Образы большинства обитательниц публичного дома даны Куприным статично, без какого бы то ни было развития, что в значительной мере определяется самим материалом, изображающим жизнь, подобную гнилому, неподвижному болоту. Едва ли не единственным исключением в этом смысле является образ «спасаемой» Лихониным Любки. Показывая, как в наивной, недалекой женщине за кратковременную жизнь «на воле» пробуждаются простые, естественные чувства, задавленные и извращенные жизнью в публичном доме, Куприн раскрывает и разлагающее влияние «узаконенной», регламентированной проституции, и силу внутреннего сопротивления жертвы этой проституции.
Через все эпизоды и картины в «Яме» настойчиво и последовательно проведена мысль о том, что торгующие собой женщины менее виноваты в том, что стали тем, кем они сейчас являются. Только одна из них, Паша, поступила в публичный дом добровольно, все же остальные попали сюда либо по крайней нужде, либо были завлечены обманом и проданы. (Как торговец женщинами Горизонт продал «свою» Сарочку и десяток других своих «невест»). Так кто же повинен в их человеческой трагедии? Что породило и порождает проституцию? Когда и как будет покончено с этим страшным злом?
Когда Куприна спросили, как он относится к «теории» о так называемой «врожденной проституции», он ответил очень определенно: «Какая же тут врожденность, когда мы знаем, что 90% проституток выходят из горничных? А у скольких дочери идут в проститутки из бедности?..»64. Очевидно, что Куприн хорошо понимал социальную обусловленность проституции: бедность, материальная необеспеченность и бесправие женщины в обществе – вот где источник всех зол. Так он говорил в интервью. К такому решению вопроса он очень близко подошел и в повести: социальное и экономическое неравенство порождает нищету большинства, а нищета и бесправие толкает женщину на проституцию–вот смысл рассуждений в «Яме» репортера Платонова. Но в противоречие с этой мыслью и с тем, что говорил Куприн в интервью, Платонов–двойник Куприна – высказывает и другую: в самом человеке заложены «петушиные любовные инстинкты», и ему недостаточно одной жены – ему нужна еще и проститутка.
Куприн не смог ответить читателю на тревожный вопрос: когда исчезнет проституция и можно ли ее когда-нибудь уничтожить? В процитированном выше интервью Куприн сказал: «... около этого вопроса люди кружатся, кружатся, а ничего не выходит», а о себе заявил: «А рецепт? Но рецепта я не знаю!»65. Рецепт от проституции он не предлагает в «Яме»: он не знал его ни тогда, когда работал над повестью, ни после ее написания. В уста Платонова он вложил фразу: «Зло это не неизбежное, а непреоборимое». Значит, проституция могла возникнуть – и ее могло не быть, но уж коли она есть, радикальных средств против нее никто пока не знает. «Когда она прекратится, – вслух рассуждает Платонов, – никто тебе не скажет» (У,100).
Повесть «Яма» адресована писателем матерям и юношеству в качестве предостережения, назидания, хотя в ней и отсутствует прямое морализирование. То, что описано в повести ужасает своей неприкрытой, голой правдой и заставляет задуматься над причинами этого зла и возможными путями его устранения.
Такие произведения как «Яма», «Наталья Давыдовна», «Марианна», «Странный случай», «Погибшая сила» и т.п. как бы оттеняют, выделяют прелесть купринских рассказов о настоящей, преданной любви, о ее трагических исходах, о ее поэзии, тоске и томлении. Куприн изображает любовь в разных ипостасях, но всегда, о чем бы он ни писал, он прославляет людей способных на чистую, преданную, верную любовь. Всегда и всюду Куприн посылает «великое благословение всему: земле, водам, деревьям, цветам, небесам, запахам, людям, зверям и вечной благости и вечной красоте, заключенной в женщине»66.
ГЛАВА III. НЕКОТОРЫЕ ХУДОЖЕСТВЕННО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА СОЗДАНИЯ ЖЕНСКИХ ОБРАЗОВ В ПРОЗЕ КУПРИНА О ЛЮБВИ
Рассмотренные во II главе женские образы в творчестве Куприна создаются целым рядом устойчивых (традиционных) художественно-психологических средств. Но в отдельных эпизодах Куприн проявляет новаторский подход к изображению психологии женщины, дает нетрадиционные развязки любовных коллизий. Рассмотрению вышеперечисленных положений и посвящается данная глава.
Повышенный интерес к человеческой психологии проявился у Куприна еще на заре его писательской деятельности, и это в огромной мере отразилось на его произведениях, в которых автор стремится проникнуть в тайники человеческой души, познать непознанное, дать тонкую психологическую мотивировку поступкам и словам своих героев.
В раскрытии психологии своих героев, в подходе к характеру Куприн проделал существенную творческую эволюцию от ранних своих опытов (рассказ «Последний дебют», 1889) до зрелой поры, падающей на 900-е годы. Творческую манеру повествования в «Последнем дебюте» условно можно назвать сентиментально-романтической. И авторская речь, и речь персонажей сплошь выдержаны в романтически приподнятом, ложно-патетическом тоне: «Она рыдала, ломая руки, она умоляла о любви, о пощаде. Она призывала его на суд божий и человеческий и снова безумно, отчаянно рыдала... Неужели он не поймет ее; не откликнется на этот вопль отчаяния? И он один из тысячи не понял ее, он не разглядел за актрисой женщину; холодный и гордый, он покинул ее, бросив ей в лицо ядовитый упрек» (11,540).
Это заставляет вспомнить слова А. Пушкина, сказанные им по поводу «Бахчисарайского фонтана»: «Молодые писатели вообще не умеют изображать физические движения страстей. Их герои всегда содрогаются, хохочут дико, скрежещут зубами и проч. Все это смешно, как мелодрама»67. Мелодрама – это когда внешнее выражение сильнее внутреннего, а речевой стиль излишне напыщен.
Именно мелодраматического эффекта достигал автор, заставляя героиню принять смертельную дозу яда на сцене, на глазах у тысячной толпы.
Герои рассказа с раскаленной страстью, поставлены автором в необычные, исключительные положения, их чувства и речи мелодраматически преувеличены, их поведение кажется неправдоподобным, без убедительной психологической мотивировки. Куприн значительно позже сам с нескрываемой иронией отзывался о своем новеллистическом первенце, пародируя трафаретные сюжеты романтических авторов: «Я теперь не помню ясно содержание моего первого рассказа. Если не ошибаюсь, в нем говорилось о том, что было прекрасное майское утро, что молодой и красивый человек, по имени Вольдемар, влюбился в это утро в девицу Людмилу, исполненную необыкновенных достоинств, и что девица Людмила изменила самым коварным образом Вольдемару ради кавалерийского офицера»68.
Позже, в повести «Поединок», мы столкнемся со своеобразной самопародией Куприна на неудачные опыты прошлого. Это связано с наивной привычкой Ромашова и, значит, молодого Куприна, думать и внутренне говорить выспренными словами старых шаблонных романов: «Его добрые выразительные глаза подернулись облаком грусти или Ироническая, горькая улыбка показалась на его тонких губах», «Он рассмеялся горьким, презрительным смехом», «Его сердце было жестоко разбито» и т.д. Это – не прямая речь Ромашова, который в повести говорит не так «красиво», а только образец того воображаемого стиля, которым он по своей писательской неопытности пользовался бы, если бы писал о себе в третьем лице. Это насмешка над самим собой в прошлом – прием, к которому нередко прибегали предшествующие писатели, например, Гончаров, искусно пародировавший в «Обыкновенной истории» свои незрелые юношеские стихи, приписав их авторство Александру Адуеву. Небезынтересна тут одна деталь. Заставив романтически – восторженного Ромашова мысленно произнести привычную фразу: «Его выразительные черные глаза сверкали решимостью и презрением!», – Куприн тут же иронически заметил о своем герое, что в действительности глаза у него были вовсе не черные, а самые обыкновенные – желтоватые, с зеленым ободком. Рассказывая о литературных упражнениях своего героя, Куприн замечает, что стоило Ромашову после своих страниц прочитать хотя бы маленький отрывок из великих русских художников слова, как им овладевало отчаяние, отвращение к своему творчеству и стыд. То, что он писал, выглядело на таком фоне вялым, бледным, неуклюжим и напыщенным. Ирония автора всюду полемически направлена против дурной манеры выражаться чересчур красиво и слащаво.
В ранних рассказах и повестях Куприна ощутим его интерес к загадочному, таинственному в человеческой психике, в поведении героев. Л.А. Колобаева считает, что «это таинственное, «непостижимое», «роковое» идет часто от книжных влияний, влияний шаблонов «массовой» модернистской литературы в частности»69. К таким произведениям можно отнести повесть «Впотьмах» (1893), рассказы «Лолли» (1895), «Виктория» (1897).
Мы уже говорили о том, насколько загадочна и таинственна была героиня рассказа «Виктория» – Виктория Ивановна.
Встретившись с ней впервые, рассказчик испытал «необыкновенное» чувство, и между ними зародилась «таинственная, ненормальная связь». «Эта духовная связь не походила на начинающийся флирт: в ней было что-то неестественное, жуткое» (П,103).
Такое нагромождение синонимов: загадочный, удивительный, фантастический, затаенный, необыкновенный, неестественный применительно к описанию внешности героини, ее поведения, отношений с рассказчиком – еще раз убеждает нас в том, насколько высок был интерес молодого Куприна к подобным проявлениям психики человека.