К таким метафорам примыкают и те, где взгляд, выражение глаз сравниваются с огнём: «На мгновение в глазах Филиппа вспыхнул огонёк». [Толстой 1980, с. 99]; «Как же это вы могли сделать? Это очень странно вы говорите, - сказала Аграфена Петровна, и в старых глазах её зажглись игривые огоньки» [Толстой 1980, с. 121].
Для описания внешности, чаще выражения лица, Л. Н. Толстой употребляет и антропоморфные метафоры, созданные по модели «Часть тела как человек» или, точнее, как живое существо вообще. Например, «Но она сказала совсем не то, что говорили ее глаза» [Толстой 1980, с. 246], «Особенно поразили Нехлюдова добрые, круглые глаза, вопросительно и испуганно перебегающие с него на надзирателя»… [Толстой 1980, с. 180], «Молодая кровь, как всегда при взгляде на него, залила всё милое лицо, и чёрные глаза, смеясь и радуясь … остановились на Нехлюдове» [Толстой 1980, с. 58].
Толстой часто использует модели «Человек как растение» и «Часть тела как растение». Это подтверждают примеры: «Спереди против них сидели их дети: разубранная и свеженькая, как цветочек, девочка … и восьмилетний мальчик с длинной, худой шеей…» [Толстой 1980, с. 334], «И старый же ты стал, ваше сиятельство; то как репей хороший был, а теперь что! Тоже забота, видно» [Толстой 1980, с. 217]. В обоих случаях основой для сравнения становится некая положительно оцениваемая черта растения: слову цветок как правило присуща сема «красивый», репей – символ стойкости, жизненной силы в фольклоре и в творчестве самого Л. Н. Толстого (например, в повести «Хаджи-Мурат»). В следующем сравнении часть тела – глаза – сравниваются с частью растения – ягодами: «Катюша, сияя улыбкой и чёрными, как мокрая смородина, глазами, летела ему навстречу» [Толстой 1980, с. 47]. Основой сравнения здесь становится не только цвет, но и особый блеск, поэтому здесь именно «мокрая смородина». Подобное сравнение повторяется в тексте несколько раз, пока описывается счастливая молодая Катюша, а вот в описании уже многое пережившей Масловой она не встречается.
Сравнение, построенное по выше указанной модели: «Всё лицо женщины было той особенной белизны, которая бывает на лицах людей, проведших долгое время взаперти, и которая напоминает ростки картофеля в подвале» [Толстой 1980, с. 7] – даёт возможность домыслить подробности ситуации, не высказанные автором, поскольку основанием для сравнения женщины с «ростками картофеля в подвале» служит местонахождение взаперти, видимо, без достаточного света.
В некоторых случаях реализация модели «Часть тела как растение» помогает создать контрастный, неуклюжий образ, создаёт комический, даже гротескный эффект: «Рядом с силачом красавцем Филиппом, которого он вообразил себе натурщиком, он представил себе Колосова нагим, с его животом в виде арбуза, плешивой головой и безмускульными, как плети, руками» [Толстой 1980, с. 99].
Нередко для изображения внешности автором романа используется модель «Человек как животное»: «…по тонким костям рук и скованных ног и по сильным мышцам всех пропорциональных членов видно было, какое это было прекрасное, сильное, ловкое человеческое животное, как животное, в своем роде гораздо более совершенное, чем тот буланый жеребец, за порчу которого так сердился брандмайор. А между тем его заморили, и не только никто не жалел его как человека, – никто не жалел его как напрасно погубленное рабочее животное»[Толстой 1980, с. 343]. Здесь человек и прямо называется животным, когда писателю необходимо сконцентрировать внимание читателя на телесном совершенстве персонажа, и сравнивается с жеребцом как с «рабочим животным». Так автор обращает внимание на ценность человека, если не как личности, то хотя бы как рабочей силы.
В немного изменённом виде та же модель представлена примером: «Слушая соловьёв и лягушек, Нехлюдов вспомнил о музыке дочери смотрителя; вспомнив о смотрителе, он вспомнил о Масловой, как у неё, так же, как кваканье лягушек, дрожали губы, когда она говорила: «Вы это совсем оставьте» [Толстой 1980, с. 206]. Эту модель можно уточнить: не просто «Человек как животное», но и «Действия человека как действия животного».
Л.Н. Толстой использует также метафорическую модель «Часть тела как насекомое»: «Старческий же ребёнок весь расплылся в улыбку, изгибая свои, как червячки, тоненькие ножки» [Толстой 1980, с. 219]. Эта модель связана с отрицательной коннотацией и в сочетании с несоединимым с существительным «ребёнок» эпитетом «старческий» призвана усилить впечатление ненормальности положения крестьян.
Реализация модели «Человек как животное» в выше приведённых примерах связана с отрицательной оценкой происходящего, призвана вызвать у читателя чувство сострадания. Только эпитет «бараний» автор употребил для создания положительного образа героини: «Всё было красиво в этой девушке … но главную прелесть её лица составляли карие, бараньи, добрые, правдивые глаза» [Толстой 1980, с. 185], тогда как сравнение человека с бараном в языковых метафорах обычно несёт отрицательную коннотацию.
Следует отметить и модель сравнения «Человек как человек в особой ситуации». Для описания внешности эта модель используется редко. Нам встретилось два примера, соответствующих этой модели: «…Колосов, выпив водки, вина, ликёра, был немного пьян, не так пьян, как бывают пьяны редко пьющие мужики, но так, как бывают пьяны люди, сделавшие себе из вина привычку. Он не шатался, не говорил глупостей, но был в ненормальном, возбуждённо-довольном собою состоянии» [Толстой 1980, с. 98]. Сравнение сначала апеллирует к жизненному опыту читателя, а потом для абсолютной точности выражения мысли поясняется самим автором. Интересно, что оно содержит не два, как обычно, а три субъекта, сравниваемых между собой.
В следующем примере героиня романа сравнивается автором с нею же, но в невозможных обстоятельствах: «Мисси в шляпе и каком-то тёмно-полосатом платье, схватывавшем без складочки её тонкую талию, точно как будто она родилась в этом платье, была очень красива» [Толстой 1980, с. 193].
При анализе предметного субполя «Внешность и голос, физическое состояние человека» мы снова встречаем модель «Человек как ребёнок». С помощью метафоры, построенной по такому образцу, характеризуется взгляд одного из персонажей, Симонсона: «Еще тогда она заметила… это невольно поражающее соединение в одном лице суровости, которую производили торчащие волосы и нахмуренные брови, детской доброты и невинности взгляда» [Толстой 1980, с. 374]. Примечательно, что сравнения по модели «Человек как ребёнок», относящиеся именно к этому герою, неоднократно встречаются в романе.
В рамках субполя «Внешность…» реализуются также модель «Человек как вещь» и её варианты. Так, например, лицо человека представляется маской: «Нехлюдов молчал, с недобрым чувством глядя на неподвижную маску бледного лица» [Толстой 1980, с. 301]. Основой такого сравнения стала общая черта главного и вторичного субъектов – неподвижность.
Часть тела человека – волосы – отождествляется с архитектурным сооружением: «Один из них был черный и плешивый, с таким же бордюром черных волос на затылке, какой был у Игнатья Никифоровича» [Толстой 1980, с. 336]. Общая черта бордюра и волос персонажа – расположение по краю чего либо.
Овеществляют героев и созданные по такой модели эпитеты: «…прелюбодеяния с молодыми, средними, полудетьми и разрушающимися стариками…» [Толстой 1980, с. 13], «Массы всегда обожают только власть, – сказал он своим трещащим голосом» [Толстой 1980, с. 401] Модель «Человек как вещь» всегда связана с отрицательной коннотацией.
Таким образом, в описании облика людей наиболее активно используются модели: «Внешность человека как природное явление», «Человек как растение», «Человек как животное» и «Человек как вещь». Для описания внешности употребляются в основном биоморфные, фетишные и антропоцентрические метафоры.
Субполе «Психологические состояния людей».
Это самая обширная группа примеров. Л. Н. Толстой очевидно уделяет наибольшее внимание мыслям, чувствам, воспоминаниям персонажей. Писатель старается доступно передать малейшие перемены в мировоззрении, настроении, эмоциях. Она была разделена нами на две группы: «Чувства, переживания, воспоминания», то есть, преходящие состояния, и «Черты характера» – постоянные характеристики человеческой натуры.
Довольно широко в этом субполе представлены биоморфные метафоры. Например, метафоры, воплощающие модель, «Человек как животное», как собственно авторские: «Нехлюдов испытывал чувство, подобное тому, которое должна испытывать лошадь, когда её оглаживают, чтобы надеть узду и вести запрягать. А ему нынче, больше чем когда-либо, было неприятно возить» [Толстой 1980, с. 100], так и языковые: «Так что доводов было столько же за, сколько и против; по крайней мере, по силе своей доводы эти были равны, и Нехлюдов, смеясь сам над собою, называл себя буридановым ослом. И всё-таки оставался им, не зная, к какой из двух вязанок обратиться» [Толстой 1980, с. 21]. Здесь Толстой обыгрывает фразеологизм «буриданов осёл», распространяя и поясняя его.
Сравнения, построенные по этой модели, часто распространены, дополнены и пояснены. Автор создаёт целый текст в тексте, чтобы создать яркий художественный образ и вместе с тем быть предельно ясным и точным: «Казалось, служа в гвардейском, близком к царской фамилии полку, Масленникову пора бы привыкнуть к общению с царской фамилией, но … всякое такое внимание приводило Масленникова в такой же восторг, в который приходит ласковая собачка после того, как хозяин погладит. Потреплет, почешет её за ушами. Она крутит хвостом, сжимается, извивается, прижимает уши и безумно носится кругами. То же самое был готов делать Масленников» [Толстой 1980, с. 192]; «Он чувствовал себя в положении того щенка, который дурно вёл себя в комнатах и которого хозяин, взяв за шиворот, тычет носом в ту гадость, которую он сделал. Щенок визжит, тянется назад, чтобы уйти как можно дальше от последствий своего дела и забыть о них, но неумолимый хозяин не отпускает его. Так и Нехлюдов чувствовал уже всю гадость того, что он наделал, чувствовал и могущественную руку хозяина, но он всё ещё не понимал значения того, что он сделал, не признавал самого хозяина. Ему всё хотелось не верить в то, что то, что было перед ним, было его дело. Но неумолимая невидимая рука держала его, и он предчувствовал уже, что он не отвертится» [Толстой 1980, с. 80].