Орудием литературной фиксации единичных фактов и мимолетных настроений становится и художественное письмо. Письма Плиния Младшего (Plinius Secundus, ок. 62–114), оставаясь реальными письмами, обращенными к реальным адресатам, обычно концентрируются вокруг какой-либо небольшой темы, сжато, но исчерпывающе разработанной, и в отношении литературной преемственности ближе связаны с поэтической эпистолографией римских александринистов и поэтов «века Августа», чем с письмами Цицерона, которого Плиний в теории признает своим образцом. В письмах Плиния уделено много внимания литературной жизни: многочисленные знатные диллетанты (к которым в известной мере принадлежал и сам Плиний), не имея возможности играть серьезную политическую роль и тяготясь государственными и общественными обязанностями, предпочитают спокойную жизнь в своих виллах и ждут славы от поэтических упражнений в стиле старинных писателей. В то время как самодовольный аристократ Плиний восхищен «счастливыми временами» и составляет торжественный «панегирик» императору Траяну, сатиры Ювенала (D. Junius Juvenalis, 47–130, см.), представителя средних слоев, вытесняемых со своих экономических и социальных позиций, рисуют мрачную картину жизни римского общества, роскошь и разврат богачей, унижения клиентов, нищету пролетариев, бедственное положение интеллигентных профессий, обезлюдение Италии. При меткости и реалистической силе отдельных зарисовок афектированная моралистическая декламация Ювенала не подымается до уровня социального протеста, на который не была способна представляемая им прослойка; острие «негодования» сатирика не обращено против социальной системы: он возражает против недостаточности подачек со стороны знати. Острое ощущение общественного упадка, старопатрицианская ненависть к деспотизму вместе с сознанием безвыходности положения и предчувствием грядущей катастрофы нагнетают атмосферу обреченности в исторических трудах Тацита (Cornelius Tacitus, ок. 54–117), самого оригинального писателя эпохи. Исторический кругозор Тацита ограничен, – он интересуется гл. обр. императорским двором, городом Римом и армией, – но в этой классовой ограниченности, в страхе перед движениями масс – ключ к исторической концепции римского аристократа, испуганного падением моральной силы его класса. В напряженном драматизме его повествования, сближающем Тацита с Салюстием и эллинистической историографией, кульминируют все достижения Р. л. I в. н.э. – искусство психологического портрета, живописного изображения деталей, точеная сжатость стиля. Тацит интересуется и историко-литературными проблемами: упадок красноречия в эпоху империи он объясняет отсутствием политической свободы («Диалог об ораторах» – «Dialogus de oratoribus»). Тацит подымается однако значительно выше среднего уровня политической мысли господствующего класса: для историографии этого периода более характерными являются риторическое изложение отдельных эффектных эпизодов римской истории (Флор (Р. Annius Florus)) или регистрирующие или классифицирующие сырой материал жизнеописания императоров (Светоний (С. Suetonius Tranquillus), ок. 75–150).
Во II в. в связи с ростом хозяйственной самостоятельности провинций Италия теряет экономический примат. Господствующее положение провинциальной землевладельческой знати, поставляющей императоров и высшую бюрократию, с одной стороны, религиозные движения в массах, идущие с Востока, – с другой, создают космополитическое культурное единство империи, в котором ведущую роль приобретает греческий язык. В то время как в греческой литературе этого времени наблюдается некоторое оживление («вторая софистика», см. «Греческая литература»), Р. л. оскудевает: римские писатели II в. пользуются либо обоими языками либо исключительно греческим (Фаворин (Favorinus), Марк Аврелий (М. Aurelius)). Идеология господствующих классов приобретает застойный характер: разрешения социальных проблем ищут в филантропии, обосновывая ее учениями киников и стоиков. Для литературы характерна тяга к простому, безыскусственному содержанию (природа, сельская жизнь) и чувствительности, соединенная однако с вычурной искусственностью формы («фигурные» стихи, усложненная метрика и т.п.). В культурной верхушке рабовладельческого общества эпохи упадка распространяется любование эпохой роста, антикварный и стилистический интерес к римской старине, к республиканской доцицероновской литературе и старинному языку. Параллельно аттицизму на греческой почве в Риме развивается архаистическое направление. Заметное уже в I в., но не игравшее значительной роли в литературе, оно достигает расцвета к середине II в. (ритор Фронтон (M. Cornelius Fronto), ок. 100–175; грамматик и антиквар Авл Геллий (Aulus Gellius), ок. 200). Опираясь на старинных писателей, архаисты писали языком, свободным от строгих классических норм, но все же чрезвычайно далеким от обыденного языка, который развивался уже в направлении к романским («вульгарная латынь»). Благодаря интересу архаистов к древним писателям до нас дошли значительные фрагменты Р. л. эпохи республики, в то время как от многочисленных второстепенных писателей времени Августа и первого века империи не осталось почти никаких следов.
Более оживленный характер имело литературное движение в выступающих на культурную арену романизованных провинциях, где основным языком культуры оставался латинский. Так, в Африке цветистая и вычурная «вторая софистика» нашла яркого представителя в лице Апулея (Apuleius), философа-мистика и странствующего ритора, который подвизался в разнообразных жанрах «софистической» прозы: религиозно-мистический уклон имеет и его роман «Метаморфозы», нанизывающий на аллегорически интерпретируемый сказочный остов многочисленные реалистические эпизоды, с широким использованием фольклорного и фривольно-новеллистического материала. В Африке же ранее, чем в других областях, появляется оригинальная христианская литература на латинском языке: ее открывает Тертуллиан (Q. Septimius Florus Tertullianus, ок. 150–230), переносящий, как и его греческий современник Климент Александрийский, в христианскую литературу приемы «софистического» стиля, и Африка в течение долгого времени оставалась центром христианской литературы на латинском языке.
Революция III в. положила по существу конец рабовладельческому строю. Создающаяся в конце века деспотическая монархия основана уже на преобладании крепостнических форм эксплоатации; центр империи переходит из Рима в Константинополь, и христианство становится господствующей религией; однако наряду со многими другими пережитками рабовладельческого общества античные литературные формы еще продолжают существовать вплоть до окончательного распада Римской империи и уничтожения ее «варварами». Школа, грамматическое и риторическое «обучение» поддерживают искусство владения «классическим» стилем и старой квантитативной (основанной на различении долгих и кратких слогов) метрикой, потерявшими уже всякую опору в живом языке. Задачу возрождения Р. л. ставит себе во второй половине IV в. группирующийся вокруг оратора Симмаха (Q. Aurelius Symmachus, ок. 350–410) кружок римских аристократов, остающийся верным античной религии и противопоставляющий традиции римской культуры как христианству, так и «варварству» (деятельности этого кружка мы обязаны между прочим сохранением тщательно выверенных текстов многих древних авторов). «Панегирики» галльских риторов и Симмаха, его же письма, фигурная версификация Оптатиана Порфирия (Publilius Optatianus Porfyrius), риторические стихотворения Авзония (Decimus Magnus Ausonius, около 310–395), история Аммиана Марцеллина (Ammianus Marcellinus, ок. 330 – ок. 400), являющаяся продолжением «Истории» Тацита, биографии императоров, продолжающие труд Светония, многочисленные конспективные изложения римской истории – все это свидетельствует о стремлении писателей IV в. примкнуть к литературной традиции I–II вв. (Плиний, Стаций, Флор, поэты II в. и т.д.). Когда в конце IV в. выделение Западной римской империи вернуло Италии значение политического центра, вновь возникла придворная поэзия с политической тематикой, прославлявшая успехи Рима в борьбе с «варварами» (Клавдиан (Claudius Claudianus, в V в.), Меробауд (Merobaudes) и Аполлинарис Сидоний (Apollinaris Sidonius, ок. 430–480)). Восторженную хвалу Риму как центру мирового владычества содержит поэма Рутилия Наматиана (Rutilius Namatianus), описывающая возвращение автора из Рима в Галлию в 416. Еще в V–VI вв. африканские поэты при владычестве вандалов упражняются в трактовке мифологических тем, в риторических описаниях и эпиграммах (Драконтий (Dracontius), Луксорий (Luxorius) и др.), а в Италии Максимиан (Maximianus) сочиняет эротические элегии. Отрыв от восточной части империи и упадок знания греческого языка на западе с середины III в. порождают многочисленные переводы гл. обр. научных сочинений, но также и литературных произведений – дидактических поэм (Авиен (Avienus)), басен Бабрия (Авиан (Avianus)), романов. Но вся эта поэзия питается исключительно литературной традицией прошлого, работает в значительной мере «центонами» (гл. обр. из Вергилия) и покоится на формально-риторическом искусстве стиля, которое продолжало оставаться классовым отличительным признаком господствующей верхушки. Вычурная форма, школьный педантизм, переплетающийся с символико-аллегорической фантастикой, – характерные признаки этой литературы. Риторический стиль господствует и в христианской литературе (Лактанций (Lactantius), Иероним (Hieronymus, ок. 331–420), Августин (Aurelius Augustinus, 354–430) и др.). Укрепившись в господствующей верхушке, христиане не меньше «язычников» культивируют традиции классической Р. л.: поэты пересказывают библейские сюжеты помощью вергилиевской эпической техники (Ювенк (Juvencus), Марий Виктор (Marius Victor), Киприан (Cyprianus), Седулий (Sedulius), Авит (Avitus)) или следуют в своей лирике формам Горация и Авзония (Пруденций (Aurelius Prudentius Clemens, ок. 348–410), Паулин Ноланский (Paulinus Nolanus)); даже в литургических гимнах (Амвросий (Ambrosius, ок. 340–397)), воспроизводящих в известной степени приемы «народной» поэзии, сохраняется квантитативная метрика. Лишь завоевание Римской империи «варварами» окончательно уничтожило античное общество и создало условия перехода античной формации в феодальную и вместе с тем оборвало традицию старых литературных форм, которые лишь частично трансформировались в жанры средневековой латинской литературы.