Конечно, марихуана была совсем не похожа на табак. Она оказалась гораздо безвреднее, не вызывала привыкания — и была вне закона. В первый же раз, в отличие от многих, я «поймал кайф». Закрывая глаза, я видел нечто вроде глянцевых цветных фотографий своих друзей, радовавшихся жизни, как если бы кто-то изнутри меня показывал слайды. Наверное, в другой культуре это можно было бы интерпретировать как знак того, что марихуана способна дать мне то, в чем я нуждаюсь. Мне понравилось курить марихуану. Это было здорово.
Вся моя жизнь несколько изменилась. На смену шумным пирушкам с реками спиртного и пьяными толпами пришли спокойные вечерние посиделки в полутемной комнате в тесной компании проверенных приятелей, дружно нарушавших «имперские законы». Мы слушали тяжелый рок, не включая музыку громко, дабы не возбуждать подозрений, и еще на всякий случай затыкали полотенцем щель под дверью.
В облаках конопляного дыма я окончил колледж, досрочно защитил диплом и начал работу над диссертацией на степень магистра. В академии тоже не возникло никаких проблем. Почти все мои друзья употребляли марихуану. Мне нравилось курить травку одному или в компании. Я научился наслаждаться неожиданно гибким ходом мыслей. Мне доставляли удовольствие вызываемые марихуаной скачки от логической упорядоченности во вселенные, образуемые случайно сплетающимися мыслями и сложными ассоциациями. Мак-Аюэн всесторонне описал этот феномен.
И еще. Покурив марихуану, я начинал лучше видеть. Я подразумеваю не просветление сознания, а говорю об обычном зрении, способности различать предметы. С подросткового возраста по вечерам у меня возникали проблемы со зрением — появлялись мелькающие трехцветные ореолы. Иногда наступала «белая слепота» — состояние, при котором мое зрение попадало в плен абсолютной белой пустоты.
Я не придавал большого значения этим неприятностям, поскольку врачи сказали мне, что на это стоило бы обратить внимание, будь я старше. А так как я был слишком молод, чтобы искать у меня серьезные заболевания, эти симптомы списали на «переутомление глаз». Всему виной, дескать, прилежная учеба. Если врачи не беспокоились, то о чем было тревожиться мне? Особенно после того, как марихуана стала облегчать это «переутомление». Ничего удивительного. Марихуана облегчала почти все: разум, тело, душу, хронический шейный спазм. Так почему бы ей не снимать переутомление глаз? Если бы не марихуана, это переутомление, скорее всего, помешало бы мне закончить диссертацию.
Получив в 1971 году степень, я переехал в Вашингтон. Там я начал с сочинения вдохновенных речей для разных «шишек», а закончил вождением такси. Я любил эту работу. Она многому учит. Не надо никому подчиняться. Сам выбираешь режим работы. Тогда же я перестал курить марихуану. Приехав в новый для меня город, я был окружен незнакомцами, у меня было мало друзей и, соответственно, не было выходов на продавцов.
Одним летним вечером 1972 года я случайно обнаружил, что, закрыв левый глаз, не могу читать правым. Вместо четких букв я видел беспорядочный черный узор, выплеснутый на белую страницу. Сколько я ни приближал текст к лицу, символы все равно выглядели чуждо и не поддавались прочтению. Кто-то дал мне адрес хорошего офтальмолога. На следующий день я пришел к нему на прием. Мне было тогда 24 года.
Бенджамин Файн, один из светочей национальной офтальмологии, провел ряд диагностических процедур. Я рассказал ему о своих «ореолах» и «белой слепоте». Ассистент доктора впервые в моей жизни проверил поле моего зрения. После всего этого доктор попросил меня пройти в его кабинет. Выглядел он мрачно, так что я сразу понял, что хорошего ждать не приходится.
Доктор Файн сказал мне: «Сынок, у тебя серьезное заболевание, которое называется глаукомой. Твое зрение уже сильно пострадало из-за этой болезни и...»
«Сколько у меня времени?» — прервал я его.
На прямой вопрос доктор ответил: «В лучшем случае ты сможешь видеть еще три года, от силы пять лет. Оба глаза у тебя уже почти не видят. Твой правый глаз лишился центрального зрения, читать им нельзя. В левом глазу сохранился лишь маленький островок здоровой ткани. Только благодаря этому ты пока вообще можешь читать. В обоих глазах давление больше сорока, хотя оно должно быть в пределах двадцати. У тебя очень, очень серьезные неприятности. Ты скоро ослепнешь».
Когда болезнь зашла так далеко, операция сопряжена с большим риском. Слишком велика вероятность того, что хирургическое вмешательство уничтожит немногие оставшиеся фрагменты здоровой зрительной ткани.
«Мне очень жаль, сынок. Мы сделаем все, что в наших силах, но мы не так много можем. Ты все равно постепенно ослепнешь». Доктор выглядел усталым. Он закапал мне в глаза пилокарпин, спросил, как я себя чувствую, и ободряюще похлопал меня по плечу, сказав на прощание: «Просто живи, как всегда...» Все знают, как заканчивается это предложение: «...потому что тебе не так много осталось».
Совершенно выбитый из колеи столь пессимистическим прогнозом, я спустился вниз, сел в свое такси и понял, что ничего не вижу дальше приборной панели. Пилокарпин, как все миотики, вызвал сильную близорукость. Я ехал через городские пробки, руководствуясь только собственной памятью и пятнами солнечного света, который отражался от впереди идущих машин.
Я не поддался бесполезной и изматывающей депрессии. Я все еще мог видеть, читать, наслаждаться природными цветами и оттенками. Конечно, лишь до момента закапывания в глаза назначенного мне пилокарпина, после чего я был способен различать лишь смутные контуры неопределенных форм. Так я вступил в лабиринт фармакологии глаукомы.
Использование препаратов, которые сохраняют зрение, одновременно вызывая функциональную слепоту, привело к тому, что врачи с негодованием именуют «недисциплинированностью пациента». Это значит, что если я очень хотел посмотреть кино, то переставал капать пилокарпин, избавлялся от вызванной им миопии и получал удовольствие от фильма.
Глаукома и процесс ее лечения разрушили огромный пласт реальности. Пилокарпин оказался несовместим с вождением автомобиля. Через неделю после того как был поставлен диагноз, я лишился своего такси и работы. Неожиданно получив инвалидность, я оказался на пособии и жил на государственном попечении. Ситуация действительно становилась серьезной.
За несколько недель лечения дозы пилокарпина удвоились, потом удвоились снова, утроились, увеличились в четыре раза... Затем мне назначили эпинефрин. Он заставлял мое сердце бешено стучать и расширял зрачки так сильно, что из-за рвущихся внутрь фотонов мне казалось, будто я тону в потоке света. Потом пришел черед таблеток диамокса (ингибитора карбоангидразы), обладавшего мочегонным действием. На меня обрушилась сокрушительная усталость. Я утратил вкус к жизни. Наконец, потеряв все надежды, назначили йодид фосфолина — глазные капли, «прототипом» которых послужил нервно-паралитический газ времен Второй мировой войны. После такой «бомбардировки» лекарствами я видел все сквозь пелену, у меня развились дисфункциональная близорукость и светобоязнь, я чувствовал постоянную усталость и страдал хроническими болями в спине вследствие кальциноза почек. Вопреки всем усилиям, надежно контролировать повышенное внутриглазное давление так и не удавалось. Динамичное развитие глаукомы опережало действие многочисленных прописанных мне токсичных препаратов. Поле зрения сжималось.
Несмотря на то, что я перепробовал все лекарственные средства, которые имеются в арсенале современной медицины, по вечерам у меня часто возникали перед глазами трехцветные ореолы — знак того, что внутриглазное давление превышало 35 мм ртутного столба. Порой они появлялись в виде твердых хрустальных колец, окружающих каждый источник света. Не так уж редко случались вечера «белой слепоты», когда мир становился неразличимым за сверканием. В медицинском отношении это значило, что внутриглазное давление перевалило за 40 мм ртутного столба. В общем, дела шли не очень хорошо.
Потом кто-то дал мне немного марихуаны. Как славно! В тот вечер я приготовил и съел ужин, посмотрел телевизор. Опять появились трехцветные ореолы, и смотреть телевизор стало не так интересно. Тогда я включил хорошую музыку, приглушил мешающий мне свет и выкурил приличную дозу. Посмотрев в окно на светивший в отдалении уличный фонарь, я понял, чего там не хватало. Там не было ореола. Так, после хорошей затяжки, я увидел свет электрической лампочки без малейшего искажения. Как будто пришло послание из другого мира! Ты куришь марихуану, — и перенапряжение глаз проходит. Ганджа — это хорошо.
Конечно, это было здорово, но в медикаментозной дымке следующего близорукого утра мой неистовый восторг несколько поутих, и я начал анализировать происходящее. Мой тренированный и абсолютно беспристрастный интеллект не поддавался обольщению. «Давай придерживаться логики, — говорило мое левое полушарие. — Соберись с духом и прими неприятную правду. Ты, бедолага, не желая мириться с ужасной реальностью, иногда достаешь хорошую травку, выкуриваешь пару косяков и слегка дуреешь. У тебя точно поехала крыша. От отчаяния и безысходности несчастный вообразил, что марихуана сохранит ему зрение».
Мы сошли с ума? Ответ очевиден, не так ли? Какой трезвомыслящий человек поверит, что нечто мистическое, волшебное, загадочное и запрещенное может спасти его от плена вечной тьмы? Опрометчива и безрассудна сама мысль о том, что запрещенная законом и недоступная для официальной медицины марихуана, которую курят только забавы ради, может сохранить зрение. Только душевнобольной человек будет придерживаться такого невероятного, явно притянутого за уши и жалкого убеждения. Итак, последовало тесть месяцев отстраненных наблюдений, шесть месяцев применения простого метода проб и ошибок. По истечении этого срока я пришел к окончательному выводу: нет марихуаны — есть ореолы и слепые ночи. Есть марихуана — нет ореолов. Не правда ли, связь очевидна? Приглядываясь, я просто видел, как пропадают ореолы. Улучшение, наступающее всякий раз, являлось неопровержимой уликой.