В силу самых разнообразных факторов, лежащих в основе детского мировоззрения и психологии, образ ребенка в творчестве А.М. Горького обычно противоречивый, но в целом положительный. Так, Ленька из «Страстей-Мордастей» (1913) – умный, наблюдательный мальчик. При помощи характеристики обитателей своей «зверильницы» он метко определяет облик знакомых ему лиц. По-взрослому, но вместе с тем наивно, он рассуждает он обо всем. Но Леньку уже коснулось тлетворное влияние «дна». Он без всякой злобы, лишь по привычке, бросает по адресу своей матери словцо, оскорбительное для женщины. Он совершенно спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, рассказывает о многочисленных любовниках своей матери. И все же образ Леньки – положительный образ, в мальчике таится много нравственно чистого.
Также не безупречен маленький герой рассказа «Дед Архип и Ленька» (1894). Он помогает деду спрятать в бурьян украденный стариком головной платок девочки, правда, тогда еще не зная, чья это вещь. Но ведущим в характере Леньки является здоровое начало. Он искренне сочувствует девочке, потерявшей платок. Его возмущают жадность, лицемерие и угодничество старого нищего-деда. Леньке стыдно перед девочкой, которая назвала его и деда воришками.
Важнейшей особенностью ряда горьковских произведений является то, что сам ребенок начинает осознавать ненормальность окружающих его условий жизни и ставит перед собой острые социальные вопросы, которые мучили, например, Паньку из повести «Горемыка Павел»(1894): «Зачем нужно шить сапоги для других и ходить босиком самому, пропивая деньги, как дедушка Уткин, или проигрывая их в карты, как Колька?.. Зачем нужно заставлять людей работать и, пропивая заработанные ими деньги, смеяться над собой за пристрастие к водке, как это делал хозяин?» [Горький, 1953, с. 262].
В рассказе «Дед Архип и Ленька» (1894) дан «обостренный конфликт чистых порывов Леньки с моралью мелких собственников» [Кузьмичев, 1956, с. 36]. Сначала это конфликт между дедом Архипом и кругом сытых, эгоистичных станичников. Старик говорит Леньке: «Вот я тебя и спрашиваю, что ты станешь делать с миром? Ты – хилый ребеночек, а мир-то – зверь. И проглотит он тебя сразу» [Горький, 1953, с. 146].
Ленька согласен с дедом, и он боится злых людей, но все же мальчик подходит к вопросу глубже деда. Он знает, что не все люди дурны, и, рассуждая о горе девочки, потерявшей платок, думает: «Коли она из богатого дома, будут ее бить; все богачи — скряги; а коли бедная, то, может, и не будут... В бедных домах ребят-то больше любят, потому что от них работы ждут» [Там же. С. 154]. Но вот возникает новый конфликт: дед, чувствуя приближение смерти, стремится во что бы то ни стало спасти Леньку от гибели, и тут ему оправданными представляются любые средства, вплоть до воровства. Ленька и раньше осуждал бесчестные проступки деда, но, когда появляется плачущая девочка и выясняется, что платок, потерянный ею, подобран Архипом, мальчик вступает в столкновение с дедом.
Из остроты конфликта вытекает и чрезвычайная напряженность сюжета рассказа, которая усиливается и тем, что Ленька, резко осуждая деда, понимает, что без деда он неминуемо погибнет. Переживания Леньки совпадают с состоянием бушующей в степи природы. А.М. Горький запечатлел наивысшее напряжение всех чувств мальчика, когда он окончательно обезумев, мчится не зная куда.
Сюжет «Деда Архипа и Леньки» (1894) динамичен, и после завязки развивается довольно быстро. Наоборот, сюжет рассказа «Зрители» (1917) (построен на медленном развитии действия, но это отнюдь не лишает произведение общей сюжетной напряженности. Завязка тут внешне случайная, и все же она не снижает яркой типизации изображаемого, и весь сюжет рассказа отчетливо вытекает из основной его идеи: неценна жизнь человека в эксплуататорском обществе.
Острота сюжета «Зрителей» усиливается тем, что в роли людей, постыдно равнодушных к участи ребенка, оказываются люди из городских низов. Искалеченный на улице мальчик мечется от боли и страшной жажды, а мимо проходят равнодушные прохожие, которые заявляют, что они не с этой улицы, и даже цинично издеваются над ребенком. «Проехал водовоз, расплескивая воду из бочки, – пишет Горький, – ...я попросил его дать мальчику воды, но он ни слова не ответил, сидя на бочке деревянным идолом» [Горький, 1976, с. 103].
В рассказе «Зрители»(1917) – два человека: изуродованный Коська и его защитник – крючник, жилец подвала, накануне вывихнувший при падении в трюм руку и разбивший ногу, в течение длительного времени являются мишенью насмешек «зрителей». Трагическую развязку истории Коськи легко предугадать уже в тот момент, когда он валялся на улице. А.М. Горький пишет: «Мне казалось, что я вижу, как распухает его нога, – вся ступня у него какая-то рыжая, точно кусок ржавого железа». [Там же, С. 104].
Острота социального конфликта в горьковских произведениях о детях обусловливает широкое и разнообразное использование в композиции и сюжете художественной антитезы. В одних случаях прием антитезы помогает оттенить борьбу вокруг ребенка и борьбу за ребенка (например, Игнат Гордеев и матросы в повести «Фома Гордеев» (1899)). В других эпизодах дает возможность глубже понять благородный облик настоящих людей, тех, у кого ребенок может поучиться хорошему, кто искренне любит детей и стремится помочь им (образ автора в «Зрителях» (1917) и «Страстях-Мордастях» (1913) и ряд других). Прием антитезы способствует и наиболее полному раскрытию чистоты детской души, не мирящейся с окружающим злом.
В ряде горьковских рассказов и очерков о детстве прием антитезы положен в основу всей композиционной и сюжетной структуры. Так, в рассказе «Встряска» (1898) Мишка, побывав в цирке, очутился как бы в двух контрастных мирах: мире искусства и мире повседневной нужды.
Мальчик уже в цирке старается повторять столь заинтересовавшие его жесты и мимику клоуна, но этому мешает теснота на галерке, где он сидит. Выйдя на улицу, он сам чувствует, как удачно подражает своему любимцу, но тут все омрачается мыслью: хорошее промелькнуло как сон и надо опять возвращаться к хозяевам, слышать грубые окрики, переносить побои.
На следующий день в мастерской мальчик все еще находился под обаянием циркового представления и восторженно рассказывал о нем работающим там. Однако, забыв обо всем на свете, нечаянно смазал нарисованное и тотчас же получил от мастера жесточайшую «встряску».
Контрастная заостренность рассказа усугубляется и тем, что Мишка, увидев клоуна после представления одетым, как одевается барин, считает это святотатственным оскорблением искусства. Мишка – ребенок с незаурядными артистическими способностями, но только во сне, в своих детских грезах, он может перевоплотиться в столь дорогой для него образ клоуна, чтобы наутро «снова проснуться на земле от пинка».
Принцип художественной антитезы лежит и в основе композиции одного из самых волнующих психологических рассказов А.М. Горького «Девочка» (1905). Здесь картины буйного цветения крымской природы перемежаются с картинами умирания девочки, больной костным туберкулезом. Сам автор подчеркивает значимость приема контраста в своем этюде, когда пишет: «Я смотрел на ребенка и думал: «Хорошо, если она не сознаёт глубокой оскорбительности контраста между нею и кедром, под которым она сидит, и муравьем, на которого она, не замечая его, бросила лепесток цветка!» [Горький, 1953, с. 87].
Подавляющее большинство горьковских произведений о детях имеет драматичную развязку: герой гибнет или в детские годы (трагически обрывается жизнь ребенка в рассказах «Колюша» (1895), «Дед Архип и Ленька» (1894), «Зрители» (1917) и других) или в молодые годы (Илья Лунев в повести «Трое» (1900)).
В отдельных горьковских рассказах и очерках нет формальной развязки, но и там чувствуется, что грядущая катастрофа уже назрела. На путях к гибели стоят и Ленька из «Страстей-Мордастей» (1913), и малолетняя проститутка из «Девочки» (1905).
Тем не менее, у Горького нет произведений, пронизанных пессимизмом. Наоборот, все они в той или иной мере оптимистичны. Мрачный характер изображаемого разрежается иронией, шуткой. В этом отношении особенно показателен стиль «Горемыки Павла» (1894).
Сюжетосложение горьковских произведений о детях отличает стремление раскрыть историю роста и организации характера, что отчетливо развернется в его крупных произведениях, таких как «Фома Гордеев» (1899) и «Трое» (1900).
Черты будущего характера Фомы Гордеева, Ежова («Фома Гордеев), Ильи Лунева, Павла Грачева («Трое) и других четко формируются у них уже в детстве, формируются в связи с общим процессом развития их личности. И если Илья Лунев и Фома Гордеев, приходят к стихийному бунту против собственнического общества, то Ежов и Грачев стоят на пути к сознательной борьбе с существующим строем. Именно им уже в детские годы была свойственна ненависть к угнетателям. Недаром Павел Грачев уже мальчишкой сочиняет политические стихи.
Специального рассмотрения требует в горьковских рассказах и повестях особенности речи героев-детей. Писателю удается замечательно передать ту образную колоритность, которая свойственна языку детей. Так, Мишка из рассказа «Встряска» (1898), повествуя о своих цирковых впечатлениях, говорит о клоуне: «Тоись просто уморушка! Согнет он какой-нибудь крендель – так все за животики и возьмутся!» [Там же. С. 376].
Особенно выразительна речь Леньки в «Страстях-Мордастях» (1913). Умный, наблюдательный мальчуган прибегает ко всевозможным сравнениям, воспринимая их из знакомого ему круга жизни: «Рожа у него, как на пружинах»; «Уж он ее и так кривит и эдак»; «Голый, мохнатый, как черная собака»; «У нее любовников сколько хочешь, как мух»; «Добрый, как собака»; «Приволок тебя, как будочник»; «Был у меня паук Минка, совсем, как мамкин любовник один, толстенький, веселый» [Там же. С. 145].