Таким образом, автор «Библейских сказок» каким-то чудесным образом сумел соединить несоединимое: языческое поклонение природе с нравственным строем христианской проповеди. Впечатление такое, будто строгая и чуточку пугающая гравюра Доре в Библии ожила, расцвела красками, наполнилась теплом, светом, ароматами, звуками, движением (не только людским, но и всевозможных тварей земных)...
5.4Переосмысление фольклорных традиций
Следует упомянуть и о вершинном достижении Саши Черного в прозаических жанрах – сборнике «Солдатские сказки». Произведения, составившие сборник, публиковались с 1928 г. Первое отдельное издание состоялось после смерти автора – в 1933 г. Оговоримся, что эта книга не предназначалась собственно для детского чтения, но при известной адаптации многие тексты этого сборника вполне могут быть предложены детям.
«Солдатские сказки» Саши Черного – случай высвобождения мощного творческого заряда, накапливавшегося много лет. В него вошли годы, в течение которых A.M. Гликберг служил в российской армии рядовым солдатом. Так что солдатский быт, нравы, язык, фольклор он изучил в совершенстве.
Сборник достаточно разнороден в жанровом отношении: здесь присутствуют солдатские байки («Кабы я был царем», «Кому за махоркой идти»), волшебные сказки («Королева – золотые пятки», «Солдат и русалка» и др.), социально-бытовые сказки («Антигной», «С колокольчиком» и др.). Особый интерес представляет имитация народной переделки литературного текста – озорной пересказ солдатом-балагуром поэмы М.Ю. Лермонтова «Демон», из чего получается сказка «Кавказский черт».
В основу данных литературных сказок положены основные каноны жанровых разновидностей народной сказки при сугубо оригинальных авторских сюжетах (некоторые из них даже включают реалии Первой мировой войны – например, «Бестелесная команда» или «Сумбур-трава»).
Основной носитель фольклорной традиции – главный герой-солдат. Как и в народной сказке, герой Саши Черного обладает смекалкой, веселым и неунывающим характером, он удал, справедлив и бескорыстен. «Солдатские сказки» переполнены искрометным юмором, правда, зачастую по-солдатски солоноватым. Однако писателю, обладающему безупречным вкусом, удается не скатываться к пошлости.
Главное же достоинство «Солдатских сказок», на наш взгляд, в том, что сборник можно рассматривать как сокровищницу сочного, истинно народного русского языка. Пословицы (час в сутки и дятлы веселятся), поговорки (губу на локоть, слюнка по сапогам), прибаутки (дрожки без колес, в оглоблях пес, – вертись, как юла, вкруг овсяного кола) и прочие речевые красоты рассыпаны здесь в изобилии.[26]
Общность персонажей «Солдатских сказок» Саши Чёрного с персонажами быличек (мифологическими, свойственными народным верованиям) заставляет вспомнить о происхождении сказок из мифов как представлений о том, что за всем неживым вокруг стоит живое, что каждая частичка мира населена и подчинена воле и сознанию невидимого при обычном течении жизни существа. Но по мере забвения верований, сказки обогащаются бытовыми и вымышленными мотивами, когда чудесное происходит в крестьянских избах и солдатских казармах. Например, вымысел проявляется в сказке «С колокольчиком» при описаниях незнакомых простому солдату столичных улиц, интерьера кабинета «военного министра», характерной особенностью которого является наличие множества кнопок.
Характерен вымысел и при описании внешности и деяний нечистых духов – чудесных существ, утративших в сказках достоверность и несомненность своего облика и существования. В этих и других особенностях народных верований в конце XIX – начале XX века, отмеченных нами в «Солдатских сказках» наблюдается процесс демифологизации времени и места действия, а также самого сказочного героя, что сопровождается его очеловечением (антропоморфизацией), а иногда и идеализацией (является красавцем высокого происхождения). Правда, он утрачивает магические силы, которыми по своей природе должен обладать герой мифологический, часто превращаясь в «низкого» героя, например, в Иванушку-дурачка.[27]
Целью Саши Чёрного при создании «Солдатских сказок» было обращение к дореволюционному быту и культуре русского народа, выраженного в описании крестьянского и солдатского быта времён Первой мировой войны. События сказок развиваются в народной среде, так как только в ней суеверия занимают видное место. Своеобразие «Солдатских сказок» подчёркивается присутствием на их страницах солдата-рассказчика, благодаря которому сказочные описания народной жизни и верований принимают достоверное звучание. И потому ещё одним главным героем «Солдатских сказок» является язык. Как пишет А. Иванов, «в сущности родная речь была тем богатством, которое вывез с собой каждый беженец и единственное, что продолжало связывать с лежащей за тридевять земель отчизной». Недаром писатели русской эмиграции так упорно держались за русское слово – ему посвящены лингвистические эссе А. Куприна, М. Осоргина, Н. Тэффи.
Пример «Солдатских сказок» не единичен в обращении писателя к богатствам устной народной речи, преданиям. Хроника свидетельствует, что Саша Чёрный читал в Париже доклады об апокрифах Н. Лескова и о русских народных песнях по записям Гоголя, в шутку мечтал, чтобы Дед Мороз подарил ему на Новый год старое издание «Толкового словаря» В. Даля. Можно разделить удивление А. Иванова, который пишет, что «никто из собратьев Саши Чёрного по перу... не достиг, пожалуй, такого слияния с народным духом, такого растворения в стихии родной речи, как автор «Солдатских сказок»... Ведь Саша Чёрный всё-таки городской человек».[28]
Но в том-то и своеобразие подлинно русской литературы, что она никогда не теряла связи с народом, его бесценным творчеством, фольклором. Именно благодаря этому Саша Чёрный, даже пребывая далеко, в эмиграции, оставался русским писателем.
Заключение
Рассматривая многолетний творческий путь Саши Черного, пришедшийся на переломные исторические моменты и инициированную ими систему художественных приоритетов писателя, целесообразно обращение к сравнительно-историческому методу. Последний совмещается с биографическим методом.
Несомненно, современное детское чтение оказывается невозможным без включения в его круг достижений русской и зарубежной детской литературы, какими бы однозначными в свое время ярлыками они ни награждались. Если поэт нашел верное слово и нужную интонацию, то его творения никогда не будут скучны, не перестанут быть нужными маленьким читателям.
В случае с Сашей Черным сказалось то обстоятельство, что волею судьбы его творчество стало доступным массовому российскому читателю спустя долгое время после его кончины. Поэт, живший настоящим, утратил русского читателя при жизни. «Вторая» жизнь Саши Черного будет долгой.
Сборник «Детский остров» в творчестве Саши Черного занимает несколько обособленное место – он является кульминацией его «детской» части. Собственно, детская линия у Саши Черного может рассматриваться как еще один, не прекращающийся этап его творчества.
Можно сказать, что «Детский остров» Саши Черного является символом всей русской детской литературы: ведь, с другой стороны, не только художник «спасается» на этом острове, а и дети воспринимают свое «детство» (состояние детства) как пребывание на острове, охраняющем их от взрослых.
Значение «Детского острова» в истории русской литературы состоит в состоявшемся постижении детского мира через художественно-поэтический. В этом Саша Черный может быть сравнен с Л.Н. Толстым в «Детстве», «Отрочестве», «Юности», Н.М. Гариным-Михайловским в «Детстве Темы».
В творчестве же Саши Черного этот сборник ознаменовал особое отношение поэта к миру детства, отношение, близкое к отношениям поэта и мира. Перевоплощение в дитя, воспринимающее мир соразмерным себе, для Саши Черного ограничено.
Некогда после смерти Саши Черного, Куприн написал такие слова: «И рыжая девчонка лет одиннадцати, научившаяся читать по его азбуке с картинками, спросила меня под вечер на улице:
- Скажите, это правда, что моего Саши Черного больше нет?
И у нее задрожала нижняя губа.
- Нет, Катя, – решился ответить я, – умирает только тело человека, подобно тому, как умирают листья на деревьях. Человеческий же дух не умирает никогда. Потому – то и твой Саша Черный жив и переживет всех нас, и наших внуков, и правнуков и будет жить еще много сотен лет, ибо созданное им сделано навеки и овеяно чистым юмором, который – лучшая гарантия для бессмертия».
И он действительно пережил. Пережил в своих стихах, которые до сих пор учат наизусть, читают и перечитывают, каждый раз глядя на них по-новому.
Он серьезен, в самом желчном и наилучшем значении этого слова. «Когда читаешь его сверстников – антиподов, – замечал Венедикт Ерофеев, – бываешь до этого оглушен, что не знаешь толком, «чего же ты хочешь». «Хочется не то быть распростертым в пыли, не то пускать пыль в глаза народам Европы, – писал на полях дневников Ерофеев,- а потом в чем-нибудь погрязнуть. Хочется во что-нибудь впасть, но непонятно во что, в детство, в грех, в лучезарность или в идиотизм. Желание, наконец, чтоб тебя убили резным голубым наличником и бросили твой труп в зарослях бересклета. И все такое. А с Сашей Черным «хорошо сидеть под черной смородиной» («объедаясь ледяной простоквашей») или под кипарисом («и есть индюшку с рисом»). И без боязни изжоги, которую, я заметил, Саша Черный вызывает у многих эзотерических простофиль».