С той поры Куприн зачастил в «Капернаум». Но писать он садился неохотно: не от простой лености, часто на него накатывалась апатия и все собственные писания казались слабыми. От рабочего стола его постоянно отвлекали или общение с людьми, или внутренний труд, у него постоянно рождались и двигались мысли, с которыми он не хотел расставаться. Кроме того, Куприн был глубоко несчастен: ему казалось, что жизнь загнала его в тупик, послав ему встречу с Лизой, о любви которой он мог только мечтать, не находя выхода своим душевным мукам. И с каждым днем ему было все сложнее успокаивать свои чувства.
Дошло до того, что Куприн третий день не являлся домой, загуляв с цыганами. Он снял огромный номер в «Большой Московской» гостинице, где и поселился вместе с табором. Когда к нему наведался Вересаев, он не узнал Куприна: хмельной, распухший, с растрепанными волосами. Вокруг него пели, плясали цыгане. Все: жена, семья, литература, собственное творчество казалось ему в эти минуты дурным, плоским, незначительным. Душа просила воли, простора, забвения себя. Вересаев бесстрастным голосом принялся отчитывать Куприна:
«- Что вы с собой делаете? Не жалеете семью, так хоть себя пощадите. На вас смотрит вся читающая Россия, а вы... Вы черт знает, чем занимаетесь!
Куприн пьяно с тоскливой злобой поглядел на него.
- Ах, эта писательская судьба - чертовски сложная жизнь, когда за удачу приходится платить нервами, здоровьем, собою едва ли не больше, чем за неудачу, поражение. Как же, есть род окололитературной братии, которому извне, из их завистливой галерки, все видится по-иному: Куприн получает бешеные гонорары, Куприн - пьяница, дебошир, гуляка, Куприн - грубиян. Необразованный человек, бывший офицер... Куприн облил горячим кофе Найденова и разорвал на нем жилет... Куприн приткнул вилкой баранью котлету к брюху поэта Рославлева, при этом стал ее резать и есть, после чего оба плакали... А-а-а! Он оглянулся маленькими, налитыми кровью глазами.
– Вспомните, наконец, что вы отец и муж, - заговорил Вересаев. – Муж? И все обидное, что перенес за эти годы Куприн от властной Марии Карловны, вдруг с мерзкой отчетливостью представилось ему. Он вспомнил, как она не пускала его в свою петербургскую квартиру без новой главы «Поединка». Как на даче под Лугой ударила его, беспомощно-пьяного, графином, как расчетливо играла на его чувстве к маленькой дочери Люлюше, как, желая поссорить с Батюшковым, намекала, будто Федор Дмитриевич в отсутствие Куприна пытался ухаживать за ней...
Он повернулся и на тяжелых ногах пошел в номер, рыча: «Вон! Все вон! Уходите!».
Вернувшись домой, Куприн объявил, что в Петербурге работать невозможно, что он отправляется в имение Батюшкова Даниловское и хочет взять с собой из Москвы мать Любовь Алексеевну. С ним собралась ехать и Мария Карловна с дочкой Лидой, присматривать за которой было предложено Лизе Гейнрих.
Сам Куприн старался заглушить в себе намек на чувство, которое давно уже жило в нем к этой изящной, простой и доброй девушке, но даже показное равнодушие давалось с огромным трудом. Случайное прикосновение к платью Лизы, встреча взглядов вызывали внутренний электрический разряд. Скрывая напряженность, Куприн старался шутить, балагурить, придумывать забавы не только для четырехлетней Люлюши, сколько для самой Лизы.
Лиза обожала Люлюшу, дочь Куприна. Она придумывала для нее смешные игры, фантазировала и смеялась, будто сама была ребенком. Это покоряло Куприна еще больше: по сравнению с серьезной, рациональной Марией Карловной Лиза была живой и непосредственной, она напоминала ему свежий полевой цветок, выросший под чистым небом и согретый ласковыми лучами весеннего солнца, тогда как его жена была больше похожа на величественную гордую розу, усыпанную шипами, которую вырастили в теплице заботливые людские руки. Да, роза красивый цветок, но так ли он мил и беззащитен, застенчив и ласков, как полевая ромашка или, например, василек?..
Куприн так полюбил Лизу, что уже не мог скрывать своего чувства. Первым, кто узнал об этой любви, был Батюшков, приехавший в Даниловское «погостить». Как-то, блуждая по имению и восхищаясь красотой природы, Батюшков воскликнул:
«– Как красиво! - И добавил: - Красота движет миром!
– О нет! - пылко возразил Куприн. - Миром движет любовь. Только любовь!
– Под красотой я разумею не просто эстетическое чувство, - пояснил он, - но все прекрасное, что умещает в себе наше «я»: общественное благо, мировую справедливость и мировую душу...
– Простите, Федор Дмитриевич, но в ваших возвышенных границах мое «я» чувствует себя так же, как прошлогодний клоп, иссохший между двумя досками. Мое «я» требует полного расширения всего богатства моих чувств и мыслей, хотя бы самых порочных, жестоких и совершенно неприятных в обществе. И конечно, требует любви... Любовь – это самое яркое и наиболее понятное воспроизведение моего «я»... Не в силе, не в ловкости, не в уме, не в таланте, не в голосе, не в красках, не в походке, не в творчестве выражается индивидуальность! Но в любви! Вся вышеперечисленная бутафория только и служит, что оперением любви...
«Э, друг мой!» - удивился Батюшков. - Вы говорите так романтически, словно сами влюблены, влюблены юношески...
– Так оно и есть... Я люблю Лизу Гейнрих...
– Бог мой! И это серьезно?
– Как никогда в жизни, - упрямо проговорил Куприн. - И не знаю, что мне делать. Посоветуй, Федор Дмитриевич!
– Ты говорил ей об этом? - Батюшков внимательно поглядел на Куприна.
- Нет... Может быть, она о чем-то и догадывается, но у меня не хватает сил.
- Ты обязан с ней объясниться! Понимаешь? Это совершенно необходимо сделать, чтобы не быть в двусмысленном положении...»21.
Поздно вечером того же дня Куприн назначил свидание Лизе в парке возле пруда. После пылких слов Куприна Лизу охватила паника «Она была слишком честной, ей совсем не было свойственно кокетство. Разрушать семью, лишать Люлюшу отца казалось ей совершенно немыслимым, хотя и у нее зарождалась та большая, самоотверженная любовь, которой она впоследствии посвятила свою жизнь. Лиза обратилась в бегство. Скрыв от всех свой адрес, она поступила в какой-то далекий госпиталь, в отделение заразных больных, чтобы быть совсем оторванной от мира»22.
В феврале 1907 года для друзей Куприных стало ясно, что супруги несчастливы и что разрыв неизбежен.
Куприн бушевал. Он переезжал из роскошных ресторанов в затрапезные кабачки вроде «Давыдки» и «Капернаума», пил в «Вене», гулял с цыганами... Лиза Гейнрих исчезла. Все розыски, предпринятые Куприным, оказались безуспешными. Куприн заливал свое горе водкой: утром он погружался в мутно - сладостный водоворот похмелья. За завтраком с водкой обсуждался только один вопрос: куда отправится сегодня.
Куприн вскочил на стол и принялся топтать по нему, разбивая крепкими ногами рюмочки, стаканчики, бутылки. Друзья, сидя на стульях, хлопали в ладоши. Куприну вдруг представилось, что он в Даниловском танцует на елке, а навстречу идет Батюшков. Батюшков помог ему слезть со стола.
За то время, пока Куприн мучался и страдал от горя, Федор Дмитриевич разыскал Лизу и уговорил ее вернуться к Куприну, приводя именно те аргументы, которые и могли ее поколебать. «Он говорил ей, что все равно разрыв с Марией Карловной окончателен, что Куприн губит себя и что ему нужен рядом с ним именно такой человек, как она.
Спасать было призванием Лизы, и она согласилась, но поставила условием, что Александр Иванович перестанет пить и поедет лечиться в Гельсинфорс»23.
19 марта 1907 года Куприн пишет Батюшкову, что Мария Карловна, вопреки воле Куприна, уже выпустила объявление о выходе «Поединка», и это может повредить его денежным делам, «... или, может быть, она это делала нарочно, назло, из упорства и мстительности? С нею ведь все возможно предполагать...»24. Куприн возмущен тем, что она на каждом шагу «сует» ему Люлюшу: «Это и выгодно и выставляет ее в привлекательном свете - любящей матери, оставленной негодяем – мужем. Я для Люлюши готов сделать решительно все, что в моих силах. Что же касается Елизаветы Морицовны..., то она Люлюшу любит чуть ли не больше, чем я, и всякий намек на то, чтобы девочку ограничить чем-нибудь, ее возмущает. Но ведь сама-то жизнь Люлюши при ней будет несчастная. М.К. только притворяется любящей матерью. Что она бросала девочку целыми днями и месяцами на тетю Лизу, это еще ничего - Лиза любит и до сих пор девочку... Но М.К. оставляла ее на попеченье вздорной, изломанной горничной, на попечение со всеми трюками бонны - немки со звериной мордой, крашеными волосами, лет 50-ти и в корсете. Вся ее забота о Люлюше заключалась только в том, что она по утрам брала ее в грязную постель и давала ей играть косой, или, уезжая из дома, дразнила ее: «А мама уезжает, бедная мама, а тебе не жаль мамы?»25 и т.д.
В этом же письме Куприн говорит Батюшкову, что очень дорожит его дружбой, и никогда бы не смог дурно говорить о нем: «Иногда я бывал несправедлив к тебе, но только тогда, когда М.К. уверяла меня, что ты был ее любовником. Я не верил, но впадал в сильное бешенство.
Она выдумывала про тебя дурацкие анекдоты, выдумывала прозвища и через день ссылалась на меня!»26.
Куприну было очень неприятно вспоминать все, что касалось Марии Карловны, особенно первое время после развода. Но рядом с ним была теперь другая женщина, и это помогало ему отвлечься от горьких воспоминаний и быть счастливым. Кроме того, в 1908 году у них рождается дочь - Ксения. Именно в это время, находясь на душевном подъеме и чувствуя себя по-настоящему счастливым, Куприн воплощает в жизнь свой давний замысел. Он создает шедевр мировой литературы – повесть «Суламифь», до сих пор пленяющую читателей своим неповторимым очарованием и прославлением высокой и чистой любви.