В басне «Кошка и Соловей» (1824) Крылов в форме острой сатирической аллегории показал положение поэта в современном ему обществе, напомнил о тех цензурных когтях, в которых находился и сам баснописец. Следует иметь в виду, что эта басня была впервые напечатана на страницах «Соревнователя просвещения», органа, близкого декабристам.
Рассказывая в басне о том, как Кошка, поймав Соловья, «в бедняжку когти запустила», Крылов приводит умильную речь Кошки, весьма близкую к вкрадчивым уговорам и замаскированным угрозам, которыми правительственные круги пытались «направить» деятельность писателя:
«Не бойся: не хочу совсем тебя я кушать,
Лишь спой мне что-нибудь: тебе я волю дам
И отпущу гулять по рощам и лесам.
В любви я к музыке тебе не уступаю
И часто, про себя мурлыча, засыпаю».
Меж тем мой бедный Соловей
Едва-едва дышал в когтях у ней.
Крылов недвусмысленно рисует картину цензурного гнёта и придирчивой «опеки» правительства над литературой, не дававших возможности писателю говорить правду о современной действительности.
Сказать ли на ушко, яснее, мысль мою?
Худые песни Соловью
В когтях у Кошки
Так заканчивал Крылов басню, содержание которой не исчерпывается лишь общим суждением о печальном и бесправном положении писателя, находящегося в когтях цензуры. Крылов имел здесь в виду и конкретные исторические факты. Написание басни, несомненно, связано с обсуждением нового цензурного устава, составление которого поручено было Главному управлению училищ (принят он был в 1826 году). Начав свою работу в июне 1820 года, «Комитет о преобразовании цензуры» представил проект устава в его окончательной редакции в мае 1823 года.
В «проекте мнения о цензуре» реакционер Магницкий писал: «8. Составить такой устав для цензуры, который бы обнимал все извороты и уловки настоящего духа времени…» «9. Всякое сочинение, не только возмутительное против властей предержащих, но и ослабляющее, в каком-либо отношении, должное к ним почтение, запрещать».[20] Сопоставление этих данных с басней Крылова рисует атмосферу, в которой она появилась и указывает на «реалии», натолкнувшие Крылова на сочинение этой басни, тем более что через А. Н. Оленина, бывшего членом Комитета, Крылов, несомненно, был в курсе всех происходивших обсуждений цензурного устава. Любопытное иронически-отрицательное замечание Крылова о цензуре приводит Жуковский: «Крылов говорит о цензуре: запрещено впускать в горницу плешивых. У дверей стоит сторож. Кто чисто плешив, тому нет входа. Но тот, у кого или лысина, или только показывается на голове как будто такое место, что нам делать? Тут и наблюдателю и гостю худо. А если наблюдатель трус, то он и примет лысину за плешь».[21]
Да и в басне «Соловьи» (1823) Крылов столь же прозрачно говорит о положении поэта-баснописца, посаженного в клетку и вынужденного «петь» в неволе:
А мой бедняжка Соловей,
Чем пел приятней и нежней,
Тем стерегли его плотней.
Напомним дружескую, но, тем не менее, совершенно официальную опеку, которой Крылова на протяжении всей его деятельности окружал А. Н. Оленин, один из «просвещённейших» и влиятельных вельмож, внимательно следивший за «благонамеренностью» баснописца. По свидетельству дочери Оленина, В. А. Олениной, «эта басня была написана Крыловым для батюшки», то есть А. Н. Оленина, что подтверждает тот смысл басни, о котором здесь говорится.[22]
Басни Крылова «Рыбья пляска», «Пёстрые овцы», «Бритвы», «Кошка и Соловей», «Булат» и многие другие содержат смелые политические намёки на деспотический произвол, на беззакония, творимые властями и самим царём. В них мы видим отнюдь не добродушного и якобы примирившегося с «порядком вещей» моралиста, как обычно представляла Крылова дореволюционная, буржуазная критика, а писателя-гражданина, смелого сатирика и обличителя общественных пороков.
У Крылова даже традиционные басенные сюжеты и мотивы приобретают новое, злободневное сатирическое звучание, резкую политическую остроту. В таких баснях, как «Мор зверей» и «Лягушки, просящие Царя», казалось бы давно знакомые сюжеты превращаются в жгучую, политически направленную сатиру на самодержавный произвол разоблачают вопиющую несправедливость социальных отношений, основанных на деспотической власти царя и господствующих классов.
Современник и биограф Крылова, М. Лобанов, писал: «Читатель пожелает, может быть, знать историю каждой оригинальной его басни, то есть случаи, побудившие автора к изображению той или другой из них. Без сомнения, случаи эти были, я и сам желал бы их знать; но эту тайну автор унёс с собой в могилу. Мы знаем ключ только к некоторым, весьма немногим, но по весьма уважительным причинам не можем передать читателю».[23] Как видим, эти «уважительные причины» сохранили свою силу даже после смерти самого баснописца, и Лобанов не решился приподнять завесы, раскрывающей причины и поводы написания Крыловым ряда его басен, - слишком ещё остры и щекотливы они были.
Другой современник баснописца, П. А. Плетнев, указывал, что Крылов «от времени до времени пользовался каким-нибудь случаем, который давал ему содержание басни».[24] Плетнев отмечал, что «басни его не ограничиваются описанием свойств или действий рядовых, но беспрестанно намекают на отдельные случаи. Это им доставляет особенную занимательность, живость и что-то анекдотическое».[25] П. Вяземский даже ставил в вину Крылову, что «басни его нередко драматизированные эпиграммы на такой-то случай, на такое-то лицо».[26] О конкретной сатирической основе басен Крылова П. Плетнев писал: «Крылов умел выразить собственное мнение в самых щекотливых случаях против людей сильных и даже опасных. Не было бича язвительнее басни его на спесь, самохвальство, невежество и тщеславие. Достаточно для этого вспомнить басни: «Апеллес и Ослёнок», «Булыжник и Алмаз», «Осёл и Соловей», «Парнас». Какие уроки заключил он в «Бритвах», «Голике» и во множестве других рассказов».[27]
Ряд басен Крылова несомненно имел совершенно конкретную, даже злободневную основу, но это не означает того, что каждая из них лишь точно воспроизводила определённые факты. Принцип сатирического обобщения и типизации оставался неизменным для всех басен Крылова. Конкретный факт, исторически значимое лицо имели значение лишь отправной точки, повода, толчка для создания обобщённого типизированного басенного образа. В басне реальные факты, конкретные события переосмысляются, вырастают в аллегорически-обобщённые образы. Значение крыловских басен в том, что они живут вне конкретного случая, обладают той «всеобщностью» смысла, той сатирической обобщённостью, которая делает их неувядаемыми и вечными. Поэтому нельзя, как это делают нередко комментаторы, сводить значение басни к какому-либо единичному случаю или факту. Неубедительны такие «расшифровки», которые предлагают приурочить басни к малозначительным биографическим фактам. Примером такой мельчащей смысл «расшифровки», вдобавок малоубедительной и по существу, является объяснение басни «Трудолюбивый медведь», даваемое А. П. Могилянским в издании басен Крылова, в серии «Литературных памятников». Комментатор считает, что замысел басни связан с распоряжением Александра I ускорить ход каталогизации Публичной библиотеки, в которой служил Крылов. Такое толкование мельчит значение басни, и его не следует приводить в комментариях, иначе они грозят превратиться в досужие домыслы.[28]
Басни, написанные применительно к отдельным злободневным случаям и лишённые обобщающего начала, недолговечны, скоро утрачивают своё значение, хотя бы первоначально и были популярны. Так, например, утеряли своё значение многочисленные басни А. Е. Измайлова, К. Масальского и ряда других современников Крылова.
Белинский делил басни Крылова на три «разряда» - басни, в которых он «хотел быть просто моралистом», басни, сочетающие моралистическое и сатирическое начала, и басни «чисто сатирические».[29] Однако это разделение требует существенной поправки. За весьма редкими исключениями во всех баснях Крылова имеется сатирическая тенденция, и такие басни, которые Белинский относит к разряду чисто моралистических, вроде «Дуб и Трость», «Ворона и Курица», «Парнас», «Мартышка и Очки» и многие другие, отнюдь не являются лишь назидательно-моралистическими. Разве басня «Ворона и Курица» не жгучая сатира на лишённых чувства чести и патриотизма обывателей, стремящихся поживиться на национальном бедствии? Злой и едкой сатирой на представителей реакционно-бюрократической литературной олигархии является и басня «Парнас», так же, как и прочие басни Крылова, исполненная сатирического негодования и социального протеста.
В крыловских баснях сатира сочетается с моралистическим началом, неотделима от него. Баснописец не только казнит своей сатирой общественные пороки и недостатки, но и провозглашает вместе с тем тот положительный идеал, те общественные и моральные принципы, во имя которых он подвергал осмеянию эти пороки и недостатки.