«Тут же из-за поворота вылетела черная «Волга» с двумя флажками, как у посольской машины — справа государственный, слева с гуслярским гербом: ладья под парусом, на корме сидит певец с гуслями, а над мачтой — медвежья нога под красной звездочкой.
В машине мелькнул чей-то знакомый профиль, на мгновение голова повернулась, и глаза уперлись в лицо Удалова. Удалов не успел угадать — кто же едет.
За первой машиной мчались еще две «Волги», серая и зеленая, потом «жигуленок» и напоследок — мотоциклист в милицейской форме» [Булычев 1999: 42].В сатирической форме Булычёв изображает подобострастие, лесть и подхалимство высокопоставленных чиновников:
«— Вот наша главная улица. Наше завтра, — сказал Оболенский тихо и радостно. Но непроизвольно почесал ушибленное бедро.
— Улица имени Василия Пупыкина, — прошелестел чей-то голос.
— Кто сказал? — нахмурился Пупыкин. — Молчите? А ведь знаете, чего я не терплю. Ты, Ложкин?
Пойманный на месте преступления Ложкин потупился, встал, как нашкодивший первоклассник, и сказал:
— Вы, Василий Парфенович, не терпите лести и подхалимства.
— И заруби себе это на носу. Народ будет решать, как назвать наш проспект. Народ, а не ты, Ложкин.
— Ну, это вы неправы! — вдруг взвился Малюжкин. — Ложкин — представитель народа. Лучшей его части, ветеран труда.
— Ладно, ладно, без прений, — смилостивился Пупыкин, — Садись, ветеран, чтобы больше с такими предложениями не лез» [Булычев 1999: 80].Или: «После этого перерыв. После перерыва обсуждение персонального дела бывшего директора стройконторы, бывшего члена городского президиума, бывшего, не побоюсь этого слова, моего друга, Корнелия Удалова.И так всем стало страшно, что даже твердокаменный Слабенко не сразу смог начать свою речь. Он отпил воды из графина, стоявшего перед ним, и руки его дрожали.
А от Удалова не только все отодвинулись, но даже стол отодвинули. Он теперь сидел один на пустынном пространстве ковра» [Булычев 1999: 83].
Таким образом, выясняется, что люди в таком мире живут по принципу: «»Вождь говорит – мы слушаем, вождь приказал – мы исполнили». Другого варианта не дано.
И как Пупыкин не отнекивается, что ему не по душе лесть и подхалимство, читатель заметит обратное. Власть в лице Пупыкина жаждет лести, покорности и страха. Власть упивается свое властью.
Удалов-настоящий, как человек новый в этом мире, не заражён всеобщим страхом. Поэтому первое, что говорит Пупыкин Удалову в личной беседе (не зная, что этот из другого мира): «Что-то ты у меня сегодня не трепещешь? По глазам вижу, что не трепещешь» [Булычев 1999: 87]. Удалов-настоящий как бы нарушает обычное явление – страха перед властью.
Так же упивание властью показано фантастом через слова Пупыкина во всё той же беседе: «Смешно прямо, — сказал он, — как барбосы, ну прямо, как барбосы. Стоило мне неудовольствие к тебе выразить, как они уже тебя растерзать готовы» [Булычев 1999: 87]. Это самодовольный смех, смех довольного своей властью человека.
И эту власть подпитывают сами люди, что изобразил писатель, используя один из карнавальных элементов – театрализацию.
«Ложкин, — перебил его Пупыкин. — Учти, что у нас в Гусляре нет проблемы отцов и детей, и даже конфликтов таких нету. Они надуманные. Так что если мы строим для отцов города, значит, строим и для детей. У меня у самого двое детей. Все знают.
Тут людей прорвало, все начали аплодировать» [Булычев 1999: 85].
В этом эпизоде заметен и пафос говорящего, и восторженность слушающих, и аплодисменты, чем заканчивается любое представление.
Подхалимство в повести приобрело громадные масштабы. На заводе по производству пластмассовых игрушек налажен выпуск специзделий, где «изделие номер один — это статуя Пупыкина в полный рост для украшения крыш на проспекте, а изделие номер два — Пупыкин в детстве. Такие статуи народ требовал для детских садов. И делали те статуи не из гипса, а из долговечного пластика под мрамор» [Булычев 1999: 85].
Социальная иерархия, как основополагающая категория в жанре антиутопии, так же разработана Булычёвым. Кастовость проявляется и в возможностях (кому-то приходится стоять в очереди на квартиру), и в привилегиях (только определённой части населения можно есть икру в буфете).
«Разве ты не понимаешь, что мы, руководящие работники, должны поддерживать свои умственные способности? У нас же особенная работа, организационная!» [Булычев 1999: 92]
Нормальным явлением в таком обществе является донос.
«С утра мне сигналы на тебя поступают, - сказал Пупыкин, задумчиво покручивая усы» [Булычев 1999: 87].
Эти сигналы и есть донос. И доносят те, кто заглушил в себе человеческое. Если в «Любимце» человек стремится быть настоящим человеком, то в «Перпендикулярном мире» идёт обратный процесс. Такие люди пошли по пути карьеризма. Это произошло с двойником Удалова. Булычёв на примере отдельных жителей антиутопического Великого Гусляра дал представление, что при таком выборе происходит с человеком во внешнем и во внутреннем мирах. Внутри карьерист презирает себя, не может найти оправдания для своей совести (как это происходит с Грубиным – соседом Удалова, в утопическом мире это порядочный и уважаемый человек, обладатель вечного двигателя). Доносчиком стал двойник Удалова, сломался, в отличие от жены Ксении. С приходом к власти Пупыкина он превратился в марионетку, в прочем, как и многие другие. Такой человек слаб не физически, а морально:
«Удалов и подошел к двойнику.
— Ждешь? — сказал он.
— Тише! Тут люди рядом. Ты куда пропал?