Мойер был человек умный и порядочный. Он не только не досадовал на успехи своего ученика, но признал превосходство Пирогова и решил передать ему свою кафедру. Факультет одобрил решение Мойера. Но это противоречило уставу, по которому природные русские могли занимать в Юрьеве только кафедру русского языка и словесности.
Дело перешло на усмотрение министра, и Пирогов отправился в Петербург. Во-первых, ему предстояло выполнить формальности дляполучения прав на профессуру вообще. Во-вторых, надо было ускорить дело с Юрьевской кафедрой.
В связи с первой процедурой Николай Иванович прочитал в специальной комиссии Академии наук лекцию на тему «О пластических операциях вообще, о ринопластике в особенности». Лекция показала старым учёным, что Николай Иванович вполне подготовлен к профессуре, и ему выдали соответственное удостоверение. Академики были поражены широтой взглядов Пирогова. Его убедили изложить свою лекцию письменно, и она была напечатана, тогда же в «Военно-медицинском журнале».
Второе дело, ради которого Пирогов приехал в Петербург, затянулось. Министр был занят своими личными вопросами и не мог думать о кафедре хирургии в Юрьеве.
Не желая терять времени, Николай Иванович посещал петербургские госпитали и клиники, где сделал много блестящих операций. По просьбе врачей и профессоров он прочитал для них частный курс хирургической анатомии. «Наука эта,— говорит Пирогов,— и у нас и в Германии была так нова, что многие не знали даже её названия».
Лекции продолжались шесть недель и привлекли много слушателей. Пирогов изготовлял препараты на нескольких трупах, демонстрировал на них положение частей какой-либо области и тут же делал на другом трупе все операции, производящиеся на этой области, с соблюдением требуемых хирургической анатомией правил. Этот наглядный способ особенно заинтересовал аудиторию. Он для всех был нов.
О двадцатипятилетнем учёном заговорила в столичных медицинских кругах: одни с изумлением и восторгом другие — с тайной завистью и открытым недоброжелательством.
Глава третья
НА КАФЕДРЕ
В конце концов, министр утвердил Пирогова, профессором Юрьевского университета. В первых числах апреля 1836 года начались лекции Николая Ивановича в Юрьеве. Эти лекции завоевали молодому профессору любовь и уважение слушателей.
Через год о Пирогове заговорили не только Юрьевские студенты, но весь тогдашний западноевропейский медицинский мир.
Русский учёный пришёл на кафедру не как чиновник научного ведомства, а как серьёзный искатель истины, как новатор и преобразователь науки. Вот как Пирогов излагает свой тогдашний взгляд на задачи профессора и его отношения к слушателям: «Для учителя такой прикладной науки, как медицина, имеющей дело прямо со всеми атрибутами человеческой натуры (как своего собственного, так и другого, чужого, я), для учителя — говорю — такой науки необходима, кроме научных сведений и опытности, ещё добросовестность, приобретаемая только трудным искусствомсамосознания, самообладания и знания человеческой натуры».
Вступив на кафедру, Пирогов «положил за правило ничего, не скрывать от учеников и, если не сейчас же, то потом и немедля открывать перед ними сделанную ошибку, будет ли она в диагнозе или в лечении болезни».
Закончив первый профессорский курс, молодой учёный решил ознакомить других научных деятелей со своими исследованиями и системой преподавания и выпустил в свет «Анналы» («Летопись») своей клиники за 1837 год. В интересном предисловии к этой книге много поучительного не только. Для начинающих врачей. С невероятной для того времени Смелостью Николай Иванович заявил, что каждый практический врач должен откровенно говорить о своих ошибках. «Откровенное и добросовестное описание деятельности даже малоопытного практика для начинающих врачей имеет - важное значение,— писал, между прочим, Пирогов.— Правдивое изложение его действий, хотя бы и ошибочных, укажет механизм самых ошибок и на возможность избегнуть повторения, по крайней мере, там, где это достижимо».
. Исповедь молодого профессора вызвала страстные толки в России и за границей. Лишь немногие сумели оценить эту самокритику.
Большинство писавших о «Летописи» Пирогова отзывалось о ней злобно и враждебно.
Жрецы практической медицины из числа
имевших учёные звания негодовали на автора
«Летописи» за подрыв у публики авторитета
практического врача с большими доходами.
Некоторые из них воспользовались покаянными заявлениями Пирогова, чтобы подчеркнуть ошибки молодого хирурга.
Через год Пирогов выпустил второй том «Летописей», который также снабдил предисловием. В нём Николай Иванович говорит о господствующих в науке эгоизме и тщеславии, об отсутствии взаимного доверия у врачей разных стран. В последней фразе Пирогов имеет в виду «стремление старых врачей — из соображений материальных — скрыть свои достижения от молодых собратьев. А это приносит вред и молодым медикам, и населению». «Наш святой долг,— пишет Николай Иванович,— только путём открытого способа действия, непринуждённого и свободного признания своих ошибок уберечь медицинскую науку, находящуюся ещё в детстве, от опасного господства мелочных страстей».
Что касается научного содержания обоих томов «Летописей» клиники профессора Пирогова, то в них разбирается 48 тем общей и частной патологической анатомии и хирургии. Имеется там описание воспалительных процессов вообще, гнойных и гангренозных процессов, распространённых в то время в хирургической клинике. Много внимания уделено патологонатомической характеристике различных болезненных процессов. Отношения студентов к Пирогову становились с каждым днём всё более дружественными. Каждую субботу, вечером, студенты ' собирались у профессора к чаю. Разговоры были всегда очень оживлённые, научные и ненаучные, весёлые и остроумные.
Хирургическая практика Пирогова расширялась с поразительной быстротой, тем более что была бесплатной: он не только не брал денег с больных, но в поисках интересных случаев платил больным из своих средств. Начались паломничества в Юрьев больных из всех городов и местечек Прибалтийского края. Кроме того, в свободное от университетских занятий время Пирогов с ассистентами и учениками разъезжал по всем этим городам и сёлам. Он производил операции, делал вскрытия трупов в госпиталях и читал для врачей частные курсы по отдельным вопросам хирургии и анатомии.
В Юрьевский период своей профессуры Пирогов выпустил несколько крупных научных трудов: 1) «Хирургическую анатомию артериальных стволов и фасций» (было несколько изданий — с 1837 по 1881 год — на русском и других европейских языках); 2) два тома «Клинических анналов» (1836—1839 гг.); 3) монографию о перерезке Ахиллесова сухожилия.
Первая из названных работ — самый крупный учёный труд Пирогова, доставивший ему мировую известность, имеющий жизненное значение и для нашего времени. В предисловии к этому труду Николай Иванович говорит о научной отсталости знаменитых немецких профессоров хирургии. «Предмет и цель его так ясны, что я мог бы не терять времени на предисловие и приступить к делу, если бы не знал, что и в настоящее время встречаются ещё учёные, которые не хотят убедиться в пользе хирургической анатомии. Кто, например, из моих соотечественников поверит мне,
если я расскажу, что в Германии можно встретить знаменитых профессоров, которые с кафедры говорят о бесполезности анатомических знаний для хирурга... Не личная неприязнь, не зависть, к заслугам этих врачей... заставляют меня приводить в пример их заблуждения. Впечатление, которое произвели на меня, их слова, до сих пор ещё так живо, так противоположно моим взглядам на науку и направлению моих занятий, авторитет этих учёных, их влияние на молодых медиков так велики,— что я не могу не высказать моего негодования по этому поводу. До поездки моей в Германию мне ни разу не приходила мысль о том, что образованный врач, основательно занимающийся своей наукой, может сомневаться в пользе анатомии для хирурга».
Академия наук присудила тогда Пирогову за этот труд Демидовскую премию. Спустя больше полувека после выхода в свет «Хирургической анатомии» специалисты писали, что это классическое сочинение Николая Ивановича произвело огромное впечатление за границей и сохранит своё значение навсегда, так как в нём «выработаны прекрасные правила, как следует идти ножом с поверхности тела в глубину».
Советские специалисты отмечают, что изложенное в «Хирургической анатомии» учение о фасциях — ключ ко всей анатомии, что в этом и состоит гениальное открытие Пирогова, ясно и отчётливо сознававшего, революционизирующее значение своего, метода. В «Хирургической анатомии» система фасций рассматривается не как застывшая анатомическая догма, а как хирургическое руководство к действию.
Заслуженный профессор Военно-медицинской академии имени Кирова В. Н. Шевку-ненко писал в столетнюю годовщину выхода в свет «Хирургической анатомии», что в этом труде Пирогова дано классическое воспроизведение всего того, что имеет существенное значение Для отыскания и перевязки любого артериального ствола.
Велико также значение третьего тогдашнего труда Пирогова — монографии об Ахиллесовом сухожилии (1840—1841 гг.). Во всех новейших сочинениях по этому вопросу работа Пирогова цитируется как классическая.
Имя Пирогова стало широко известно в научных кругах на родине и за рубежом. Но его гению было тесно в маленьком провинциальном университете. Николаю Ивановичу хотелось работать в столице, где могли быть полностью удовлетворены его научно-исследовательские и преподавательские интересы. Пирогова увлекала борьба за «оригинальность и самобытность» отечественной науки. Он хотел, чтобы русский народ не только не отставал от Запада, но опередил его.