Воспроизводит Озеров и суеверия славян. Одним из таких суеверий была вера в пророческие сны. В.Н. Татищев в «Примечаниях» к главе «О истории Иоакима, Новгородского епископа», содержащей изложение пророческого сна Гостомысла, скептически замечает, что «таковых вымышленных после предзнаменований и провещаний у древних немало находится». В трагедии «Ярополк и Олег» Предслава рассказывает своей наперснице Заиде пророческий сон, предсказывающий гибель Олега. Изложению сна она предпосылает общую оценку подобных сновидений. Она говорит:
Мечта, конечно, сон, но боги иногда
Нас предваряют сном, коль нам грозит беда.
Об этом же сне Предслава говорит потом Олегу. Нужно сказать, что в трагедии Озерова сон этот не сбывается. Хотя у Предславы были серьезные основании треножиться за судьбу любимого ею человека, все оканчивается благополучно. Тем не менее, сон Предславы занимает определенное место в композиции «Ярополка и Олега». Отвечая суеверным представлениям людей изображаемой эпохи, он вместе с тем является своего рода традиционным компонентом классической трагедии, для которой характерны такие сны.
Следует заметить, что наряду с более или менее верным воспроизведением религиозных воззрений и суеверий древних славян в трагедии Озерова встречается произвольное отнесение к славянам религиозных представлений, свойственных древним грекам. Рассказывая о своем сне, Предслава упоминает о Тартаре, образ которого неразрывно связан с греческой мифологией. Подобное смешение элементов древнерусского быта с элементами, заимствованными из античного мира, характерно для драматургической системы Озерова и театра его эпохи. Как отмечают исследователи, оно сказалось на декорациях и костюмах, употреблявшихся при постановке, например, трагедии «Димитрии Донском», а также на характере иллюстраций и виньеток, украшавших тогдашние издания пьес Озерова. Еще большим отступлением от историзма следует признать встречающееся в трагедии приписывание нашим далеким предкам тех религиозных представлений в духе деизма XVIII века, носителем которых в трагедии является Олег.
И все же, трагедия «Ярополк и Олег» является выдающимся и можно сказать, этапным произведением драматургии именно в отношении историзма. Будучи, как мы говорили, последней трагедией XVIII века, она завещала новому XIX столетию определенно выраженное стремление к изучению и, возможно более верному, воспроизведению в литературе исторической действительности.
3.2 Переосмысление мифологического сюжета и античных персонажей в трагедии «Эдип в Афинах»
Пьеса «Эдип в Афинах» (1804) являет собой любопытный образец произведения, в котором античный сюжет трактован в духе своеобразного, исторически характерного направления, объединившего черты политической («вольтеровской») трагедии обновленного классицизма с чертами этико-психологической трагедии сентиментализма. Руководствуясь современными эстетическими требованиями, Озеров переработал мифологический сюжет трагедии Софокла «Эдип в Колоне» и соответственно изменил трактовку некоторых античных персонажей. При этом драматург широко использовал материалы близкого ему по направлению Дюси, давшего новый, также близкий к сентиментализму вариант Софокловой трагедии в своих пьесах «Эдип у Адмета» (OedipecbezAdmete, 1778 г.) и «Эдип в Колоне» (OedipeKolone, 1797 г.).
Несмотря на то, что пьеса Озерова соединила два столь различных источника, с одним из которых (переделкой Дюси) у нее имеется большая текстуальная близость, она свободна от мозаичности и отличается слаженностью сюжета и ясностью идейного содержания.
Рассмотрим идейно-образную концепцию пьесы. Первое действие трагедии почти целиком состоит из разговора Тезея с Креонтом. Некоторые критики отрицали самостоятельное значение этого действия. По их мнению, драматург написал его только для того, чтобы «познакомить наших зрителей с историей Эдипа, и его несчастий», излагаемой в первом акте устами Креокта. А.Ф. Мерзляков полагал даже, что этот акт «совершенно отрезан от всей пьесы». Между тем именно в этом действии четко определяется основная линия идейной борьбы, завершающейся в финале пьесы. Носителями этой борьбы являются Тезей и Креонт.
В образе Тезея Озеров воплотил свои представления об идеальном, добродетельном монархе. В его трагедии этот образ играет несравненно большую роль, чем в пьесе Дюси и даже в трагедии Софокла. Как известно, в последней ярко выражены патриотические чувства автора, обостренные Пелопоннесской войной. Воспользовавшись преданием о смерти Эдипа в предместье Афин, Колоне, т.е. на родине Софокла, драматург восхваляет в связи с этим «человеколюбие и справедливость афинского полиса и его мифологического представителя, царя Тезея»: Но как бы ни прославлялось в трагедии Софокла «образцовый строй» Афин, в трагедии Озерова это прославление звучит с еще большею силою. Озеров подробно останавливается на раскрытии политической программы Тезея, показывая ее превосходство над противоположными ей принципами деспотизма. Тезей выступает в трагедии как вождь народа, видящий в народе свой естественный «оплот». В трагедии всемерно подчеркивается правосудие Тезея. В его стране никто не смеет безнаказанно нарушать «священнейший закон народных общих пран, гостеприимства, чести». Вместе с тем Тезей является последовательным сторонником политики сохранения мира между Афинами и соседними народами. В трагедии «Эдип в Афинах» осуждается несправедливая, захватническая война. Тезей Озерова выступает против участия в войне под флагом защиты чуждых данному государству интересов. Он говорит, отвечая Креонту:
Но я не для того поставлен здесь владыкой,
Чтоб жизнью жертвовать мне поданных своих,
Чтоб кровь их проливать к защите царств чужих.
Для слипы суетной, мечтательной и лживой
Не обнажу меча к войне несправедливой.
Тезей не спешит искать союзников на случай возможной войны. В конце первого действия он заявляет:
– Мой меч союзник мне
И подданных любовь к отеческой стране.
Где на законах власть царей установление,
Сразить то общество не может и вселена.
В критике не раз высказывалось мнение, что в образе Тезея Озеров аллегорически представил Александра I, прославив тем самым политику последнего. Критики указывали на сходство программы Тезея с гуманными и миролюбивыми заявлениями и декларациями молодого Александра I. Действительно, такое сходство имеет место. Молодой Александр любил похвастать своим «либерализмом». В манифесте о короновании от 15 сентября 1801 года он заявлял, например, что «счастье» вверенного ему народа должно являться «единим предметом всех мыслей» и желаний царя. В рескрипте гр. Завадовскому (от 5 Июня 1801 г.) об устройстве комиссии составления законов указывалось, что «начало и источник народного блаженства» заключается «в едином законе»: «все другие меры могут сделать в государстве счастливые времена, но один закон может утвердить их навеки». В манифесте от 4 июля 1801 года Александр I заявлял: «Если я примусь за оружие, так только для защиты моего народа… Я не вмешаюсь во внутренние несогласия, волнующие другие государства».
И все же мы считаем абсолютно недоказанным утверждение, «что в образе Тезея Озеров преднамеренно представил наиболее характерные черты императора первых лет его правления». По нашему мнению, более справедливой является та трактовка образа Тезея, которую дал критик «Северного вестника» в приведенном выше отзыве о трагедии Озерова. В период появления трагедии некоторые заявления озеровского Тезея могли звучать скорее как предостережение царю, нежели как безоговорочное прославление его политики. Например, слова Тезея о его желании сохранить мир явно противоречили тому обороту, который приняла политика Александра 1 к моменту появления трагедии.
К тому же и цели, которые ставила перед собой в это время внешняя политика Александра, весьма плохо согласовались с готовностью Тезея и самого Александра, судя по его заверениям, отстаивать с оружием в руках только непосредственные интересы и права своего собственного народа. С другой стороны, все заявления Тезея, характеризующие его гуманную и либеральную политику, так или иначе повторяли аналогичные заявления положительного персонажа предыдущей трагедии Озерова. Как мы видели, герой этой трагедии древлянский князь Олег тоже выступал в качестве поборника идей миролюбия, законности и справедливости. Как и Тезей, он заботился с своем народе и пользовался его поддержкой. Между тем трагедия «Ярополк и Олег» была создана еще при Павле I и не имеет никакого отношения к личности и правлению его сына. Следует также иметь в виду, что носителями тех же самых черт идеального правителя выступали персонажи целого ряда трагедий, написанных другими драматургами. Мы видим, что «наиболее характерные черты» Александра I, якобы представленные Озеровым в образе Тезея, оказываются чертами, присущими персонажам многих трагедий. Приписывание этих черт Александру I, засвидетельствованное С.П. Жихаревым, характеризует скорее умонастроение современников, которые не умели или не хотели видеть двуличие Александра, скрывавшего за «либеральной» маской свой деспотизм.Значительному переосмыслению подверг Озеров образ Софоклова Креонта. Такое переосмысление диктовалось замыслом драматурга, требовавшим противопоставления образов. В трагедии Софокла Креонту дается довольно сложная характеристика. Он не слишком разборчив в средствах, черств душой, а по временам лукав и жесток. Герой Афин Фесей своей мудростью и справедливостью подавляет фивянина Креонта. В показе Софоклом этого превосходства Фесея чувствуется патриотическая гордость автора. Но Софоклову Креонту чуждо властолюбие. В своей деятельности он руководствуется сверхличными, государственными целями и интересами1. Обращает на себя внимание и отсутствие резкости в суждениях Софоклова Фесея о фивянах. Он воздает им должное и с полным уважением относится к их гражданским установлениям и законам. Обращаясь к Креонту, он, например, говорит: