В то же мгновение вся комната наполнилась едким черным дымом и что-то вроде бесшумного взрыва большой силы подбросило Вольку к потолку, где он и повис, зацепившись штанами за тот самый крюк, на который предполагалось повесить бабушкину люстру.
Пока Волька, раскачиваясь на крюке, пытался разобраться в том, что произошло, дым понемножку рассеялся, и Волька вдруг обнаружил, что в комнате, кроме него, находится еще одно живое существо. Это был тощий и смуглый старик с бородой по пояс, в роскошной чалме, тонком белом шерстяном кафтане, обильно расшитом золотом и серебром, белоснежных шелковых шароварах и нежно-розовых сафьяновых туфлях с высоко загнутыми носками.
– Апчхи! — оглушительно чихнул неизвестный старик и пал ниц. – Приветствую тебя, о прекрасный и мудрый отрок!
– Вы... вы... вы из домоуправления? – выпалил Волька, озадаченно вытаращив на него глаза».
Писатель профессионально увеличивает здесь напряженность «сюжетного ожидания», заставляя мальчика высказать самое обыденное и наивно-реалистическое из всех возможных предположений о происхождении странного гостя. Ответ же максимально стилизован под восточную витиеватость и сразу переключает читателя в совсем другие сюжетно-тематические ряды и художественные ассоциации:
«– О нет, мой юный повелитель, – отвечал старик, оставаясь в том же положении и немилосердно чихая. – Я не из домоуправления. Я вот из этого сосуда. – Тут он указал на загадочный сосуд, из которого еще вился тоненький дымок. – Знай же, о благословеннейший из прекрасных, что я могучий и прославленный во всех странах света джинн Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, или, по-вашему, Гассан Абдуррахман Хоттабович. И случилась со мной – апчхи! — удивительная история, которая, будь она написана иглами в уголках глаз, послужила бы назиданием для поучающихся. Я, несчастный джинн, ослушался Сулеймана ибн Дауда – мир с ними обоими! – я и брат мой Омар Юсуф Хоттабович. И Сулейман прислал своего визиря Асафа ибн Барахию, и тот доставил нас насильно. И Сулейман ибн Дауд – мир с ними обоими! – приказал принести два сосуда: один медный, а другой – глиняный, и заточил меня в глиняном сосуде, а брата моего, Омара Хоттабовича, – в медном. Он запечатал оба сосуда, оттиснув на них величайшее из имен аллаха, а потом отдал приказ джиннам, и они понесли нас и бросили брата моего в море, а меня в реку, из которой ты, о благословенный спаситель мой, – апчхи, апчхи! – извлек меня. Да продлятся дни твои, о... Прости меня, я был бы несказанно счастлив узнать твое имя, прелестнейший отрок».
Писатель не случайно сопровождает стилизованный монолог все же этим реалистическим чиханьем могущественного волшебно-фантастического джинна. Так свойственными современной литературе приемами он продолжает удерживать читателя на грани между восточной сказкой и «школьной повестью». Этой же цели служит комичная ситуация раскачивания Вольки на крюке под потолком:
«– Меня зовут Волька, – ответил наш герой, продолжая медленно раскачиваться под потолком.
– А имя счастливого отца твоего, да будет он благословлен во веки веков? Как твоя почтенная матушка зовет твоего благородного батюшку – мир с ними обоими?
– Она зовет его Алеша, то есть Алексей...
– Так знай же, о превосходнейший из отроков, звезда сердца моего, Волька ибн Алеша, что я буду впредь выполнять все, что ты мне прикажешь, ибо ты спас меня из страшного заточения. Апчхи!..»
В итоге непринужденно и естественно в мир Москвы середины XX в. входит «джинн из бутылки», персонаж восточных народных сказок. Это один из многих разнообразных примеров того, как настоящая профессиональная литература может «освоить» самый сложный и экзотический фольклорный материал, результатом чего явятся неповторимо оригинальные произведения.
Сочетание эпического повествования и лирического подтекста придает глубину прозе Ю. Коваля. Хороши у него и искрометные диалоги, и импрессионистичные описания. В диалогах раскрывается богатство народного языка, а в описаниях — богатство языка литературного, воспитанного книгой. Диапазон его читательской аудитории необычайно широк — от пяти-шестилетних малышей до взрослых.
Ю. Коваля отличает чисто художническое чувство комозиции и цветовоздушной среды. «Тучи толпились над деревней, толклись на одном месте, раскрывая в небе узкие синие колодцы. По краям этих бездонных колодцев кудрявился солнечный пух», — пишет он в миниатюре «Теплый ветер» из книги «Стеклянный пруд». Он пишет словом так же, как мог бы нарисовать, даже лучше (о бессилии красок перед словом — рассказ «Последний лист»).
Вышедшие в 1987 году «Полынные сказки» адресованы дошкольникам и младшим школьникам, но их можно считать и явлением взрослой прозы, посвященной детству. Собственно, «сказки» — весьма условное определение нескольких десятков глав, составляющих «повесть о давних временах», как значится в подзаголовке. Это повесть о раннем детстве матери Ю. Коваля. Пожалуй, ни один писатель до него не брался за такую тему – обычно описывали свое детство. Ковалю захотелось воссоздать мир, никогда им.не. виденный воочию, но реально живший в памяти матери». Ему понадобилось войти в мироощущение крошечной девочки Лели, поначалу не знавшей названия многих вещей, но зато умевшей «летать»; понадобилось представить тот затерявшийся в дореволюционном прошлом день, когда она родилась.
Леля осваивает мир через непрерывную смену впечатлений, которые для нее на всю жизнь останутся сказками-воспоминаниями. Сказки в этой книге рассказывают все: мама, жители Полыновки, сам повествователь. Темы и герои их многообразны: о серых камнях, об огромных существах, о крыльце и завалинке, о Полыновке, о Сеятеле; есть тут «Марфушина сказка в три блина длиной», есть «Сказка о том, как в школе начались занятия». Круговорот природы и труда происходит вокруг малышки, и все на свете для нее – сказка, веселая, печальная или страшная. Леля тоже рассказывает сказки и видит их во сне («А когда заснула окончательно, ясно увидела, как идет рябина к дубу сама, как тяжело вынимает из земли свои корни, как гнется, как качается, переходит реку, чтоб прижаться к дубу»).
Начинается «повесть о давних временах» со «Сказки об огромных существах» (о счастье детства и материнства) и заканчивается «Сказкой о счастливой сирени» (о символических поисках счастья – пятилепесткового цветка). Речевая манера Ю. Коваля напоминает народный сказ; в ней есть и тонкое чувство современного языка, хранящего сочную красоту народной речи.
3.2 Сказки Э.Н. Успенского
Любимый жанр Э. Успенского – веселая повесть-сказка. Его перу принадлежат повести-сказки «Вниз по волшебной реке» (1972), «Гарантийные человечки» (1975), «Школа клоунов» (1983), «Колобок идет по следу» (1987), «25 профессий Маши Филиппенко» (1988), «Меховой интернат: Поучительная повесть о девочке-учительнице и ее пушистых друзьях» (1989), повести «Дядя Федор, пес и кот» и «Тетя дяди Федора, или Побег из Простоквашина» (1994) и другие произведения.
Первая профессия писателя сказывается в его творчестве: он «изобретает» героев, сюжеты, сами формы произведений, при этом легко трансформируя свои «конструкции» («Крокодил Гена и его друзья» – «Бизнес Крокодила Гены» – «Отпуск Крокодила Гены»). Его герой может быть книжкой, открыткой, игрушкой, сувениром и т. п. При этом автор не оберегает свое творчество от влияния массовой культуры, а наоборот, в полной мере использует ее приемы, идя навстречу «массовому читателю».
Секрет успеха лучших произведений Успенского таится прежде всего в комических героях; недаром свой десятитомник он назвал: «Общее собрание героев...» – Старуха Шапокляк, Кот Матроскин, профессор Чайников, обезьянка Анфиса или пластмассовый дедушка. Любой герой воспринимается как уникальная личность. А ситуация дружба между столь разными героями воспринимается как еще одно комическое явление. Мальчик по имени дядя Федор, пес Шарик, кот Матроскин сами по себе уже составляют смешную компанию, а когда к ним добавляются взрослые герои со своими неповторимыми характерами – почтальон Печкин, мама и папа, – то их житье-бытье превращается в одну нескончаемую комедию.
Успенский как бы дополняет действительность тем, чего ей недостает с точки зрения ребенка. Он берет за основу какой-либо человеческий тип и одним-двумя штрихами превращает его в карикатуру. К банальному бюрократизму Печкина добавляются такие черточки, как любовь к сладкому и детское занудство не принятого в игру, и получается совершенно новый герой – бюрократ с детскою душою. Положительные герои сказочны прежде всего потому, что они сказочно добры и невероятно воспитанны. Они не идеальны, а просто совершенно нормальны. Фантастическая дружелюбность, фантастическое чувство ответственности за свою работу, фантастическая вежливость плюс немного в общем-то «обычных» чудес – и герой Успенского готов. Остается дать ему простое, легко запоминающееся имя, подчеркнуть какую-нибудь особенность – и вот он живой и «обреченный на успех». Заметим, что подобные приемы лежат и в основе образов народных сказок.
Герои существуют не в замкнутом круге традиционного сюжета, а живут своими – и нашими – повседневными заботами. Поэтому они так легко переходят из книжки в нашу жизнь. Они не совершают ничего такого, что отделяло бы их от нас непроходимой стеной, – просто строят дом, учатся и учат, расследуют происшествия, помогают обустроить сельское хозяйство, верят в небылицы...
Компания героев сама выбирает для себя род занятий, и сюжет получается хотя и странный, но очень удобный именно для них. Уехали в Простоквашино дядя Федор, собака Шарик и кот Матроскин. Вдруг им срочно клад понадобился. Они тут же пошли и этот клад из земли вырыли. А за всем остальным они в магазин ездят или своим хозяйством обзаводятся, как все нормальные люди. Кому-то нравится за коровой ухаживать, кто-то готов целый день по лесу зайца гонять, кому-то не лень бегать туда-сюда с посылкой «для вашего мальчика» и документы спрашивать. Каждый имеет право оставаться самим собой, и при этом никому не грозит одиночество. Идея самоценности каждой личности особенно важна для сказки-повести Успенского. Напрасно пытается умный, хозяйственный, но душевно не тонкий кот Матроскин «пристроить к делу» Шарика: ни ездовую, ни сторожевую, ни комнатно-декоративную собаку из дворняги не сделать. Шарик и так хорош.