Очень скоро М.А. Булгаков приобрел опыт и оперировал уже без учебника. Больных на приеме было очень много, к тому же его часто вызывали к больным в окрестные деревни. По утверждению Татьяны Николаевны, «диагнозы он замечательно ставил. Прекрасно ориентировался»[11].
«В выданном Булгакову 18 сентября 1917 года по случаю откомандирования в Вязьму удостоверении отмечалось, что за время службы в Никольском он «зарекомендовал себя энергичным и неутомимым работником на земском поприще». За период с 29 сентября 1916 года по 18 сентября 1917 года Михаил Афанасьевич принял 15361 амбулаторного больного, а на стационарном лечении пользовал 211 человек»[12]. Получается, что в день, без учета стационарных больных, у Булгакова было около 50 посещений. Это исключая выходные и праздники, а также те дни, когда Булгаков уезжал за пределы Сычевского уезда. Нагрузка колоссальная. В рассказе «Вьюга» Булгаков пишет даже о сотне больных в день, и, возможно, это не поэтическое преувеличение, а отражение реальности наиболее сложных для него дней. В упомянутом удостоверении перечислены и все произведенные молодым врачом операции: «ампутация бедра (1), отнятие пальцев на ногах (3), выскабливание матки (18), обрезание крайней плоти (4), акушерские щипцы (2), поворот на ножку (3), ручное удаление последа (1), удаление атеромы и липомы (2) и трахеотомий (1); кроме того, производилось: зашивание ран, вскрытие абсцессов и нагноившихся атером, проколы живота (2), вправление вывихов; один раз проводилось под хлороформенным наркозом удаление осколков раздробленных ребер после огнестрельного ранения»[13]. Многие из этих операций Булгаков запечатлел позднее в рассказах: поворот на ножку – в «Крещении поворотом», ампутацию бедра – в «Полотенце с петухом», трахеотомию – в «Стальном горле», а удаление осколков раздробленных ребер после огнестрельного ранения – в «Пропавшем глазе».
Булгаков был действительно хорошим и удачливым врачом. Сам Михаил Афанасьевич в рассказе «Вьюга» так описал будни земского врача: «Ко мне на прием по накатанному санному пути стали ездить по сто человек крестьян в день. Я перестал обедать… И кроме того, у меня было стационарное отделение на тридцать человек. И кроме того, я ведь делал операции. Одним словом, возвращаясь из больницы в девять часов вечера, я не хотел ни есть, ни пить, ни спать… И в течение двух недель по санному пути меня ночью увозили раз пять»[14]. Но благодаря этому Булгаков приобрел немалый врачебный опыт.
Но в жизни успешного земского врача случилось несчастье: Михаил Булгаков пристрастился к морфию. Т.Н. Лаппа рассказывала: «Привезли ребенка с дифтеритом, и Михаил стал делать трахеотомию. Знаете, горло так надрезается? Фельдшер ему помогал, держал там что-то. Вдруг ему стало дурно. Он говорит: «Я сейчас упаду, Михаил Афанасьевич». Хорошо, Степанида перехватила, что он там держал, и он тут же грохнулся. Ну уж не знаю, как там они выкрутились, а потом Михаил стал пленки из горла отсасывать и говорит: «Знаешь, мне, кажется, пленка в рот попала. Надо сделать прививку». Я его предупреждала: «Смотри, у тебя губы распухнут, лицо распухнет, зуд будет страшный в руках и ногах». Но он все равно: «Я сделаю». И через некоторое время началось: лицо распухает, тело сыпью покрывается, зуд безумный. Безумный зуд. А потом страшные боли в ногах. Это я два раза испытала. И он, конечно, не мог выносить. Сейчас же: «Зови Степаниду». Я пошла туда, где они живут, говорю, что «он просит вас, чтобы вы пришли». Она приходит. Он: «Сейчас же мне принесите, пожалуйста, шприц и морфий». Она принесла морфий, впрыснула ему. Он сразу успокоился и заснул. И ему это очень понравилось. Через некоторое время, как у него неважное состояние было, он опять вызвал фельдшерицу. Она же не может возражать, он же врач… Опять впрыскивает. Но принесла очень мало морфия. Он опять Вот так это и началось»[15].
Очевидно, морфинизм Булгакова не был только следствием несчастного случая с трахеотомией. Причины лежат глубже и связаны с беспросветностью жизни в Никольском. Михаил Булгаков, привыкший к городским развлечениям и удобствам, наверное, тяжело и болезненно переносил вынужденный сельский быт, да еще в такой глуши, как Никольское («не случайно позднее он стал едва ли не самым урбанистским из русских писателей»[16]). Наркотик давал забытье, отгораживал от действительности, рождал сладкие грезы, которых так не хватало в его жизни. Булгаков надеялся, что в уездном городе, Вязьме, многое будет иначе, но он ошибся.
Интеллигенции, с которой мог бы общаться Булгаков, в Вязьме почти не было, да и его болезнь не располагала к общению. Не исключено, что Булгаков специально поселился не в больничной квартире, а подальше от места службы, чтобы после работы не быть на виду у коллег и легче скрывать болезнь.
Октябрьская революция национализацией банков сразу же подрубила благосостояние Булгакова, как и всего среднего класса в стране. Имея большой врачебный опыт, он надеялся на значительные доходы от частной практики в Киеве, особенно с такой популярной специальностью, как венеролог. Михаил Афанасьевич с 1917 года старался освободиться от военной службы и, как следствие, от работы в земстве, для возвращения в Киев но удалось ему это лишь в феврале 1918 года. 19 февраля он получил удостоверение «Московского уездного революционного штаба по части запасной», выданное «врачу резерва Михаилу Афанасьевичу Булгакову, уволенному с военной службы по болезни». 22 февраля Булгаков вернулся из Москвы в Вязьму и получил удостоверение Вяземской земской управы в том, что «в должности врача Вяземской городской больницы» «заведовал инфекционным и венерическим отделениями и исполнял свои обязанности безупречно».
В Киеве, куда Булгаков приехал в феврале 1918 года, произошло почти чудо. «В первое время ничто не изменилось, - рассказывает Т.Н. Лаппа, - он по-прежнему употреблял морфий, заставлял меня бегать в аптеку, которая находилась на Владимирской улице, у пожарной каланчи. Там уже начали интересоваться, что это доктор так много выписывает морфия. И он, кажется, испугался, но своего не прекратил и стал посылать меня в другие аптеки.
И тогда я обратилась к Ивану Павловичу Воскресенскому за помощью. Он посоветовал вводить Михаилу дистиллированную воду. Так я и сделала. Уверена, что он понял, в чем дело, но не подал вида и принял «игру». Постепенно он избавился от этой страшной привычки. И с тех пор никогда больше не только не принимал морфия, но и никогда не говорил об этом»[17].
Молодого медика и будущего писателя явно тяготила напряженная и изнурительная работа земского врача, особенно в Никольском, но свои обязанности он выполнял добросовестно и доктором оказался хорошим. И все же работу в земстве Булгаков сознавал скорее «как труд насильно мобилизованного (так оно и было), а не как труд по призванию»[18]. Возможно, уже тогда он думал о Чехове и Вересаеве, для которых медицина стала, в конечном счете, одним из истоков литературного творчества. Друзей в деревенской и уездной глуши у него не было, и их место занимали книги, ставшие едва ли не единственной его отдушиной. Другой, по-настоящему опасной отдушиной стал морфинизм. И именно он послужил толчком к началу серьезного, осознанного литературного творчества. Несмотря на сложное положение, в которое молодого врача поставила наркомания, в нем все более укреплялась вера в свое литературное призвание.
2. Земский врач в произведениях В. Вересаева и М. Булгакова
Цикл «Записки юного врача» - один из самых ранних замыслов М. Булгакова. Как указывает М. Чудакова[19], «Записки» были начаты в 1916-1917 годах в Никольском и Вязьме, - скорее всего, не без влияния небывалого успеха «Записок врача» В.В. Вересаева (1901 г.), реминисценцией из которых стало и само название булгаковского цикла.
В «Записках врача» В.В. Вересаев выступает как писатель-гуманист, защитник прав человека, непримиримый враг жестокости и варварства. Он презирает тех врачей, которые, используя профессиональные возможности, экспериментируют на людях, заведомо принося им вред. С негодованием автор говорит о том, что опыты над людьми не встречают решительного отпора. В заключительных строках восьмой главы он обращается к широкому общественному мнению с призывом дать отпор преступлениям против человечества. Благодаря этим строкам становится очевидна прогрессивная сторона вересаевского гуманизма. Одновременно его гуманизм становится иногда источником пессимизма, рефлексии и сентиментальности. И наряду с этим через всю книгу проходит горячая вера в науку, гордость за ее настоящее и восхищение перед ее будущим.
Сочетая в себе элементы беллетристики и публицистики, мемуарной и научно-популярной литературы, «Записки врача» представляют собой явление оригинальное в жанровом отношении. Повествование ведется от лица молодого врача, недавно закончившего университет и приступившего к самостоятельной практической деятельности. Рассказчик (не имеющий в произведении собственного имени) – рядовой представитель врачебной профессии, а те вопросы, которым он уделяет внимание, интересует и его коллег.
Особенность рассказчика в том, что он глубоко переживает и постоянно анализирует окружающие явления, определяет свое отношение к ним, пытается искать выход в борьбе с возникающими трудностями – все это роднит его с интеллигентами 80-90-х годов XIX века. Речь рассказчика от спокойного повествования часто переходит к страстной, взволнованной речи, изобилует риторическими вопросами и восклицаниями. Единого сюжета в обычном «Записках» нет. Каждая глава посвящена одному определенному вопросу. Например, в четвертой главе речь идет о трудностях, встающих на пути молодого врача; в восьмой – о преступных опытах над людьми; в девятнадцатой – об оплате медицинского труда. Но порядок глав носит не случайный, а строго последовательный характер. Автор рассматривает ряд проблем по мере того, как они возникают перед юношей-студентом, затем врачом-практиком и, наконец, врачом-гражданином. Соответственно этому меняется и образ рассказчика. В качестве иллюстративного материала включены живые портреты, бытовые сцены, небольшие новеллы. В заключительной главе от конкретных жизненных наблюдений автор переходит к широким обобщениям, от бытовых зарисовок – к публицистике. В «Записках» наблюдается смешение различных стилей языка: много социологической, экономической, юридической терминологии, органично вписанной в основной стиль повествования.