По дороге в Севастополь Николай Иванович слышал различные мнения о Меншикове: одни укоряли его за пренебрежение к административной части, другие считали его гением стратегии. Приехав в Севастополь, Пирогов «узнал только одну партию: ненавистников, к которой перешел» он сам.
К подлинным героям обороны Севастополя у Пирогова совсем другое отношение. О Нахимове, о талантливом генерале Васильчикове, о солдатах, о матросах Николай Иванович отзывается с любовью. Он подчёркивает в письмах их искренний, простой, трогательный патриотизм, их желание и умение воевать за родину, их отважные действия, стойкость в бою. Пирогов гордится родными воинами. Вот несколько выдержек из разных писем:
«Матросы и солдаты убеждены, что Севастополь не будет взят». «Наши штуцерные так хорошо стреляют, что удивляют даже англичан». «Французы сделали нападение, но с одной стороны наши пароходы, а с другой штыки так их отжарили, что, по словам пленных раненых, русские дерутся, как львы».
«Наши дрались славно, забегали и на не-приятельскую батарею». «Наши делают ночью небольшие вылазки; в одной из них наши унесли на руках три мортиры с неприятельской батареи. Один казак схватил спящего французского офицера; тот ему откусил нос, а казак, руки которого обхватили крепко француза, укусил его в щёку и так доставил его пленным».
«Теперь в госпитале на перевязочном пункте лежит матрос. Кошка по прозванию? он сделался знаменитым человеком, его посещали и великие князья. Кошка этот участвовал вовсех вылазках; да не только вонью, а и днём чудеса делал под выстрелами».
Душой обороны, вдохновителем героических защитников города был Нахимов. Любимец матросов, солдат и всего населения Севастополя, он не пользовался симпатиями одних только бездельников, окружавших Меньшикова. От них поползли в Петербург какие-то «злоязычные слухи про Нахимова». Николаю Ивановичу писали об этом в Севастополь. Возмущённый наглостью клеветников, он просит жену передать всем, кому можно, что «это враки; здесь все говорят о нём, как он этого заслуживает, — с уважением».
С удовлетворением отмечает Пирогов, что Нахимов, «как и все благомыслящие, называет Меншикова скупердяем».
Общение с героями обороны вселяло бодрость, давало силы переносить все невзгоды, облегчало борьбу за лучшее обслуживание защитников отечества. «Терпи, — пишет Николай Иванович жене, требовавшей его возвращения в Петербург, — начатое нужно кончить, нельзя же, предприняв дело, уехать, ничего не окончив; предстоит ещё многое; подумай только, что мы живём на земле не для себя только, вспомни, что перед нами разыгрывается великая драма, которой следствия отзовутся, может быть, через целые столетия; грешно, сложив руки, быть одним только праздным зрителем, кому бог дал хоть какую-нибудь возможность участвовать в ней... Тому, у кого не остыло еще сердце для высокого и святого, нельзя смотреть на всё, чтоделается вокруг нас, смотреть односторонним эгоистическим взглядом».
В другой раз Пирогов пишет жене: «Я говорил и тебе и всем, что я ехать или исправлять какую-либо должность никогда не буду напрашиваться, как, я бы ни был убеждён, что эта должность будет по мне; а если мне дадут её, то считаю за низость и малодушие отказываться. Чем же я виноват и перед кем, что у меня в сердце еще не заглохли все порывы к высокому и святому, что я не потерял еще силу воли жертвовать; а то, для чего я жертвую счастьем быть с тобою и детьми, должно быть также дорого для тебя и для них... Я не унываю, да и скучать здесь времени нет... день, несмотря на однообразие осады, летит в заботах... Грохота пушек, ло-панья бомб и не замечаешь».
Из Петербурга Пирогов выехал раньше общины сестёр. Он ждал их в Крыму с нетерпением. Наконец, прибыл первый отряд из тридцати сестёр. «Община принялась ревностно за дело; если оне так будут заниматься, как теперь, то принесут, нет сомнения, много пользы. Они день и ночь попеременно бывают в госпиталях, помогают при перевязке, бывают и при операциях, раздают больным чай и вино и наблюдают за служителями, за смотрителями и даже за врачами. Присутствие женщины, опрятно одетой и с участием помогающей, оживляет плачевную юдоль страданий и бедствий».
Сестры трудились самоотверженно, ухаживали за больными и ранеными, не думая о себе. «От занятий, непривычных для них, отклимата и от усердия к исполнению обя-заностей почти все переболели; сама ихначальница лежит при смерти; три уже умерли».
Община сестёр милосердия оправдала возлагавшиеся на неё надежды. «Замечательно,— пишет Пирогов жене,— что самые простые и необразованные сестры выделяют себя более всех своим самоотвержением и долготерпением в исполнении своих обязанностей. Ониудивительно умеют простыми и трогательными словами у одра страдальца успокаивать их мучительные томления. Иные помогают раненым на бастионах, под самым огнём неприятельсккх пушек. Многие из них пали жертвами прилипчивых госпитальных болезней».
В некоторых госпиталях сестры доводили чиновников до самоубийства, вскрывая их мошеннические проделки. «Да, вот ещё геройский поступок сестёр, — радуется Пирогов в письме к жене: — они в Херсоне аптекаря застрелили. Истинные сестры милосердия. Одним мошенником меньше... Правда, аптекарь сам застрелился или зарезался,до оружия дела нет; но это всё равно. Сестры подняли дело. Довели до следствия... Но зато они должны теперь ухо остро держать: с комиссариатским ведомством шутки плохи».
«Я горжусь сам их действиями; я защищал мысль введения сестёр в военных госпиталях против дурацких нападений старых колпаков, и моя правда осуществилась на деле», — писал Пирогов по поводу дошедших а армию слухов о новом походе против женской помощи раненым. Чиновники не могли относиться спокойно к самоубийству госпитальных
воров из-за деятельности сестёр. Не удалась система грязных намёков —повели атаку с другой стороны.
В Петербурге к делу помощи раненым и больным солдатам пристроились разные великосветские ханжи и лицемерки, старавшиеся придать общине бюрократический и внешне-религиозный характер. Пирогов почувствовал новое веяние и в письмах к жене сообщал для передачи главной руководительнице общины сестер, великой княгине Елене Павловне, что «если вздумают вводить в общине формально-религиозное направление, то получатся не сестры, а женские Тартюфы». Но когда из столицы пришло указание, что необходимо считаться с некоторыми лицами. Пирогов написал резкое письмо самой Елене Павловне. Жене он сообщал об этом: "Я высказал великой княгине всю правду. Шутить такими вещами я не измерен. Для виду делать только также не гожусь. Если выбор её пал на меня то она должна была знать, с кем имеет дело. Если хотят не быть, а только казаться, то пусть ищут другого».
Николай Иванович хорошо понимал, что источник петербургских нападок на сестёр — В Крыму, где чиновники непосредственно страдали от их контроля. Поэтому он, как большинство в действующей армии, радовался увольнению главного виновника всех непорядков.
"Я дождался, наконец, что этого филина сменили: может быть, и мы к этому кое-чем содействовали... Я правду говорил: он не годится в полководцы, скупердяй... сухой саркаст, Отъявленный эгоист, — это ли полководец? Как он запустил всю администрацию. все сообщения, всю медицинскую часть! Это. ужас!
И взамен что же сделал в стратегическом отношении? Ровно ничего. Делал планы, да не умел смотреть за исполнением их, потому что ему недоставало уменья на это. Он не знал ни солдат, ни военачальников; окружил себя ничтожными людьми, ни с кем не советовался. Ему удалось надуть некоторых дураков, которые кричали, что без Меншикова Севастополь погиб. Но теперь все мы знаем, что Севастополь стоит совсем не через него, а вопреки ему... Я рад, что этого старого скупердяя прогнали. Он только что мешал».
Тиф свирепствовал в госпиталях. Сам Пирогов, все сестры, все врачи его отряда переболели сыпным тифом, многие умерли. Все подвергались опасности от неприятельских снарядов во время переездов по городу, при работе в лазаретах, на своих квартирах.
Несколько раз возле Николая Ивановича разрывались бомбы. Но эти случаи не отражались на его самочувствии и работоспособности. Когда врачи после небольшого ночного отдыха являлись рано утром на перевязочный пункт, они постоянно заставали Пирогова за работой. «Как родной отец о детях, так заботится Николай Иванович о раненых и больных, — писала своим родным сестра милосердия А. М. Крупская.— Пример его человеколюбия и самопожертвования на всех действует. Все одушевляются, видя его».
Кроме сестёр общины, за ранеными ухаживали местные жительницы. Среди них были, как сообщает Николай Иванович, жёны солдат и офицеров, одна — дочь чиновника, девочка лет семнадцати, наконец, знаменитая Дарья, дочь матроса Черноморского флота, прославившаяся своими подвигами при уходе за ранеными.
С пятнадцатилетнего возраста Дарья осталась круглой сиротой. Зарабатывала свой хлеб стиркой белья для местных жителей и. для военных. Жила она в Севастополе на Корабельной стороне.
Когда неприятель высадил войска в Евпатории, наше командование стянуло значительные части к речке Альма. После первого сражения Дарья устроила при речке свой собственный, ничем не оборудованный перевязочный пункт. Под неприятельским огнём она оказывала раненым первую помощь. Привыкшая к работе, неутомимая девушка быстро переходила от одного больного к другому, Любящие руки нежно перевязывали раны. Страдания уменьшались, раненые успокаивались.
После Альмы Дарья ухаживала за ранеными и больными в Севастополе, работала на перевязочных пунктах, в лазаретах и госпиталях, осаждённого города.
По приезде Пирогова в Крым Дарья явилась к нему, чтобы записаться в общину. Видя, как почтительно относятся к знаменитому хирургу окружающие, слыша, как военные фельдшера и госпитальные служители, обращаясь к Пирогову, называют его «превосходителъством», а между собой — генералам, Дарья оробела. У неё мелькнула было мысль уйти. В этот момент Николай Иванович окончил обход больных и увидел девушку с медалью на груди. Узнав от своего помощника, кто она, Пирогов ласково обратился к Дарье с приветствием и похвалил 'её за работу на пользу раненых. При первых словах Николая . Ивановича робость девушки как рукой сняло, и она сказала, что хочет продолжать работу вместе с приехавшими сестрами общины.