалов, которые удалось добыть в Интернете. Крупин прежде всего автор «деревенской» прозы, писатель деревенский, человек старой закалки, со своими специфическими взглядами на действительность. Жизнь воспринимается им через призмы христианства, традиционно русского уклада жизни, что он доказал в очередной раз в повести «Дурдом». На первый взгляд может показаться что Крупин в своем произведении предоставляет наконец трибуну простому русскому народу, пациенты больницы на протяжении девяноста с лишним страниц обсуждают постперестроечную жизнь, перемывая кости всем и всему: коммунистам, демократам, бизнесменам, правительству, американцам, евреям, обсуждают проблемы современной им России: пьянство, безработицу, лень русского народа, его пассивность, но, что важно при этом для Крупина, они жалеют себя и свой многострадальный народ. На самом же деле в суждениях больных, да и самого врача психбольницы, от имени которого ведется повествование, видится сам Крупин, получается, он просто дал трибуну себе самому, использовал свою творческую позицию художника, чтобы «протолкнуть» какие-то свои глубоко личные суждения и взгляды. «Начнем с того, что если кому не нравятся мои суждения, он дальше не читает», - заявляет Алексей Корсаков-Крупин в одной из первых главок повести. Я бы и рад дальше не читать, но мне как бы работу еще писать по этой повести, так что делать нечего, собрал всю свою волю в кулак и вперед. Есть у повести черты, которые мне близки, например: как мне сейчас думается, только задумывая работу над этой повестью, Крупин планировал продолжить традиции некрасовского народного правдоискательства, начатого им еще чуть ли не в «Кому на Руси жить хорошо». Что ж, похвально, и очень даже здраво, тем более из-за близости Крупина к народничеству (вообще, я бы даже назвал его современным славянофилом, если бы это слово еще было актуально в нашу эпоху). Хотя эффекта некрасовских произведений у автора не получилось. В одном из своих интервью он сам признавался, что очень часто «невольно портит произведения» в работе, то есть, в конечном счете, расхождения между замыслом и результатом не ислючены. Интересен также метод изображения Крупиным действительности через решетки и заборы психбольницы, и задаваемый им вопрос: Кто же нормальный? Люди по ту сторону забора или по эту? И где же все-таки она, норма поведения и жизни? Мысль эта далеко не нова, мне приходилось слышать и читать нечто подобное (вспомнить хотя бы бессмертный роман Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки», или фильм Алексея Учителя «Собака Павлова»), однако мысль интересна и по-моему заслуживает право на существование, из-за своего необычного ракурса. Интересно и заключение, напрашивающееся само собой, что настоящий Дурдом – это вся демократическая Россия, а психбольница получается здесь чуть ли не единственным оставшимся оазисом здравомыслия. Думаю, не стоило бы и говорить, что повесть нежизнеподобна, не уверен я, что в психбольницах так много настолько здравомыслящих людей, допускаю, что среди них есть интересные и даже очень интересные, со своей индивидуальностью и оригинальной точкой зрения, но чтобы столько? Увольте, хотя это уже совсем другой вопрос, дело вкуса каждого. По-моему, Крупин создал очередную утопию. А вообще-то все дело только в том, что я лично не согласен с многими суждениями автора, получается, в наших расхождениях во взглядах.
Например народничество Крупина, чуть ли не крестьянский пафос его произведений. Вспомним давний спор из 19 века, западников и славянофилов. Естественно, что самого Крупина я при этом условно отношу к славянофилам. По-моему, обоим этим направлениям не хватало чего-то одного: западникам – понимания русской души, а славянофилам, зациклившимся на своих корнях, здравого взгляда в перспективу. Я сам ни за тех, ни за этих. Я лишь стараюсь следовать правилу, выведенному еще эллинскими мудрецами: «Ищи золотую середину». Хорошо было бы соединить эти два направления мысли, думаю, тогда был бы результат. Но чего не хватало и тем и другим, так это действия. Патриоты своей страны, вместо того, чтобы делать что-то для ее благоустройства, они погрязли в своей бессмысленной полемике, и как писал дедушка-Крылов, «а воз и ныне там». Вот я и объяснил вкратце, почему я не разделяю позицию Крупина как писателя, а именно (еще раз повторюсь) из-за его некоторой ограниченности и нежелания оглянуться вокруг.
Слово есть дело
Таково название одной из небольших главок, на которые поделена вся повесть (кстати, названия главок афористичны, что разбивает повесть на своеобразные разделы, соответствующие проблематике каждой отдельной главки и помогает ориентироваться в словесно-мысленном потоке повести), к такому же заключению приходят пациенты психбольницы. «А ну-ка встань сюда, стоишь?, - вопрошают пациенты-Крупин, - Я тебя не ударю, я тебя матом шарахну. И жаловаться не смей, цензуры нет, свобода слова. Всерьез же мы говорили что слово и дело суть одно, что должна быть граница дозволенного, - там, где даром слова пользуются для оскорблений, разврата, пропаганды пошлости и насилия, тут надо у таких словоблудов отнимать орган массовой информации, даже стенгазету. Если же, к слову, телевизионщикам не терпится видеть разврат, значит они сами такие и есть». Так заключает Крупин свои рассуждения, в которых очевиден тезис (высказывание, мысль), но аргумент отсутствует, или же он не ясен. Кто бы из вас что выбрал: или бы ему дали по лицу, или обложили матом? Что из этого несет в себе меньше последствий? По-моему, автор подходит к решению этого вопроса с языческой позиции (это ведь язычники считали, что слово есть оружие, о чем упоминается в повести). Не спорю, это оружие, но встать и сделать что-то самому, по-моему, куда эффективнее. Вот тут начинается то, из-за чего я не принимаю позицию Крупина. На протяжении всего произведения пациенты только рассуждают, занимаются тем самым «словоблудием». Из-за чего вся повесть напоминает мне то ли сатирическую статью в какой-нибудь заштатной газете, то ли старческое брюзжание (типа «молодые ходят по газонам» и т.д.). Крупин ругает не только демократов, но и коммунистов, к которым, кстати сказать, сам принадлежал. Попробовал бы он ругнуть их со своих страниц во времена Союза, его бы тут же забили в камеру или посадили бы в тот самый Дурдом, о котором он пишет. Раз он такой правдоискатель, почему же во времена советской власти он предпочитал скрываться за занавеской политически-нейтральной «деревенской прозы»? Уже на середине начинает казаться, что ты находишься в одной из длинных очередей (например за колбасой), где все, кому не лень, ругают и охаивают все подряд. Думаю, мы все уже подобных разговоров наслушались, я, так точно. Тут-то и приходят мне на ум слова булгаковского профессора Преображенского: «Разруха не в грязных парадных, разруха в головах». Мне трудно с этим не согласиться. Мораль сего высказывания такова, что когда мы начнем что-то делать, для того, чтобы жилось хорошо, разруха исчезнет сама собой. Крупин же предпочитает вместо дела (следуя своей логике, что «слово есть дело») разводить бесполезную демагогию и скулеж на девяноста страницах. Вы спросите – Ну как же так? Ведь герои книги – душевнобольные люди, заключенные в специальном учреждении, что они могут сделать для России? Отвечаю: дело не в героях, и даже не в самом произведении, а в позиции Крупина, как гражданина (сейчас звучит немного возвышенно), который использовал свою позицию художника для вынесения на публику своих суждений. Тогда бы мог назвать «Дурдом» не повестью, а, например, статьей, и публиковал бы как статью. Что ж, все упорнее пульсирует в моем виске мысль, что пока мы будем жить под лозунгом «Слово есть дело», ничего в нашей жизни не изменится к лучшему.