ГЛАВА ВТОРАЯ Духовный портрет личности писателя и отражение его мировоззренческих позиций во внутреннем мире произведения
1. Духовный портрет личности писателя Леонида Андреева
Конец XIX века один из самых парадоксальных в культурном и религиозно-духовном плане периодов, которые переживала Россия. При всем том, что Православная Церковь формально была оторвана от социально-политических процессов и умонастроений в обществе, на ней лежала ответственность за оскудение подлинной духовной жизни России[49]. Кризис и разложение церковной системы был явно проиллюстрирован в романе Ф. М. Достоевского «Воскресение». Однако, вместе с тем, такие великие классические художники как Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой призывали к духовному обновлению. Но каждый из них видел этот путь по-своему. Обнаруживая банкротство Церкви в духовно-созидательном плане, как для общества, так и для отдельного человека, Ф.М. Достоевский очень характерно показывает, что если исключить из жизни общества вообще какие-либо морально-нравственные абсолюты, то останется только абсолютная вседозволенность, которая неизменно может привести только к абсолютному хаосу и, в конце концов, погубит как отдельного человека, так и то общество, в котором он находится. Эти мотивы громогласно звучат в таких крупных произведениях как «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание». Осознавая острый духовный голод в России Ф. М. Достоевский устами героев своих произведений восклицает: «Гибель народу без Слова Божьего…»[50]. Перед проницательным взглядом великого художника не могла пройти мимо трагедия человека из масс его времени, который утратил религиозный смысл своей жизни и стал пытаться в одиночку разрешить мировые и частные проблемы существования.
В России «церковь как бы в параличе, и это уже давно», в семействах лишь растление», – такова мрачная оценка Достоевским итогов царствования Александра II. «Это уже не беспорядок, это отчаянье беспорядка». Экономическая жизнь страны, капиталистически ориентированная, тоже непредсказуема и может обернутся роковыми последствиями: «Теперь, – отмечает с тревогой писатель, – еще валят леса, но скоро все и вся обратиться в мошенника, зуд, аппетит капитана Копейкина», – к этим безрадостным выводам приводят писателя размышления над начальной фазой российского капитализма. «Землевладение крякнуло, труда нет…» «Всеобщая бедность. Ничего не покупают»[51]. «Взгляд русский составился в том, что мы православны, но это узость – стаканы и ложки раскольников, через реформу деятельное православие. Извинение и примирение со всеми мыслями Европы. О Европе мы можем теперь, после двух веков, заключить, что христианством они не взяли, хотят взять наукой, социализмом»[52].
Весьма показательной для этого времени является личность Льва Николаевича Толстого. Его творчество, как и судьба, наверное, наиболее ярко отразили духовный кризис церкви. Он попытался, как известно, выработать собственную жизнеутверждающую философию любви, основанную на общем духовном наследии человечества, ценностях разных культур, за что и был отлучен от официальной Церкви.
Это эпохальное событие было осмыслено В. В. Розановым: «Толстой, при полной наличности ужасных и преступных заблуждений, ошибок и дерзких слов, есть огромное религиозное явление, может быть, – величайший феномен религиозной русской истории за 19-ть веков… У Толстого – тоска, мучения, годы размышлений, Иова страдание, Иова бунт против Бога»[53].
В 1901 г. в попытке обозначить хоть какой-нибудь просвет в духовном коснении общества писатель-символист Д. Мережковский вместе с В.В. Розановым и публицистом Д. В. Философовым добиваются разрешения у Синода учредить в Петербурге «Религиозно-философские собрания». В собраниях этих участвуют видные богословы, философы, представители духовенства – В. Тернавцев, А. Карташов, В. Успенский, епископ Сергий, ставший через много лет, в 1943 г., патриархом Московским и всея Руси и другие. Идеи о «религиозной общественности», своеобразного экуменического социализма, к которым приходили Д. Мережковский, Д. Философов и З. Гиппиус, очевидно, никак не вмещались в рамки официального Православия. Еще меньше отклика могла найти мысль, которая вслед за В. Соловьевым овладевает Д. Мережковским – соединить Православие с Католичеством, восточный образ «богочеловека» и западный «человекобога». Из-за остроты и резкости выступлений уже с 5 апреля 1903 г. собрания были запрещены синодальной властью.
Но найти «новый путь» к Богу при всех стараниях богоискателей от интеллигенции, мечтавших объединить в этих поисках священнослужителей и народ, не удалось, так как для этого в обществе не было ни единомыслия, ни сочувствия.
По словам В. В. Розанова, – это особенно подчеркнуто в его статье «Среди иноязычных»(1903), – усилия слова Мережковского никого не привлекают, так как способ выражения тем, поднимаемых на собраниях, вызывает только голые интеллектуальные споры, где стороны враждуют друг с другом и не могут найти общего языка. Это замечание очень показательно, так как отражает положение России в целом. К тому же на «Собраниях», как это отметил В. А. Тернавцев, со всей очевидностью обнаружилось, что «положение России… тяжко… безысходно. Полная неразрешимость противоречий… Россия остается сама с собою перед фактом духовного упадка и экономического разорения народа… помощи ждать, по-видимому, неоткуда…»[54]
Характерными чертами распада духовного менталитета стали отставки и «бунты» священников Православной церкви. За свои смелые сочинения, независимую проповедь и открытую политическую пропаганду был лишен духовного сана известный церковный деятель, священник, член II Государственной Думы, автор книги «Евангелие как основа жизни» (1989), Г. С. Петров. (Как известно, Л. Андреев изберет для своей повести «Жизнь Василия Фивейского» историю из жизни восставшего против бессмысленной обрядовости и церковного чина одного такого священника – отца А. И Аполлова.) Архимандрит Михаил, ректор Казанской Духовной Академии, являясь яростным противником всяческой «свободной» мысли, вел отчаянную борьбу с интеллигенцией за чистоту веры. Наряду с этим он обличал высших иерархов за разного рода «попустительства» и «смягчения» к мысли в церкви. Его «Я обвиняю!», страстно направленное против уклонений и ослабления позиций православия было типичным для статистики всех «Собраний» общества. После перехода в старообрядчество и долгих преследований бывшими коллегами из Православной церкви архимандрит был убит. Еще одним событием стал переход в старообрядничество в поисках независимости и религиозной свободы, священника П. В. Семенова, восставшего против сковывающего церковного уклада и ставшего даже епископом в старообрядничестве. В 1908 г. в Петербурге он выпустил книгу «От бурсы до снятия сана»[55].
Известно, что в преддверии революционных событий 1905 г. среди духовенства, преимущественно среди нижних чинов церковной иерархии, усилились оппозиционные по отношению к самодержавной власти настроения, порой заканчивавшиеся разрывом с официальной церковью. Подобные факты из жизни духовенства найдут свое отражение в произведениях Л. Андреева.
Наиболее точную оценку религиозно-духовных настроений России XIXвека дал известный русский мыслитель Г. Федотов: «Эпоха XIX века – стихийное безумие религиозного голода, не утоленного целые века».[56]
Поднимая вопрос о духовном становлении Леонида Андреева, еще вначале нашей работы мы отметили, что мировоззрение писателя складывалось под воздействием творчества Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого. Еще в гимназии, в середине 80-х, когда Л. Андрееву было 14 лет, он прочел трактат Л. Н. Толстого «В чем моя вера?», который для него стал своеобразным руководством великих исканий и сомнений. Есть свидетельства, что Л. Андреев не воспринял толстовской концепции веры как единственного смысла совершенствования личной жизни ради одной цели. «Бог – это, по словам секретаря Л. Андреева, было отброшено как нечто чуждое. А вот все, что говорилось против института церкви, Л. Андреев воспринял и освоил как собственные взгляды, так как был человеком нерелигиозным»[57].
Именно в этот период в своем дневнике от 1 августа 1891 г. молодой Л. Андреев записал вызывающее «программное заявление»: «Я хочу на основании тысячелетнего опыта человечества, на основании самосознания, на основании науки показать человеку, что ни он сам, ни жизнь его – ничего не стоят. Я хочу показать, что на свете нет истины, нет счастья, основанного на истине, нет свободы, нет равенства, – нет и не будет… Я хочу показать всю несостоятельность тех фикций, которыми человечество до сих пор поддерживало себя: Бога, нравственность, загробная жизнь, бессмертие души, общечеловеческое счастье и так далее»[58].
Как обычно бывает в студенческих кругах учебных заведений, молодежь образовывает свои группы и кружки по интересам. Л. Андреев в сентябре 1891 г. испытывает неприятные чувства из-за того, что не принадлежит и не может принадлежать ни к одной из сложившихся групп, смущаясь, с одной стороны, их «фанатизмом и нетерпимостью», а с другой – своей собственной неопределенностью: «Все они чему-то верят, к чему-то стремятся, цель какую-то водят – один я без веры, без стремления, без цели… Без догмата!»[59]
Но уже через некоторое время, в апреле 1892 г., пессимизм отступает, теряет свою силу атеизм и является сознательное желание утвердить жизнь на основании надежды. Л. Андреев даже цитирует С. Надсона, чтобы передать свое настроение: «Жить без любви, без Бога… Нет, лучше уж не жить…»[60].
Можно заметить, что противоречивость как взглядов, так и самой личности Л. Андреева наблюдается уже с самых ранних опытов постижения им окружающей действительности. Сам молодой писатель ясно определят в своем дневнике противоречие и изменчивость своих настроений, но даже при постоянной раздвоенности мыслей и чувств он выражает сознательное желание жить, любить, творить в мире, где есть Бог. В ранних произведениях фельетонах и рассказах, посвященных главным образом религиозным, пасхальным темам – «Праздник», «Когда мы, мертвые, пробуждаемся», возникают настроения «глубокого блаженного чувства единения между собой и Богом»[61].