[193] Эволюционным продолжением бунтующего священника против Бога является теперь уже не верующий человек, а анархист, – Савва Тропинин из одноименной повести. Решив уничтожить все духовные ценности разгоряченной толпы, якобы предвещая построить новую систему вещей, бунтарь Савва тоже обречен на погибель. Как нам представляется, Л. Андреев, в повести «Жизнь Василия Фивейского» показывает недоступность познания высшей справедливости, а в пьесе «Савва» показана невозможность жизни вообще без каких либо духовных ценностей. Сознает это толпа или действует бессознательно, так или иначе, она убивает того, кто посягнул на их культурное достояние.
[194] См.: Вересаев. В. В. Сочинения: В 4 т. М.: Госполитиздат, 1948. Т. 4. С. 449–477.
[195] Андреев Л. Н. Жизнь Василия Фивейского// Избранное. М.: Сов. Россия, 1988. С. 102.
[196] Там же. С. 100, 104.
[197] Там же. С. 105.
[198] Там же. С. 105.
[199] Короленко В. Г. О литературе. М., 1957. С. 363.
[200] Андреев Л. Н. Жизнь Василия Фивейского // Избранное. М.: Сов. Россия, 1988. С. 139.
[201] Но, в отличие от всех трагически заканчивающих жизнь бунтарей, сам Леонид Андреев, предлагаемые решения и исходы героев не считает выходом для человечества. Сам бунт, по Л. Андрееву, оправдан, но не все следуемые выводы и решения он принимает.
[202] Там же. С. 141.
[203] Камю А. Бунтующий человек // Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство. М.: Политиздат, 1990. С. 136.
[204] Отсюда только как бы методом от противного, но все же сказывается влияние положительного героя из рассказов М. Горького. В переписке с Чеховым Горький подчеркивал необходимость усилить в литературе героическое начало, создавать образы, способные пробудить людей к активному социальному действию. «Право же, настало время нужды в героическом, все хотят возбуждающего, яркого…» (XXVII, 113) (Горький М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1954. Т. 28. С. 113). «Образ сильного и гордого человека, который станет “владыкой жизни”, у Горького не похож на одинокого, презревшего “толпу” индивидуалиста в поэзии декадентов (“Весь мир – в его сердце; вся боль мира, все страдание людей – в его душе, – говорит Горький. – Зло и грязь жизни, ложь и жестокость ее – его враги; все часы свои он щедро тратит на борьбу…Не жалей себя – это самая гордая, самая красивая мудрость на земле”)» (Крутикова Н.Е. В начале века. Горький и символисты. Киев: Наукова Думка, 1978. С. 33).
[205] Литературное наследство. Горький и Леонид Андреев: Неизданная переписка. М.: Наука, 1965. Т. 72. С. 184–185.
[206] «У каждого страдания и горя было столько, что хватило бы на десяток человеческих жизней, и попу, оглушенному, потерявшемуся, казалось, что весь живой мир принес ему свои слезы и муки и ждет от него помощи, – ждет кротко, ждет повелительно», «И так стыдно ему было, как будто он совершил все эти преступления, какие есть в мире, он пролил все слезы, он истерзал и изорвал в клочки человеческие сердца…» (Андреев Л. Н. Жизнь Василия Фивейского // Избранное. М.: Сов. Россия, 1988. С. 105).
[207] Это тоже своеобразный выход, но не такой, какой бы предложил М. Горький. Человек из элегии Горького никогда не сможет сказать: «Будь что будет – все равно!» Гордый и смелый он отдаст свои «часы» активному преобразующему деянию. Но у Л. Андреева о. Фивейский, как выразился сам автор, все же «сломлен, но не побежден». Это призыв к читателю.
[208]Мережковский Д. Акрополь: Избранные литературно-критические статьи. М.: Книжная палата, 1991. С. 190.
[209] Это и бунт, бомба Саввы Тропинина, или отчаянные попытки бросить вызов недосягаемым нравственным идеалам, за которыми как бы стоит некий высший разум, – как это делают Анатэма и Иуда Искариот, по одноименным пьесе и рассказу. Проблема состоит именно в том, что в попытке «совладать» с судьбой герои произведений терпят поражение. Но сам героизм попыток бунта обоснован и призван вызвать сочувственное отношение.
[210] Неудивительно, что у А. Камю бунт творит некую ценность. Безусловно, учитывая революционные симпатии Л. Андреева, автор повести согласился бы с утверждением А. Камю: «…Сегодняшняя история с ее распрями вынуждает нас признать, что бунт – это одно из существенных измерений человека. Он является нашей исторической реальностью. И нам нужно не бежать от нее, а найти в ней наши ценности» (Камю А. Бунтующий человек // Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство. М.: Политиздат, 1990. С. 133).
[211] Туманишвили Г. Леонид Андреев. Рассказы. // Новое обозрение. 1904. № 6710.
[212] Как проницательно заметил А. Камю: «Поскольку трон Всевышнего опрокинут, бунтовщик признает, что ту справедливость, тот порядок, то единство, которое он тщетно искал в своей жизни, ему теперь предстоит созидать своими собственными руками, а тем самым оправдать низложение Бога. Тогда-то и начинаются отчаянные усилия основать царство людей…» (Камю А. Бунтующий человек Философия. Политика. Искусство. М.: Политиздат, 1990. С. 136). За шесть лет до своей смерти Л. Андреев напишет сказку «Земля», где и будет утверждать взгляд на осуществление правды и справедливости руками людей.
[213] Однако это не означает нигилизм. Воспитанный на гуманистических идеях В. Гаршина, Л. Андреев, уж конечно, не мог проповедовать анархизм и смерть, о чем свидетельствует, например, такое произведение как «Красный смех», написанное в знак протеста против бессмысленных смертей на войне, так как смерть – конец всего, и человеку нет от нее спасения. Однако пока человек жив, быть может, есть какие-то устои жизни, есть смысл жизни, есть в ней что-то твердое, верное, осмысленное? Если найти этот смысл, быть может, исчезнет и ужас перед небытием, перед тьмою смерти? Л. Андреев задавался и жил этими вопросами. Он, прежде всего, отстаивал ценность жизни. Потому что, быть может, в течение ее, – можно найти смысл. В течение своей жизни, – он его упорно искал…
[214] «Небо охвачено огнем. В нем клубятся и дико мечутся разорванные тучи и всею гигантскою массою своею падают на потрясенную землю – в самых основаниях своих рушится мир. И оттуда, из огненного клубящегося хаоса, несется огромный громоподобный хохот, и треск, и крики дикого веселья. “Все умерли!” – мелькает последняя мысль»(Андреев Л. Н. Жизнь Василия Фивейского // Избранное. М.: Сов. Россия, 1988. С. 140.
[215] Вот некоторые зарисовки к личностному портрету Л. Андреева, как он воспринимается одним из критиков: «в надменном писателе» «Л. Андреев – взвинченный, стремительный, с рассудочно-художественными замыслами, взлетающими и рассыпающимися, подобно разноцветно-огненной ракете, пущенной в черное ночное небо»), «Пессимист Андреев…» (Гуревич Л. Литература и эстетика: критические опыты и этюды. М.: Русская мысль, 1912. С. 64, 79).
[216] Цит. по кн.: Храпченко М. Б. Творческая индивидуальность писателя и развитие литературы. М.: Советский писатель, 1975. С. 79.
[217] Горький М.А. Литературные портреты. М.; Л.: Гос. изд-во художественной литературы, 1959. С. 174.
[218] Горький М.А. Литературные портреты. М.; Л.: Гос. изд-во художественной литературы, 1959. С. 174.
[219] Цит. по кн.: Андреев Л.Н. Проза. Публицистика. М.: Олимп: Издательство АСТ, 2000. С. 585, 594.
[220] По свидетельству его сына, Л. Андреев проникновенно признавался, что с самого начала творческого пути «пустынею и кабаком была моя жизнь, и был я одинок, и в самом себе не имел я друга. Были дни, светлые и пустые, как чужой праздник, и были ночи, темные, жуткие, и по ночам я думал о жизни и смерти, и не знал, чего больше хотел – жизни или смерти. Безгранично велик был мир, и я был один – больное тоскующее сердце, мятущийся ум и злая, бессильная воля… я всегда любил солнце, но свет его страшен для одиноких, как свет фонаря над бездною. Чем ярче фонарь, тем глубже пропасть, и ужасно было мое одиночество перед ярким солнцем. И не давало оно мне радости – это любимое мною и беспощадное солнце… Жизнь страшная и непонятная вещь»(Цит. по кн.: Андреев В. Детство. М., 1963, С. 156–158).
[221] Андреев Л. S.O.S.: Дневник (1914–1919); Письма современников (1917–1919); Статьи и интервью (1919); Воспоминания современников (1918–1919). М.; СПб.: Atheneum; Феникс, 1994, С. 22, 24.
[222] Андреев Л. Н. Из дневника. Русский сборник. Париж, 1920. С. 151,152.
[223] Ж.Годфруа. Что такое психология: В 2 т. М.: Мир, 1996. Т. 2. С. 137–138.
[224] Андреев. Л. Н. На реке // Собрание сочинений: В 6 т. М.: Художественная литература, 1990. Т. 2. С. 181.
[225] Андреев Л.Н. Баргамот и Гараська // Избранное. Л.: Лениздат, 1984. С. 12.
[226] Андреев. Л. Н. Праздник // Собрание сочинений: В 6 т. М.: Художественная литература, 1990. Т. 2. С. 191.
[227] Андреев Л.Н. Жили-были // Избранное. Л.: Лениздат, 1984. С. 79
[228] Андреев. Л. Н. Весенние обещания // Собрание сочинений: В 6 т. М.: Художественная литература, 1990. Т. 2. С. 473, 481.
[229] Мережковский Д. Акрополь: Избранные литературно-критические статьи. М.: Книжная палата, 1991. С. 193.
[230] Цит. по кн.: Великовский С. В поисках утраченного смысла. Очерки литературы трагического гуманизма во Франции. М., 1979. С. 59.
[231] Чуваков В.Н. Предисловие // Андреев Л. Н. Рассказы, повести и фельетоны. М.: Моск. рабочий, 1983. С. 14.
[232] Чуваков В.Н. Предисловие // Андреев Л. Н. Указ. соч. С. 16.
[233] Душеполезное чтение. 1905. Январь. С. 593.
[234] Неоднократно Л. Андреева и литературные критики упрекали в «запутанности в недодуманных мыслях и недоношенных образах», где «прибой писательского темперамента вылился в набор горячечно-кричащих, противоречивых, зачастую бессмысленных или мутных слов и фраз»(Гуревич Л. Литература и эстетика: критические опыты и этюды. М.: Русская мысль, 1912. С. 68). Так, упреки в недостоверности психологических образов и характеров героев были относительно произведений, «Сашка Жигулев», «Анатэма»: «Двоится идейный замысел писателя, – как скользкий хамелеон, переливается всеми цветами радуги представший перед ним призрак современного Князя тьмы. Л. Андреев не умеет допытываться чего-нибудь определенного от родившихся в нем психологических образов. Он сам не знает правды о своих героях. Лишенный серьезной умственной дисциплины, он бессилен сосредоточить и свое воображение. Перебивают друг друга противоположные идеи, рвутся мысли, путаются характеристики» (Гуревич Л. Литература и эстетика: критические опыты и этюды. М.: Русская мысль, 1912. С. 75).