Повесть А. Полещука "Ошибка Алексея Алексеева" близка "Черным звездам" Савченко" общим сюжетным ходом: и там, и здесь происходит неожиданный взрыв в лаборатории и гибнут ученые, проводившие эксперимент; и там, и здесь герои заняты расследованием обстоятельств, причин и подробностей аварии, в ходе которого им удается пролить свет на осуществленное погибшими выдающееся научное открытие. В повести высказано много вполне справедливых мыслей о роли философского предвидения в науке, о значении революционной идеологии для ученого и т. п. Никак нельзя обвинить А. Полещука в научной недобросовестности, в несоблюдении элементарных требований принципа научности. И все же повесть его выглядит гораздо менее достоверной, чем "Черные звезды" Савченко потому, что автор как бы перебрал дозу фантастичности, приемлемую для произведения такого типа, в центре которого история и судьба открытия, приключения мысли ученого. Достаточно фантастична, как нам кажется, уже версия о том, что в лаборатории Алексеева была создана миниатюрная действующая модель галактики, в которой все было настоящее: свои атомы, свои звезды, свои планеты - но только в миллиарды раз меньше, чем в варианте, созданном природой. Еще более невероятно с читательской точки зрения следующее допущение: в галактике Алексеева, где все процессы проходили в миллиарды раз быстрее, в полном соответствии с историей Земли появились разумные существа (размеры - согласно масштабу), которые намного обогнали людей по уровню развития, и когда Алексеев, совершенно не подозревавший, что опыт зашел так далеко, решил его прекратить, уничтожив действующую модель галактики, эти крошки сумели себя защитить, организовав взрыв в его лаборатории.
Характерно, что фантастика Полещука вызывает у читающего чувство протеста не из-за чрезмерной дерзости или необузданности писательского воображения, а скорее из-за слишком прямолинейной и простой аналогии, чисто геометрической проекции земных условий на мир макро- и микрокосмоса.
Если в повести В. Савченко открытие изображено как закономерный результат тяжелого, настойчивого труда, постановки исследователями бесконечного числа экспериментов, поисков, разочарований и вновь вспыхивающей надежды ("Нет, это открытие не имеет ничего общего с Его Величеством Случаем: оно было трудным, выстраданным и оно будет прочным" 147, - говорит герой повести), то в повести А. Полещука основные трудности связаны с попыткой группы ученых разобраться в сущности и результатах, - что и говорить, неожиданных, - опыта, поставленного погибшим. Что же касается самого Алексея Алексеева, он пришел к идее своего опыта довольно легко и просто, без видимых трудностей была смонтирована установка - фантастический "кинехрон", действующий по принципу ускорения хода времени "в пространстве, ограниченном сложной конфигурацией полей" 148, и вскоре после запуска этой установки на орбиту искусственного спутника начался процесс рождения галактики со всеми вытекающими последствиями.
В данном случае результатом "сверхфантастичности" описываемого в повести эксперимента является недостаточность научной детализации, изображение лишь внешней стороны совершающихся процессов без показа их внутренней скрытой механики, наконец, полная неожиданность финала как для героев, так и в не меньшей степени для читателей, а все это, в свою очередь, ведет к художественной недостоверности, неубедительности фантастики.
Проблема ученого, создателя современной науки, его нравственного долга, его ответственности перед человечеством рассматривается в фантастике С. Гансовского, в том числе и в его научно-фантастической повести "Шесть гениев". Ситуация, изображенная в повести С. Гансовского, нетипична для современного состояния и уровня развития науки: герой повести, гениальный ученый-физик, представлен как бы наедине с его эпохальным открытием, которое способно совершить переворот в науке и одновременно, как почти все замечательные открытия XX века, может быть использовано в военных, стратегических целях. Ведя на протяжении долгих лет воображаемые записи своих размышлений "на воображенной бумаге воображенным пером" 151, запоминая и фиксируя в своей памяти ход и результаты математических выкладок и мысленных экспериментов, ученому удалось проделать в тайне от всех ту гигантскую работу, которая предшествовала теоретическому оформлению и практическому подтверждению его открытия. И, таким образом, на какое-то время, достаточное для того, чтобы принять решение и определить дальнейшую судьбу, герой-ученый оказался подлинным и единоличным хозяином созданного им "черного пятна". Автор последовательно рассматривает все возможности, представляющиеся, герою, и показывает, как после долгих колебаний и нелегких побед, одержанных над собой, над разочарованием и неверием, над приступами отчаяния и одиночеством, над общественной инертностью и апатией, герой обретает надежду и находит дорогу к людям, определяет свое место в той напряженной и сложной борьбе за будущее, которая ведется на земном шаре.
Как видим, для того, чтобы решить поставленную задачу, автору пришлось обратиться к ее простейшему сюжетному варианту, пожертвовав при этом какой-то долей жизнеподобия. Таким путем удалось добиться максимального углубления и заострения внутреннего, душевного конфликта, правдивого изображения переживаний героя-ученого, который в полной мере осознал чувство личной ответственности за то, каким именно - прогрессивным или реакционным общественным и идеологическим силам поступит на службу его открытие, суждено ли ему увеличить сумму человеческого счастья или человеческих бед и горестей и, наконец, добрым или злым гением останется сам ученый в памяти человечества.
Итак, в центре повести психологический и нравственный конфликт, переживаемый главным героем, который наделен характерными чертами, позволяющими "узнать" в нем типического представителя блестящей когорты физиков-теоретиков XX века. Ученому, как всегда, сопутствует открытие. Однако в данном случае в задачу писателя не входило детальное изображение самого процесса научного поиска, погони за научной истиной, как это было в "Черных звездах" В. Савченко. Поэтому в повести Гансовского находим исключительно описания - надо сказать, чрезвычайно верные и поэтичные - психологического, душевного состояния ученого накануне и во время "большой работы", которые без сомнения углубляют и оживляют образ героя повести, однако ничего или почти ничего не говорят нам о предмете его научных интересов и о научной сущности его эпохального открытия. В повести С. Гансовского в какой-то мере изображение внутренней, психологической стороны процесса научного творчества отделено, абстрагировано от его конкретного, объективного содержания. После прочтения повести мы узнаем лишь то, что немецкий физик Георг Кленк в результате тридцати лет непрерывного, самоотверженного и беззаветного труда обосновал свою теорию поля и в подтверждение ее создал пятно особого субстанционального состояния - "антисвета", "кусок непроницаемой для света темноты", "кусок космической внеземной тьмы" 152. В какой-то мере это умалчивание можно объяснить особенностями сюжета и содержания повести: Кленку, который твердо намерен сохранить свое открытие в глубокой тайне от всего человечества, естественно, не приходится по ходу дела читать популярные лекции или давать какие бы то ни было разъяснения.
Однако и исключительность сюжетной ситуации, о которой говорилось выше, и своеобразие научно-фантастического элемента повести, в свою очередь, оправданы самой творческой установкой автора, так как служат целям типизации, художественного обобщения наблюдений писателя над современной социальной действительностью. Эта "бедность" научной информации в повести, связанная со своеобразной условностью ее фантастики, приводит к тому, что эпохальное открытие Георга Кленка трактуется скорее в переносном, иносказательном, чем в прямом плане, символизируя любое из уже совершенных или готовящихся в нашем столетии открытий, способных оказать в сложном взаимодействии с другими объективными общественными факторами существенное влияние на судьбы мира и человечества.
Как видим, большая обобщенность в разработке проблемы "наука - ученый - общество" связана с большей условностью фантастики, с ее своеобразной научной деконкретизацией, а значит, и с невозможностью применения к подобной фантастике строгих научных критериев.
В последнее время, однако, появляется все больше научно-фантастических произведений, в которых писатели пытаются найти и использовать скрытые образно-художественные ресурсы, которые содержатся чуть ли не в каждом научном термине и определении. К этому ведут разные пути. Так, например, нередко писатель переводит научный термин в образно-философский план, абсолютизируя философский смысл, заложенный в его основе, и тогда научный термин превращается в образ-символ. При этом почти неизбежно происходит переключение значения термина из мира физических явлений и процессов - в мир человеческий, социальный. Именно на таких переключениях и переходах строится образно-философская концепция романа М. Руденко "Волшебный бумеранг". Вот, например, один из ярких примеров этого "переключения".
"Свет и Антисвет. День и Ночь. Тепло и Холод. Отталкивание и Сжатие. Взрыв и Антивзрыв, которые получают высшее равновесие в своем синтезе.