Профессор Матвей Яковлевич Мудров был одним из основателей русской терапевтической школы. В Московском университете он преподавал военную гигиену, читал «теорию болезней, в лагерях и госпиталях наиболее бывающих», показывал «хирургию повреждений, на поле бранном наносимых», учил "совершению операций, наиболее случающихся», готовил врачей, предназначаемых в армейские хирурги, к управлению госпиталями, и т. п. Это был первый русский профессор, начавший читать курс военной гигиены. Этот курс был введён в программу медицинского факультета по предложению Матвея Яковлевича, считавшего необходимым готовить русских врачей к деятельности на полях сражений.
В это время жил в Москве ещё один замечательный русский деятель в области медицинской науки — Устин Евдокимович Дядьковский. Он не был профессором университета, когда там учился Николай Иванович. С 1812 года Дядьковский состоял адъюнктом, с 1816 года — профессором терапии, а с 1826 года заведывал терапевтической клиникой в Московской медико-хирургической академии. В университете он был избран на кафедру терапии в 1831 году, после окончания Пироговым курса в Москве. Но некоторые штрихи из биографии Дядьковского уясняют научную и политическую обстановку, в которой прошли студенческие годы Пирогова.
Московская медико-хирургическая академия и медицинский факультет Московского университета находились в тесной взаимной связи по составу преподавателей, по содержанию и направлению научной деятельности и, конечно, по личным отношениям студентов. Всё, что происходило в академии, становилось немедленно известно в университете, и наоборот.
Дядьковский был человек талантливый. По своим взглядам он был материалистом и стремился строить медицину на основах физики ихимии, пытался применить к изучению медицины общебиологические принципы. Он первый решился выступить на кафедре со своими собственными взглядами и подвергнуть научные вопросы собственной обработке. Значительный интерес представляет основанное на горячем патриотизме заявление У. Е. Дядьковского о развитии отечественной медицины. «Свободный от всякого пристрастия к иностранной учёности, столь часто логически нелепой, нравственно безобразной, физически негодной для употребления,— говорил Устин Евдокимович,— доказываю я, что русские врачи, при настоящих сведениях своих, полную имеют возможность свергнуть с себя ярмо подражания иностранным учителям и сделаться самобытными, и доказываю не словом только, но и самым делом, раскрывая обширные ряды новых, небывалых в медицине истин, с полным и ясным приложением их к делу практическому». Такие взгляды Дядьковский высказывал и по другим поводам. Конечно, слова профессора доходили до студентов университета и вызывали у них соответственное настроение. Кончились эти выступления Устина Евдокимовича изгнанием его в 1836 году с кафедры. Непосредственным доводом к расправе дворянского правительства с Дядьковским послужила лекция, на которой он говорил о гниении трупов. Объяснив студентам, в каких слоях земли и в каких местностях трупы не разлагаются, а превращаются в мумии, профессор сказал, что в Березове, например, найдя труп в целости, могут принять его за нетленные мощи какого-нибудь угодника.
В своем «Дневнике старого врача» Николай Иванович с благодарностью вспоминает о благотворном влиянии, которое оказали на него некоторые профессора Московского университета. При всём критическом отношении к полученным там знаниям Пирогов признавал в старости, что «всё же от пребывания в университете» у него «осталось впечатление глубокое, на целую жизнь врезавшееся в душу и давшее известное направление на всю жизнь».
К сожалению, большинство профессоров не применяли, опытов на своих лекциях, и Пирогов, как он сам рассказывал, «вовсё время пребывания в университете ни разу не упражнялся на трупах, не отпрепарировал ни одного мускула».
Другая наука, с которой связано имя Николая Ивановича, — хирургия — также была для него в годы московского студенчества «вовсе неприглядною и непонятною». Из операций над живыми он видел несколько раз литотомию (рассечение мочевого пузыря для извлечения камней) у детей и только однажды видел ампутацию голени.
Итак я окончил курс,— пишет Пирогов в «Дневнике старого врача»,— не делая ни одной операции, не исключая. кровопускания и выдёргивания зубов, и не только на живом, но и на трупе не сделал ни одной операции. Ни одного химического препарата в натуре. Вся демонстрация состояла в черчении на доске».
Такова была научная обстановка в Московском университете в то время, когда туда поступил Пирогов. И всё-таки Николай Иванович вышел из университета с общим развитием, позволившим ему в дальнейшем успешно заниматься настоящей наукой, давшим ему основу подлинного научного мышления, приведшим его к таким преобразованиям в анатомии и хирургии, которые навсегда связали его имя с этими областями медицины.
Пребывание Пирогова в Московском университете совпало с временем большого идейного подъёма двадцатых годов, пропагандой тайных обществ декабристов. Большое влияние на молодёжь имели также свободолюбивые идеи гениальных русских писателей: Пушкина, Грибоедова и других. Вопреки стараниям реакционного правительства, политические, и социальные идеи проникали в среду мелкого чиновничества и в студенческие круги. В московском медицинском студенческом общежитии, где постоянно бывал Пирогов. Открыто говорили о деспотизме, о взяточничестве чиновников, о казнокрадстве, о граничащей с кощунством разнузданности духовенства, о вытекающих из несправедливостей существующего государственного и общественного строя бедствиях трудового народа.
Вскоре после поступления Николая Ивановича в университет внезапно умер его отец. Через месяц семью Пироговых выгнали из их дома. Мать и сестры принялись за мелкие работы: надо было самим прокормиться и студента своего содержать. Перебивались с хлеба на квас, однако не позволяли мальчику давать уроки — пусть управляется со своим учением;
В тяжёлой материальной обстановке прошли все остальные годы учения Пирогова в Московском университете. Приходилось думать о практической деятельности, о службе после получения врачебного диплома; чтобы самому прокормиться и матера с сестрами помочь.
ПОДГОТОВКА К ПРОФЕССУРЕ
Окончив в 1828 году университет, Пирогов получил диплом на звание лекаря. По собственному позднейшему заявлению Николая Ивановича, его тогдашние знания далеко не соответствовали обязанностям врача. Он мог занять должность провинциального или полкового лекаря. Но получилось иначе. В 1828 году правительство решило послать двадцать "молодь природных россиян» за границу для подготовления к профессуре в отечественных университетах, где кафедры были заняты преимущественно иностранцами. Предварительно этим молодым людям предстояло пробыть два года в профессорском институте при университете в Юрьеве (тогда он назывался Дерптом). Дерптский университет в это время достиг небывалой еще научной высоты,— писал Пирогов в «Дневнике старого врача»,— тогда как другие русские университеты падали со дня на день всё ниже и ниже благодаря обскурантизму и отсталости разных попечителей".
По совету профессора Мухина, продолжавшего руководить занятиями своего любимца, Пирогов поехал в Юрьев. Но вместо двух он пробыл там пять лет. Правительство Николая І боялось отпустить будущих российских профессоров в охваченную тогда революционным движением Западную Европу. Пять лет Николай Иванович усердно учился в Юрьеве, главным образом под руководством даровитого профессора хирургии И. Ф. Мойера. Это был человек замечательный и высокоталантливый. «Уже одна наружность его была выдающаяся, — характеризует своего учителя Пирогов.— Речь его была всегда ясна, отчётлива, выразительна. Лекции отличались простотою, ясностью и пластичною наглядностью изложения. Талант к музыке был у Мойера необыкновенный; его игру на фортепиано и особливо пьес Бетховена — можно было слушать целые часы с наслаждением».
В доме Мойера профессорский кандидат Пирогов прожил почти всё время своего дерптского учения. Дом Мойера, близкого — по жене — родственника знаменитого поэта В. А. Жуковского, был средоточием русской культуры в Прибалтийском крае. В этом доме читались, до появления в печати, новые произведения Пушкина. «Я живо помню,— пишет Пирогов в «Дневнике старого врача», — как однажды Жуковский привёз манускрипт Пушкина «Борис Годунов» и читал его; помню также хорошо, что у меня пробежала дрожь по спине при словах Годунова: «и мальчики кровавые в глазах».
Мойер хорошо знал свой предмет, был отличным профессором и умелым практическим врачом. Из Москвы Пирогов приехал с намерением изучать специально хирургию,но в Юрьеве расширился круг его научных интересов. Он занялся изучением анатомии применительно к хирургии — сочетание для того времени совершенно новое. Профессора Юрьевского университета высоко ценили его способности и знания. «После пятилетнего пребывания в Дерпте,— рассказывает Николай Иванович в «Дневнике старого врача»,— я уже без самонадеянности и без самомнения вправе был считать себя достаточно приготовленным к дальнейшим самостоятельным занятиям наукой».
3 это время Пирогов приобрёл те глубокие знания о строении человеческого тела, благодаря которым сумел спустя несколько лет создать свой классический труд по хирургической анатомии. Он изучил некоторые предметы так основательно, что в учении о фасциях, по словам специалистов, никто не был опытнее его. Хирургию Пирогов изучил при помощи хирургической анатомии, как он сообщает в «Дневнике», на трупах.