Структурно «Фингал» также имел мало общего с традиционным каноном классицистической трагедии. Прижде всего, вместо принятых в данном жанре пяти действий драматург ограничился только тремя. Помимо постоянно присутствующего хора бардов Озеров вводит пантомимный балет – ритуальные танцы и игры локлинских воинов у могилы Тоскара. Очень ограниченной была и его новой трагедии и роль наперсников, чье присутствие должно было обеспечивать раскрытие психологического состояния основных персонажей пьесы. Заданность драматической коллизии исключала возможность нравственной эволюции героев. Главное, что привлекало зрителей к «Фингале» и составляло причину успеха трагедии, – это необычность спектакля, сохранившего колорит древнего скандинавского эпоса и дух поэзии Оссиана.
Новым триумфом драматурга явилась постановка в январе 1807 г. на петербургской сцене его четвертой трагедии «Димитрий Донской». Уже из заглавия ясно, что и основу ее были положены события, связанные с исторической победой русских войск в 1380 г. над полчищами Мамая на Куликовом поле. Обращение к этой теме и тот момент, когда Россия терпела неудачи в военных действиях против Наполеона (наиболее серьезной среди них было недавнее поражение под Аустерлицем в декабре 1805 г.), было как нельзя кстати. Зрители прекрасно улавливали патриотический пафос пьесы и оценили ее по достоинству.
В упоминавшемся уже нами дневнике С.П. Жихарева сохранилось описание первого представления «Димитрия Донского». В театре «буквально некуда было уронить яблока… С первого произнесенного им (Яковлевым, игравшим роль Димитрия,) стиха: «Российские князья, бояре» и проч. мы все обратились в слух… никто не смел пошевелиться, чтоб не пропустить слова; но при стихе: «Беды платить врагам настало ныне время!» вдруг раздались такие рукоплескания, топот, крики «браво», что Яковлев принужден был остановиться. Этот шум продолжался минут пять и утих ненадолго. Едва Димитрий в ответ князю Белозерскому, склонявшему ого па мир с Мамаем, произнес: «Ах! лучше смерть в бою, чем мир принять бесчестный!» – шум возобновился с большею силою. Все эти стихи, как и их, производили в публике восторг неописанный…»[36]
Как справедливо уже отмечалось Г.Л. Гуковским наибольшее значение в трагедии имел именно пафос борьбы, жертвы на алтарь отечества, непримиримости и мужества, пафос героики национально-освободительной войны, а не конкретные намеки или вообще логически оформленные идеи трагедии, тем более не сюжет. Те, кто порицал в «Димитрии Донском» неувязки сюжета и композиции, исторически били мимо цели. «Димитрий Донской» – это патетическая речь оратора, политическая ода, лирическое произведение – не о любви Димитрия к Ксении, а о любви русских людей к отечеству и о ненависти их к тиранам и тирании».[37]
Г.А. Гуковский был совершенно прав, говоря о глубоко воспринимавшемся современниками гражданско-патриотическом пафосе пьесы Озерова. Исследователь притом выделял лишь одну сторону ее содержания, ибо он рассматривал «Димитрия Донского» в контексте формирования вольнолюбивой романтической поэзии декабризма. Но содержание трагедии Озерова нельзя сводить только к этому. Достоинства произведения, предназначенного для сцены, не могут, конечно, исчерпываться пафосом ораторской декламации или лирической оды. И это было ясно для многих современников драматурга, особенно для литераторов.
Пожалуй, ни одна трагедия Озерова не породила столько критических замечаний, как «Димитрий Донской». Наиболее резко и одним из первых высказал свое мнение о трагедии Г.Р. Державин. Сразу после ее постановки в беседе со знаменитым актером И.А. Дмитревским поэт заметил: «На чем основался Озеров, выведя Димитрия влюбленным в небывалую княжну, которая одна-одинехонька прибыла в стан и вопреки всех обычаев тогдашнего времени шатается по шатрам княжеским да рассказывает о любви своей к Димитрию?».Примерно о том же в своей заметке «О народности в литературе» почти через двадцать лет после Державина высказался Пушкин: «Что есть народного в Ксении, рассуждающей шестистопными ямбами о власти родительской с наперсницей посреди стана Димитрия?»[38]
В чем же причина столь разительных разноречий в оценке современниками этой трагедии Озерова?
На фоне предыдущих пьес структура «Димитрия Донского», пожалуй, в наибольшей степени сохранила приверженность традициям русской классицистической трагедии XVIII в. Героический облик Димитрия – победителя Мамая, раскрывается в ходе свершения исторической победы.
Совещание русских князей накануне битвы и прием татарского посла в начале трагедии, рассказ о ходе самой битвы и мужестве Димитрия в заключительном действии служат своеобразной рамкой для событий, составляющих основное содержание пьесы, – борьбы за обладание нижегородской княжной Ксенией между Димитрием и князем Тверским. Ксения любит Димитрия. Но отец назначил ей мужем князя Тверского. Приезд ее в воинский стан должен укрепить веру русских князей в силу их единства. После битвы назначено венчание. Возникает конфликтная ситуация. Тверской настаивает на венчании. Этому яростно противится Димитрий:
Но знай, и здесь тебе пред всеми я клянусь,
Что искры жизненной доколе не лишусь,
Доколь главу ношу, ты Ксению дотоле
Не поведешь, Тверской, ко храму поневоле.
(с. 265)
Ссора двух князей начинает угрожать успеху всего предприятия. Под влиянием тверского князя остальные русские военачальники решают увести свои отряды, ибо в действиях Димитрия они усматривают деспотическое самовластье. Московский князь их не удерживает. Оставаясь непреклонным, он готов принять бой только со своей дружиной. И тогда Ксения решает пожертвовать любовью для блага отечества. Она согласна стать женой князя Тверского после боя, чтобы русское войско не было разобщено. Финал трагедии своеобразно соединяет обе сюжетные линии. Из рассказа боярина, очевидца битвы, становится известно о подвигах неизвестного воина, победившего Челубея и своим мужеством способствовавшего победе русских сил. Обсуждающие события минувшей битвы князья во главе с Тверским слышат стон и видят раненого. В нем узнают неизвестного героя, имени которого никто не знает. Подняв забрало шлема, князья обнаруживают, что это Димитрий. Он и теперь весь в мыслях о Ксении и погибшем друге Бренском, выступавшем на его месте в бою. Победа над Мамаем, одержанная благодаря Димитрию, примиряет Тверского с недавним соперником, и он уступает Ксению:
Супругу днесь прими ты от руки моей!
Чего б не сделал я пред властию твоей,
То здесь я делаю, России глас внимая,
Пред победителем свирепого Мамая.
(с. 293)
Державин и Пушкин были совершенно правы, когда отмечали свойственные трагедии Озерова нарушения исторической достоверности. Достаточно указать хотя бы на то, что московский князь Димитрий не мог оспаривать невесту князя Тверского, ибо к моменту изображаемых событий он был женат. Пребывание Ксении в русском стане, как и сама нижегородская княжна, являлись плодом вымысла драматурга. Озеров допустил, совершенно сознательно, конечно, неточность и в описании хода Куликовской битвы. Димитрий действительно сражался в доспехах рядового воина. Но в поединке с татарским богатырем Челубеем участвовал не он, а инок Пересвет, причем оба погибли. Озерову понадобилось сделать Димитрия победителем Челубея, чтобы еще более выделить личную роль московского князя в одержанной победе русского войска и тем самым подкрепить его моральное право на Ксению.
Как указывал сам драматург, источниками сведений о битве служили для него перевод «Русской истории» И.Г. Штриттера и трагедия М.В. Ломоносова «Тамира и Селим». Но интерпретируя имевшиеся в его распоряжении данные, Озеров оставался последователем традиций русского классицизма XVIII в. Принципы художественного историзма были чужды его творческому методу. Его трагедия – не столько воссоздание исторической картины прошлого, сколько отклик на современные события. Аллюзии буквально пронизывали все монологи Димитрия. В этом Озеров также оставался верен принципам драматургии предшествующего столетия. Традиционна для трагедий XVIII в. и счастливая развязка.
Если же говорить о сюжетной линии, призванной раскрыть отношения Димитрия и Ксении, то здесь Озеров оказывался типичным представителем сентименталистского направления. И в этом заключался еще один художественный просчет автора, решившегося воссоздать одну из самых героических страниц русской истории. Несоответствие метода раскрытия характеров у Озерова исторической обстановке наглядно видно хотя бы в монологе Ксении, которая в отчаянии вспоминает свою покойную мать:
О друг единственный, от смерти пробудись
И тенью легкою вокруг меня носись;
Пролей во грудь мою отраду упованья;
Скажи, что ждешь меня к скончанию страданья;
Скажи, что скоро ждешь; скажи, что близок час,
Который съединить во гробе должен нас.
(с. 247)
Подобная форма выражения чувств, конечно, была чужда женщинам XIV в. Поэтому не столь важно, была ли Ксения историческим лицом или нет. Уже Державин отметил несовместимость драматической коллизии пьесы с историческим значением события, положенного в ее основу. Для Пушкина несоответствие принятого Озеровым метода духу изображаемых времен открывалось в контексте его собственных размышлений об исторической драме в период работы над «Борисом Годуновым». Но перед самим Озеровым эти вопросы просто не стояли. Он попытался сочетать героику с чувствительностью, пафос патриотизма с анализом жизни сердца. Кратковременность успеха трагедии «Димитрий Донской» подтвердила бесперспективность такого пути.
Следует, однако, подчеркнуть, что, создавая эту трагедию, Озеров необычайно точно уловил требования момента. Публика ждала таких пьес. Весной 1807 г. на •сцене императорского театра в Петербурге была представлена пьеса М. Крюковского «Пожарской».