Самостоятельная жизнь человека начинается с детства, которое уходит корнями в семью.
Вернемся в Москву XIX века и обратимся к исторической хронике семьи Цветаевых (это позволит воссоздать атмосферу, сформировавшую литературного гения и нашедшую отражение в творчестве Марины Ивановны).
Первое немаловажное обстоятельство на которое следует указать в этой связи: родители Марины Цветаевой были люди несхожие как по происхождению и воспитанию, так и по темпераменту и жизненным устремлениям.
Иван Владимирович Цветаев “выбился в люди” совершенно самостоятельно. Он родился 4 мая 1847 года во Владимирской губернии в семье сельского священника и никогда не забывал о своем происхождении и бедности своей семьи. По семейной традиции Иван Цветаев, как и его три брата, окончил Духовное училище. Он поступил во Владимирскую духовную семинарию, но в 25 лет вдруг круто изменил свою жизнь. Выйдя из семинарии, он отправился в Петербург, чтобы поступить в Медико-Хирургическую Академию, но той же осенью 1866 года стал студентом историко-филологического Петербургского университета. Здесь нашел он свое призвание.
Иван Цветаев вскоре перешел из духовного сословия в дворянское, стал “дворянином от колокольни”, как он сам однажды не без иронии выразился.
Далее в хронологическом порядке все, что успел сделать за истекшие годы Цветаев. Он защитил в Петербурге магистерскую диссертацию, преподавал на кафедрах Римской словесности Варшавского и Киевского университетов, а главное – провел более двух лет в заграничной командировке, собирая материалы для докторской диссертации. Его интересовали древние италийские языки, он был одним из пионеров в этой области.
Когда в 1877 году И.В. Цветаев был избран на должность доцента кафедры Римской словесности Московского университета, его интересы выходили уже далеко за пределы чистой филологии. Через несколько лет Цветаева пригласили заведовать гравюрным кабинетом, а потом и предложили стать хранителем отделения изящных искусств и классических древностей в Московском Публичном и Румянцевском музеях: здесь ему открылось новое поле деятельности.
Возглавив в 1889 году кафедру теории и истории искусств, он возмечтал создать при Университете музей античного искусства и начал активно пополнять вверенные ему коллекции.
Делом значительной части жизни И.В. Цветаева было создание Музея изящных искусств. И это увлекло всех старших членов его семьи. Такая атмосфера полной заинтересованности близких людей, конечно, очень помогала Цветаеву. В дневнике, например, читаем такую запись 22 июня 1898 года о подготовке к докладу на заседании: “… я, страшно утомленный сутолокой последних дней и этой последней работой, ушел спать, а жена принялась перечитывать написанное и отмечать к утру все, что было неудовлетворительного в стилистическом или в другом отношении…”[1]
Планы по содержанию музея постепенно расширялись, и дело это поглотило почти четверть века жизни Ивана Владимировича. Цветаев от всех бед знал одно средство – труд. Старшая дочь потом так описывала его день: “В Москве рабочий день его начинался в 6 часов утра. До утреннего завтрака занимался он у себя в кабинете. Лекции в университете, или на Высших женских курсах, или в консерватории шли до 1130, а в 12 часов он был уже в Румянцевском музее на ежедневной службе до 4 часов. Домой шел по совету врача пешком и соблюдал час отдыха перед обедом в 6 часов. Вечером – очередные кабинетные занятия, деловая переписка или заседания”[2].
За границей же Цветаева ожидали – бесконечные хождения по музеям, переговоры со специалистами, заказы слепков, экспонатов.
Десять лет Иван Владимирович был женат на Варваре Дмитриевне Иловайской, дочери своего друга, известного историка. Варвара Дмитриевна любила другого и вышла замуж за Цветаева, подчиняясь воле отца. Однако сумела внести в семью дух радости, праздника – и Иван Владимирович любил её всю жизнь и долгие годы не мог оправиться от её внезапной кончины.
Он вторично женился весной 1891 года. Мария Александровна Мейн была моложе него на 21 год, она родилась в 1868 году. Дочь богатого и известного в Москве человека, она хоть и не была красива, могла рассчитывать на более блестящую партию, чем вдвое старший вдовец с двумя детьми. Виною всему был её “романтизм”.
Мария Александровна росла сиротой, оставшись без матери девятнадцати дней, – и поэтому неудивительно, что она взялась заменить мать Андрюше Цветаеву, тоже осиротевшему на первом месяце жизни. Мария Лукинична Бернацкая – мать Марии Александровны, скончавшаяся в 27 лет – происходила из старинного, но обедневшего польского дворянского рода. Это давало Марине Цветаевой повод отождествлять себя с “самой” Мариной Мнишек.
Мария Александровна росла одиноко. Ее не отдавали ни в пансион, ни даже в гимназию. Жизнь в отцовском доме была замкнутой и строгой, подруг и товарищей у неё не было.
Мария Мейн была человеком незаурядным, наделенным умом, большими художественными способностями, глубокой душой. Сиротство и одиночество бросили ее к книгам; в них она нашла друзей, наставников и утешителей. Книги и музыка стали её жизнью, заменили ей реальность. Она получила прекрасное домашнее образование: свободно владела четырьмя европейскими языками, блестяще знала историю и литературу, сама писала стихи по-русски и по-немецки, переводила с- и на известные ей языки. У нее было музыкальное дарование. Она страстно любила природу. Казалось, в её детстве и юности было все, о чем можно мечтать. Но не хватало чего-то важного: простоты, сердечности, понимания, так необходимого развивающейся душе. Отец обожал её, но был требователен и деспотичен. Обуревавшие ее мечты и чувства Мария Александровна доверяла музыке и дневнику – своим единственным друзьям. Постепенно сам характер ее делался сдержанным и замкнутым.
Роковую роль в её жизни сыграл отец. “Дедушка Мейн”, которого с нежностью вспоминали обе его внучки, дважды разбил жизнь своей дочери. Шестнадцати-семнадцати лет Мария Александровна полюбила, как может полюбить страстная натура, живущая в мире романтических грез. Были встречи, прогулки верхом в лунные ночи. Любовь была глубокой и взаимной, Мария Александровна могла быть счастлива. Но человек, которого она любила, был женат. Отец счел его встречи со своей дочерью недопустимой дерзостью и потребовал их прекращения. Развод казался ему грехом, он не признавал его. Дочь повиновалась, но годы не переставала помнить и любить героя своего юношеского романа. В единственной сохранившейся книжке ее девического дневника есть такая запись: “… так любить, как я его любила, я в моей жизни больше не буду, и ему я все-таки обязана тем, что мне есть чем помянуть мою молодость; я, хоть и страданиями заплатила за любовь, но все-таки я любила так, как никогда бы не поверила, что можно любить!...”[3]
Ей оставался единственный путь – замужество. Но в этой перспективе не виделось счастья и радости. Она думает о неизбежном замужестве почти с отвращением – дневник сохранил ее горькие мысли: “Придет время, поневоле бросишь идеалы и возьмешься за метлу… Тогда-то я и буду жить тем материалом, которым я теперь запаслась. Надо бы только позаботиться о том, чтобы его хватило с избытком на всю жизнь…”[4] Это многое поясняет в “странном” замужестве Марии Александровны и её последующей жизни жены и матери. Не исключено, что она избрала немолодого профессора Цветаева не только с прямой целью заменить мать его осиротевшим детям, как считала её старшая дочь, но и потому, что знала, что и он живет для идеалов.
В браке Мария Александровна надеялась преодолеть и изжить свою душевную драму. Но ситуация оказалась слишком неподходящей, Мария Александровна по молодости и неопытности не могла осознать этого до замужества. Муж тосковал о покойной жене и даже не старался, по мнению окружающих, скрыть этого. Она ревновала к памяти предшественницы, боролась с этим чувством и не могла с ним совладать. “Мы венчались у гроба”, – грустно доверила она дневнику.
Иван Владимирович большую часть своего времени посвящал работе, постоянно находился в разъездах, и естественно, семья Цветаевых ощущала недостаток взаимного общения.
Валерия Ивановна Цветаева обращала внимание на то, что переезды, разные пансионы, “обязательные смены мест и людей, смена привязанностей и порядков создавали у детей чувство бездомности, неустойчивости”[5]. Да и в словах Марии Александровны, о которых вспоминает её младшая дочь, говорится что-то похожее: “Дети, жизнь идет полосами, вы это увидите… и вы вспомните мои слова!..”[6] Именно тогда, когда обыкновенно закладываются устои, когда дом, родные, их любовь кажутся столь непременными, существующими от века на всю жизнь. И Анастасия Ивановна продолжает: “Наша жизнь, как перекати-поле, катится дальше”[7].
Когда летом 1903 года отец приехал к младшим детям в Лозанну, чтобы перевезти их потом вместе с Марией Александровной в Шварцвальд во Фрейбург и поместить жену в санаторий, обнаружилось, что девочки очень хорошо усвоили французский язык, а немецкий язык забывают, младшая забывает и русский. В июле 1903 года И.В. Цветаев рассказывал жене своего первого тестя о Марине, которой было тогда неполных одиннадцать лет: “За Марусю даже страшно: говорит, как взрослый француз, изящным, прямо литературным языком… пишет по-русски правильно и литературнее пяти-шестиклассников в гимназиях…” И дальше с большой тревогой, которая теперь может показаться провидческой: “Экие дарования Господь ей дал. И на что они ей! После они могут принести ей больше вреда, чем пользы”[8].