Мать угадывала в Марине себя со своими сложностями и страстями. И, вероятно, с этой собой – а не с ее поэтическим даром – в Марине боролась, ради её же (марининого) будущего счастья. Пыталась преодолеть себя в ней. Но сердечная близость между матерью и Мариной Цветаевой, без сомнения, была. Это очевидно из всего, сказанного Мариной Ивановной о матери в стихах, прозе, письмах. Без настоящей внутренней близости мать не оказала бы столь сильного влияния на всю дальнейшую жизнь дочери-поэта.
Марина так и чувствовала себя в семье – как потом всегда в мире:
Видно грусть оставила в наследство
Ты, о мама, девочкам своим!...
“Ребенок, обреченный быть поэтом” – такова внутренняя тема, подтекст автобиографических произведений “Мать и Музыка”, “Мой Пушкин”. Здесь она не мифотворец, не бытописатель, она – исследователь. Мир семьи, а вместе с тем и детства – казалось бы, очень замкнутый – в прозе Марины Цветаевой существует внутри круга её основных раздумий тех лет: о Поэте, Времени, Человеке в его соотнесенности с миром.
Марина Ивановна ввела нас в мир своей семьи, чтобы показать, как её захлестнула “стихия”, отъединила от людей и понесла по волнам поэзии.
Жизнь посылает некоторым поэтам такую судьбу, которая с первых же шагов сознательного бытия ставит их в самые благоприятные условия для развития природного дара. Всё в окружающей среде способствует скорому и полногласному утверждению избранного пути. И пусть в дальнейшем он сложится трудно, неблагополучно, а порой и трагически, первой ноте, взятой голосом точно и полновесно, не изменяют уже до самого конца.
Такой была судьба Марины Цветаевой.
О детство! Ковш душевной глуби!
– эту строку Пастернака Цветаева любила, она глубоко спрятала и сохранила материнские уроки. Мария Александровна была бы довольна: её мечта воплотилась пусть не в музыке, а в поэзии – её старшей дочерью.
Думается, “меньше всего мать понимала и одобряла ее детские стихи. Можно найти оправдание Марии Александровне. Она мечтала о дочери-пианистке и видела, что играет Марина хорошо, а стихи пишет плохо. Вероятно, ей не приходило в голову, что поэтических Моцартов история литературы не знает и что нельзя сравнивать стихи маленькой Марины с Пушкиным и Гете. “Неуклюжие” детские вирши казались ей нелепыми рядом с той великой поэзией, которой она жила”[68].
Марина Цветаева начала сочинять рано. Первая стихотворная тетрадь, о которой она вспоминает, была закончена до школы, когда автору было семь лет. Она, как и остальные детские стихи Цветаевой, не сохранилась. К сожалению – ибо они могли приоткрыть тайну воплощения Поэта, дать возможность прикоснуться к самым истокам творчества. И ещё потому, что они явились выражением одной стороны поэтической страсти Марины: упоение чужими стихами и сочинение собственных вместе составляют одержимость поэзией. Нам остались разрозненные отрывки, которые цитирует взрослая Цветаева. Это неумелые подражательные стихи с отзвуками всего, что Марина уже прочла. Не писать она не могла.
Примечательной особенностью поэтического творчества Марины Цветаевой является то, что автобиографические факты находят свое отражение и в стихотворной форме. Как и в прозе (исследуемой нами выше), в поэзии мы можем отследить те же основополагающие, ключевые моменты мироощущения Марины Ивановны. Иначе говоря, весь реальный, жизненный материал. Преломляясь через призму восприятия поэта, реализуется в качественно иной форме – лирической – с огромной долей индивидуально-личностной мотивации чувств, воплощенных переживаний и избранных средств.
Судьба поэта в такой же степени определяется особенностями его личности, как и его поэзия. А вернее, личность – поэзия – судьба образуют неразрывное единство поэтического мира.
Поэтическая индивидуальность Марины Цветаевой многолика, мироощущение противоречиво, судьба глубоко трагична, а поэтический мир целен и един.
Первые две книги Цветаевой – “Вечерний альбом” (1910 г.) и “Волшебный фонарь” (1912 г.) – по духу – одна книга – книги детские, как тематически и хронологически, так и по авторскому пониманию их возрастной границы. Детские книги Цветаевой интересны сейчас прежде всего тем, что их замкнутый мир сохранил образ автора – героя, круг чтения и круг чувств, определивших своеобразие личности поэта.
Именно тогда, в детстве, зарождалось драгоценнейшее качество Цветаевой как поэта – тождество между личностью (жизнью) и словом. Стихи записывались в альбом – в традициях всех русских барышень ХХ века – записывались вечерами в мекнувшей тишине дома, в ожидании неизбежного: “Дети, пора спать!” Отсюда – отчасти – и название первой книги – “Вечерний альбом”. По сути это был дневник литературно одаренного ребенка. Но от многих своих сверстниц, тоже писавших в альбом, Марина Цветаева отличалась по крайней мере двумя чертами: ничего не выдумывала, то есть почти не впадала в сочинительство, ее строчки шли непосредственно от жизни, от прочитанных книг, от семейно-бытового уклада, а на такую смелость, как известно, не сразу решаются даже “взрослые” поэты.
Быть самою собой, ни у кого не заимствовать, не подражать, не подвергаться влияниям – такою Цветаева осталась навсегда.
“Вечерний альбом” сейчас интересен для нас как книга – предвестие будущей Марины Цветаевой. Здесь она – со всей своей предельной искренностью, ясно выраженной личностью, и даже нота трагизма, в целом для альбома не характерная, уже глухо прозвучала в этой по-детски простодушной, светлой книге.
Когда Марина подготовила к изданию свою первую книгу (тайком от всех, в том числе и от отца, по её мнению, стихов не понимавшего), ей было восемнадцать лет. “Вечерний альбом” был для нее самой (по крайней мере по содержанию) уже историей – историей закончившегося детства. Психологически она находилась в другом возрасте. Но детство она не отсекла и, судя по ее стихам, появившимся после “альбома”, в особенности во второй книге “Волшебный фонарь” – она продолжала жить в нем:
Ах, золотые деньки!
Где уголки потайные,
Где вы, луга заливные
Синей Оки?
……………………………..
Детство верни нам, верни
Все разноцветные бусы, –
Маленькой, мирной Тарусы
Летние дни.
(“Ах, золотые деньки!”)
Первым, кто прочитал “альбом” и сразу же на него отозвался, был Максимилиан Волошин. Он оценил “в цветаевских стихах главное – подлинность. До Цветаевой никому в поэзии не удавалось написать о детстве из детства”[69].
В своих детских, а позднее и в зрелых поэтических произведениях Марина Цветаева и впрямь создавала словно модель – дома, семьи, уклада, быта. Взгляд её был наивен, слово – чистым, интонация – искренней. Она честно записывала то, что видела вокруг, о чем задумывалась.
Мать, Мария Александровна Мейн, занимает “главенствующее” место не только в прозе автобиографического характера, но и в поэзии. Стихотворение “Мама” посвящено памяти матери Марины Цветаевой:
В старом вальсе Штрауса впервые
Мы услышали твой тихий зов,
С той поры нам чужды все живые
И отраден беглый бой часов.
Мы, как ты, приветствуем закаты,
Упиваясь близость конца.
Все, чем в лучший вечер мы богаты,
Нам тобою вложено в сердца.
К детским снам клонясь неутомимо,
(Без тебя лишь месяц в них глядел!)
Ты вела своих малюток мимо
Горькой жизни помыслов и дел.
С ранних лет нам близок, кто печален,
Скучен смех и чужд домашний кров…
Наш корабль не в добрый миг отчален
И плывет по воле всех ветров!
Все бледней лазурный остров-детство,
Мы одни на палубе стоим,
Видно грусть оставила в наследство
Ты, о мама, девочкам своим!
(“Маме”)
Здесь вся глубина и искренность родственных чувств Марины Цветаевой. “Мы, как ты…” - говорит она, признавая, что корнями уходит в фантастическую одаренность и безмерную личность матери.
Сама Марина Ивановна бесспорно признавала, что взяла от матери – страстность, порывистость, импульсивность, одухотворенную поэтичность натуры:
И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто – слишком грустно
И только 20 лет,
За то, что мне прямая неизбежность –
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
¾ Послушайте! – Еще меня любите
За то, что я грущу.
(“Уж столько их упало в эту бездну…”)
… От матери – упорство, настойчивость:
“Мама, милая, не мучь же!
Мы поедем или нет?”
Я больная, – мне семь лет,
Я упряма, – это лучше.
Удивительно упряма:
Скажут нет, а будет да.
Не поддамся никогда,
Это ясно знает мама…
(“За книгами”)
Но не забывает Цветаева и об отце, он тоже не был сторонним наблюдателем формирования личности своей дочери: труженичество Марины Ивановны, ее литературное упорство – от отца. Вот откуда ее стихи:
Благословляю ежедневный труд.
Благословляю еженощный сон.
Господню милость – и господен суд,
Благой закон – и каменный закон.
И пыльный пурпур свой, где столько дыр…
И пыльный посох свой, где все лучи!
Еще, господь, благословляю – мир
В чужом дому – и хлеб в чужой печи.
(“Благословляю ежедневный труд”)
Марина Ивановна всегда интересовалась историей своего рода; поэтому находят свое отражение в ее поэзии и фрагменты истории семьи Цветаевых. Стихотворение “Бабушке”, посвящено Марии Лукиничне Бернацкой – матери Марии Александровны; бабушка Марины Цветаевой происходила из старинного польского дворянского рода. Устанавливая родственную триединую цепочку кровной связи, Марина Ивановна находит источник “жестокого мятежа в сердце” своем.