«Самое главное в Акиме — стремление быть полезным людям, Аким — воплощение единения с людьми. В основе этого единения лежит добро, которое готов творить он всегда, если видит, что человек нуждается в нем. Добро для Акима—это такт, чуткость, кроме того, у него удивительная память на добро». «Но Аким совсем не благолепный, всех любящий Платон Каратаев. Он активно отстаивает свои принципы отношения к жизни. Он не выносит браконьера Командора и не скрывает своего отношения от этого опасного человека. Он избивает Герцева, когда тот жестоко надругался над инвалидом Кирягой, он вступает в единоборство с медведем-людоедом, только что убившим его друга, причем воспринимает его не как зверя, а как «фашиста», страшного носителя жестокости, зла, которого надо уничтожить. Жестокость, корысть, безразличие Аким как-то сносит, пока не обрушиваются они на главные его принципы, но поддаваться, подчиняться им он не будет».
«Астафьев не считает Акима идеалом, но любит его, и раскрывается это уже в том, что он показывает Акима словно «изнутри», на многие вещи смотрит «его глазами», в ряде ситуаций Аким нравственно превосходит находящихся рядом с ним людей. Постоянно кажется, что это кровный родственник автора, так близки и дороги они друг другу даже и чисто житейском смысле». Автор относится к Герцеву отстраненно-иронично и враждебно.
«Писатель все время как будто отодвигает от себя этого героя: он разглядывает его со стороны, рассказывает о его поступках и объясняет внутреннее состояние, никогда не сливаясь с ним. Собственный внутренний голос Гоги как будто раздается в его дневнике, но, во-первых, когда читаем мы дневник, Гога уже мертв, а во-вторых, это даже не его голос — а сплошные цитаты, чужие мысли».
«...Герцев — индивидуалист по форме своего существования и по убеждению. Он никому никогда не хочет быть должен, это не потому, что ничего не хочет брать, наоборот, он хочет как можно больше взять от жизни. Но он никому ничего не хочет отдавать. На это расходуются его знания, сноровка...». «3а всей этой внешней значительностью скрывается духовная опустошенность, цинизм, незначительность мыслей. Он не выдерживает отпора, не может открыто сразиться с Акимом, а готов на убийство из-за угла». В Гоге Герцеве зло приобрело черты привлекательности.
В споре о «Божьем человеке» — инвалиде Киряге-деревяге Герцев возражает добросердечному Акиму: «Плевать мне на старух, на калеку этого грязного! Я сам себе бог!». Герцев гордится своей свободой от обязанностей перед людьми, обществом, природой, совестью. Разбитые женские судьбы, униженные люди, опустошаемая тайга, умирающая в таежной глуши Эля — это веские аргументы Астафьева против того, кто почитал богом самого себя, кто жестоко наказан беспощадной по отношению к возгордившемуся человеку природой. Аким тоже вправе заявить о себе: «И я свободный». Но свобода Акима - это свобода выбора между добром и злом.
«Гогу можно за многое уважать. Есть в нем какая-то человеческая беда. Автор заставляет не только осуждать Гогу, но и жалеть о том, что пропадают хорошие человеческие задатки. А обвиняет в этом прежде всего самого героя, поэтому и невозможно его только жалеть.
Идет разрушение чего-то значительного, причем саморазрушение. Погибает его интерес к музыке, впустую уходят геологические наблюдения». И смерть Гоги, как будто случайная, оказывается логическим завершением его судьбы. Автор утверждает обреченность, неизбежное разрушение внутреннего мира и окончательную гибель человека, рвущего нити нравственных связей, объединяющих его с людьми.
Еще один тип людей, широко представленный в книге Астафьева, — это браконьеры. Браконьерство — страшное зло, поэтому так много внимания уделяет ему Астафьев. «Просторно», изнутри показал он трех браконьеров — Игнатьича, Командора и Грохотало. И в каждом из них мелькает какая-то своя золотника человеческой любви или человеческого достоинства. Но все это подавляется безграничным хищничеством, превратившимся в стремление урвать лишний кусок. И если автор поворачивает нас к мысли о том, что все-таки это люди, живущие среди нас, то сочувствие к ним, если оно и возникает, больше похоже на соболезнование. Судьбы этих героев говорят о том, что человек, творящий зло и находящий себе оправдание, как бы допускает его существование везде.
Самая главная вина Игнатьича в надругательстве над любившей его девушкой. Так и получается все в связи: начинается ли с человека, с рыбы, со зверя — а чем оборачивается, показывает Астафьев. Убийца дочери Командора — духовный двойник его. Круги жестокости распространяются широко и беспощадно.
Конечно, В. Астафьев не богослов и не сугубо религиозный писатель. Вряд ли его можно сравнивать, например, со Шмелевым, В. Крупиным. Его герой Игнатьич показан в главе "Царь-рыба” как обыкновенный человек, грех которого проявляется бытовым образом. Как и у всякого, его грех не бьет в глаза, а тихо живет в нем, полузабытый, не тревожащий совести. Как и всякий "обыкновенный грешник”, Игнатьич предстает перед нами как "гроб повапленный": снаружи украшен, а внутри смердит. Но даже сам Игнатьич до своего предсмертного часа не ощущает этого смрада греховного. Автор показывает аккуратность, мастеровитость, какую-то внутреннюю собранность Игнатьича. На людях он — человек не только достойный, но и, пожалуй, один из лучших в своем селе. Но это — суд людской. Над судом Божиим Игнатьич до поры до времени не задумывается, греха своего не видит.
Единоборство было страшным: рыба была сильнее человека, человек был умнее рыбы, он придумал и изготовил всяческие приспособления; рыба боролась за свою жизнь, человек — за небывалую охотничью удачу; рыба была права, человек отдался во власть азарта; рыба олицетворяет природу с ее силой и бессилием, человек — насилие над природой и человеческую гордыню. Здесь дело не только в теме природы и человека. Писатель настойчиво возвращается к вопросу о Боге. В патетический момент борьбы со смертью герой обращается с мольбою к Богу: "Господи! Да разведи ты нас! Отпусти эту тварь на волю! Не по руке она мне!" — слабо, без надежды взмолился ловец. - Икон дома не держал, в Бога не веровал, над дедушкиными наказами насмехался. И зря. На всякий, ну хоть бы вот на такой, на крайний случай следовало держать иконку, пусть хоть на кухоньке…". Истинное покаяние — с принятием мук смертных — Игнатьич приносит в свой "предсмертный" час, когда уже не остается надежды на спасение и когда вся жизнь встает у него перед глазами. Это покаяние разбойника, раскаявшегося в последний час свой на кресте. Но зато это — полное, от души принесенное покаяние. В этот решающий час своей жизни герой В.Астафьева просит прощения у всех людей и особенно у Глаши, "не владея ртом, но все же надеясь, что хоть кто-нибудь да услышит его". Очевидно, что "кто-нибудь" — это Бог.
Здесь не только и не просто изображение больной человеческой совести. Писатель наделяет своего героя чуть ли не церковным представлением о грехе и образе покаяния. И Бог услышал Игнатьича, принял на этот раз его покаяние. И послал ему не кого-нибудь, а брата, с которым у него была давняя вражда. Попросив же прощение "у всех", Игнатьич, стало быть, попросил прощения и у брата, и простил его. Теперь он ждет его уже не как врага, но как друга-спасителя. Бог дает возможность и брату Игнатьича примириться с жизнью, заменяя в его душе вражду на милосердие. Царь-рыба снялась с самолова, приобрела свободу, — что символизирует ниспосланное прощение Игнатьичу и от природы.
Автор хорошо представляет себе тот путь спасения человеческой души (грех-покаяние-Воскресение), который преподан в Православии, и описывает в "Царь-рыбе" именно его. Так что кроме стихийного, народного Православия в астафьевском произведении налицо и сознательно усвоенное, хотя и своеобразно интерпретированное, каноническое православное учение о человеке и его земной судьбе.
А между тем В. Астафьев буквально "тыкает носом" своего героя в его грех. Его внешним повседневным выражением является браконьерство Игнатьича. Есть и грех внутренний, полузабытый, глубоко лежащий, "глухая, враждебная тайна", лежащая меж "двумя человеками". Этот грех — надругательство над Глашей. Выстраивается образно-смысловой ряд: Природа-женщина – Рыба-женщина. Таким образом, браконьерство становится символом, затрагивающим не только внешнюю жизнь героя, но и его интимную, подотчетную одному Богу, жизнь.
Игнатьич уже до столкновения с рыбой пытался нести груз покаяния: "Ни на одну женщину он не поднял руку, ни одной никогда не сделал хоть малой пакости, не уезжал из Чуши, осознанно надеясь смирением, услужливостью, безблудьем избыть вину, отмолить прощение". Однако покаяние Игнатьича, по мнению В.Астафьева, неполное. И не потому, что покаяние начинается с церковного таинства исповеди, а с церковью Игнатьич никак не связан. В этом, порою скептически относящийся к церкви писатель не упрекает своего героя. Каясь перед одной женщиной, Глашей, герой «Царь-рыбы» браконьерствует и уничтожает другую «женщину» — природу. В. Астафьев хотя и не акцентирует эту мысль, но она угадывается в его авторской реплике: "Прощенья, пощады ждешь? от кого? Природа, она, брат тоже женского рода!" Поэтому-то покаяние Игнатьича названо автором "притворством". А он ждет от своего героя истинного и полного покаяния. Вне церкви – это экстремальная ситуация, когда герой находится между жизнью и смертью. Тогда-то он и вспоминает о Боге, от которого прятался всю жизнь. Это есть и в других произведениях Астафьева. В его романе «Прокляты и убиты» и др.
Бесовщины в «Царь-рыбе» нет. Но художественный интерес произведению придает, по замыслу автора, именно неканоничность православных представлений о человеческой жизни, попытка объединить христианство и пантеизмом. У каждого художника здесь – свое доминирующее начало. У В. Астафьева – это пантеистическая по духу идея Природы. В повести писатель плодотворно прикоснулся к каноническому пониманию в Православии темы греха и покаяния и расшил по этой канве свой художнический узор.